Канту, никакого отношения к нравственному закону. То, чего нет в естественном законе, — это внутреннее принуждение. Моральную способность
“свободного самопринуждения” Кант называет добродетелью, а поступок. исходящий из такого умонастроения (из уважения к закону), — добродетельным
(этическим) поступком. “Добродетель есть твердость максимы человека при соблюдении своего долга — всякая твердость узнается через те препятствия, которые она может преодолеть, для добродетели же такие препятствия — это естественные склонности, могущие прийти в столкновение с нравственным намерением... всякий долг содержит понятие принуждения со стороны закона, этический долг содержит такое принуждение, для которого возможно только внутреннее законодательство”[2, т.4, ч.2, с.329].
Кант заботится о чисто интеллектуальном “строгом образе мыслей”, подчиняющем эмпирические суждения и действия “принципу исключения между добрым и злым”. Он пишет: “Для учения о нравственности вообще очень важно не допускать, насколько возможно, никакой моральной середины ни в поступках, ни в человеческих характерах, так как при такой двойственности всем максимам грозит опасность утратить определенность и устойчивость”[2, т.4, ч.2, с.23]. По Канту, из двух добродетелей, если они конфликтуют друг с другом, действительно добродетелью может быть только одна, та, что составляет долг. Либо долг не может противоречить долгу, либо он не есть истинный долг и может относиться к области морали только как негативное, аморальное. Речь здесь идет о диктатуре долга, которая может вести к обострению “разорванности” человека, вразрез его целостности, вразрез гуманности. Но Кант знает о разрушающей веление долга естественной диалектике, под которой он разумеет “наклонность умствовать наперекор строгим законам долга и подвергать сомнениям их силу, по крайней мере их чистоту и строгость, а также, где это только возможно, делать их более соответствующими нашим желаниям и склонностям, то есть в корне подрывать их и лишать всего их достоинства, что в конце концов не может одобрить даже обыденный практический разум”[2, т.4, ч.2, с.240]. Кант знает и “другую диалектику, которая возникает в обычном нравственном сознании, тогда оно развивает свою культуру и восходит к практической философии, чтобы избавиться от двусмысленности, рассматривающей нравственные принципы”[2, т.4, ч.2, с.242].
Для Канта нравственное начало сводится лишь к субъективному сознанию
долга. Долг есть долг — чистый долг, исполнять его следует единственно из
уважения к нему. Обосновывая это требование Кант апеллирует к совести.
Действительно, совесть человека является наилучшим судьей в вопросах
морали, высшей способностью нахождения моральной истины и выработки
правильного решения и подлинно нравственной точкой зрения, если она не
только субъективна, но и соединена со знанием объективной истины. Но у
Канта, как это видно в “Критике