Дворянство получало право создать на местах губернские комитеты и на основании рескриптов разработать проекты реформы для данной губернии: допускалось, что каждая из них будет иметь свой проект и свой закон, и вводиться они будут постепенно, с запада на восток.
Потрясенные гласностью крестьянского дела и конкретностью приступа к реформе, дворяне в массе не откликались на меры правительства, побуждавшего их к действиям. Только нижегородское дворянство, где губернаторствовал А. Н. Муравьев, в прошлом участник первых декабристских организаций, связанный с либеральной бюрократией из Министерства внутренних дел, прислало «всеподданнейший» адрес с просьбой дать рескрипт, который последовал незамедлительно. Московские дворяне молчали, несмотря на нажим правительства, конфиденциальные письма, циркуляры. Противостояние продолжалось два месяца и сломлено было, не без труда, 16 января 1858 г.[26]
После этого один за другим начали поступать адреса местного дворянства и принимались ответные рескрипты, создавались губернские дворянские комитеты. В 1858 — начале 1859 г. открылись 46 губернских комитетов в Европейской России.[27] В выборах этих комитетов и составлении адресов на имя Александра II участвовало около 44 тыс. дворян — владельцев крепостных (40% общего их числа).[28] Так стал создаваться механизм реформы. Чтобы контролировать деятельность дворянства, были назначены в каждый губернский комитет по два «члена от правительства».
Секретный комитет с опозданием на три месяца после фактического рассекречивания был переименован в Главный комитет. И хотя состав его оставался прежним, условия деятельности, темпы и методы работы изменились. В состав дворянских комитетов вошли амнистированные декабристы и петрашевцы, славянофилы и западники, либералы и реакционеры. Образование фракций в губернских комитетах («меньшинство» и «большинство») выявило в дворянстве помимо сторонников и противников отмены крепостного права носителей различных представлений о путях развития страны, о вариантах реформы. Главный комитет оказался втянутым в водоворот событий, на которые обязан был реагировать.
Одновременно на местах, не дожидаясь инструкций, вводили публичность заседаний губернских комитетов, во время которых происходили бурные сцены с нецензурной бранью, потасовками; у лидеров группировок появились телохранители.
Гласность облекалась в неожиданные для правительства формы, давала непредвиденные последствия, но правительство бдительно следило за ситуацией в стране. После рескриптов, с декабря 1857 г. до отмены крепостного права в феврале 1861 г., министр внутренних дел еженедельно докладывал Александру II о настроениях дворянства и крестьян, о слухах и толках на местах, о деятельности губернских комитетов и всех случаях крестьянских волнений.[29] Доклады, содержащие наиболее важную информацию, поступали в Главный комитет.
Правительственная политика колебалась между «реаками» (реакционерами) и «прогрессистами» (либеральной бюрократией). Весной 1858 г.[30] Главный комитет склоняется к безземельному освобождению крестьян и одновременно к проекту повсеместного введения военного управления в форме генерал-губернаторств.
Царь предпринял попытку освободить удельных крестьян без земли, но ничего не получилось: только ничтожное число воспользовалось такой свободой, в массе же удельное крестьянство не приняло этого указа.
В официальной правительственной политике начинает пробиваться и завоевывать признание новое направление: конечная цель реформы — превращение бывших крепостных в собственников своих наделов, уничтожение вотчинной власти помещиков и приобщение крестьянства к гражданской жизни и правам. Этот поворот в правительственной политике, происшедший в октябре — ноябре 1858 г.[31], связан с деятельностью члена Главного комитета генерал-адъютанта Я. И. Ростовцева, которому Александр II полностью доверял. Ростовцев отказался от варианта безземельного освобождения крестьян и фактически признал либеральные идеи и цели реформы, которые еще в апреле 1858 г.[32] правительство запрещало и преследовало.
Свои взгляды на цели крестьянской реформы Ростовцев изложил в четырех письмах царю в августе — сентябре 1858 г.[33] Александр II повелел их обсудить Главному комитету. На состоявшихся бурных заседаниях столкнулись две принципиальные позиции: либо сохранить всю земельную собственность в руках помещиков и развивать после отмены крепостного права крупное помещичье хозяйство, либо отдать полевую землю крестьянам в собственность за выкуп, и тогда будут сосуществовать в пореформенной деревне два типа хозяйства: крупное помещичье и мелкое крестьянское. Сначала Ланскому удалось провести ходатайство либеральной фракции Тверского губернского комитета о распространении выкупа, кроме усадебных, и на полевые земли крестьян. Затем под нажимом Александра II, согласившегося с Ростовцевым, была принята новая по сравнению с рескриптами правительственная программа крестьянской реформы, утвержденная монархом 4 декабря 1858 г.[34]: выкуп крестьянских наделов и образование класса крестьян-собственников. Большинство членов Главного комитета было явно против, но царь пресек дебаты и объявил вопрос решенным.
Принятие новой программы усилило позиции либеральной бюрократии. Ростовцев не был знатоком крестьянского вопроса, не имел проекта реформы и дальше самых общих формулировок ее целей пойти не мог. Только либеральная бюрократия во главе с Н. А. Милютиным создала к этому времени в содружестве с общественными деятелями и учеными новую модель реформы. Это был проект освобождения крестьян в Карловке. Отказ Александра II одобрить предварительный план этого проекта (октябрь 1856 г.) не остановил Милютина. Работа продолжалась два года с участием попавшего в опалу Кавелина, и к концу 1858 г. проект был готов, обсужден в Главном комитете и подписан царем 1 февраля 1859 г.[35] Теперь либеральной бюрократии предстояло самое трудное — внести локальную модель в общее законодательство. Это требовало завоевания новых позиций в «верхах».
Пока в правительстве утрясали программу реформы, губернские комитеты начали посылать свои проекты в Главный комитет. Поскольку фракции «большинства» и «меньшинства» составляли отдельные проекты, ожидалось поступление не 46, а почти вдвое большего числа губернских проектов. Дело осложнялось и тем, что комитеты работали, все еще руководствуясь рескриптами, а правительство уже приняло новую программу 4 декабря 1858 г., параллельно отказавшись от идеи отдельного законодательства для каждой губернии.[36] Требовалось подняться над этой грудой разрозненного материала, создать общий закон, рассчитанный на реализацию по всей Европейской России.
Александр II 17 февраля 1859 г.[37] санкционировал создание специальной комиссии — с единственным условием, чтобы в ней председательствовал Ростовцев. Ее скромное название — Редакционные комиссии — вполне соответствовало представлению членов Главного комитета, что создается как бы его подкомиссия, и это на первых порах совпадало с мнением Александра II. Между тем вскоре к Редакционным комиссиям было приковано общественное внимание всей России и Европы. По словам французского историка А. Леруа-Болье, первого исследователя деятельности Редакционных комиссий, «никогда, быть может, в Европе ни одна законодательная комиссия не имела перед собой столь нелегкое дело».[38]
Комплектование Редакционных комиссий шло целенаправленно: создавался «рабочий орган» по принципу общности идейно-политических убеждений большинства его членов.
В Редакционные комиссии вошли 17 представителей министерств и ведомств и 21 член-эксперт из местных помещиков или специалистов (ученых, публицистов) по крестьянскому вопросу, приглашенных Ростовцевым от имени царя,— всего вместе с председателем 39 человек.[39] Это были дворяне, большинство — помещики. В Комиссиях рядом сидели люди знатных фамилий и вовсе не титулованные, малоимущие, высшие сановники и мелкие чиновники. Но в абсолютном большинстве это были люди высокообразованные, одного поколения. Многие из них являлись видными или даже выдающимися государственными и общественными деятелями (Ю. Ф. Самарин, В. А. Черкасский, П. П. Семенов-Тян-Шанский, Н. X. Бунге, М. X. Рейтерн, А. П. Заблоцкий-Десятовский).
Лидером Редакционных комиссий, по общему признанию, был Н. А. Милютин. Александр II испытывал к нему чувства неприязни и недоверия и только под давлением обстоятельств согласился на назначение его «временно исполняющим должность» министра внутренних дел. Фактически политика Министерства внутренних дел направлялась им, и Ланской допускал это сознательно.
Нетрадиционность нового учреждения заключалась в первую очередь в том, что большинство его членов состояло из либеральных деятелей. Все вопросы решались в них большинством голосов, члены Комиссий, несогласные с мнением большинства, имели право выразить особое мнение, но подчинялись большинству. Факт создания либерального большинства в Комиссиях приобретал особое значение ввиду общей расстановки сил в губернских комитетах и в дворянстве в целом, в среде бюрократии и чиновничества, в высших и центральных органах власти и в местном управлении, где либералы составляли меньшинство. Одной из серьезных забот Редакционных комиссий стала поэтому поддержка либеральных меньшинств губернских комитетов.
В системе высших органов власти Редакционные комиссии заняли особое место, подчиняясь через своего председателя непосредственно царю и представляя, по выражению одного из членов, «как бы отдельное в государстве временное учреждение»[40]. Александр II считал Редакционные комиссии «органами правительства»[41].
Гласность как метод политики самодержавия, ее новый инструмент приобрела в деятельности Редакционных комиссий огромное значение. В считанные дни после их заседаний журналы (т. е. протоколы) Комиссий печатались в трех тысячах экземпляров и рассылались высшим сановникам, губернскому начальству, предводителям дворянства и разным знатным и чиновным лицам, но попадали и не по назначению, например к Герцену и Чернышевскому. И все же эта гласность не была еще проявлением норм буржуазного правопорядка. Либеральное большинство Редакционных комиссий ограничивало принцип гласности, публичности в отношении к заявлениям оппозиции, консервативной и реакционной.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12
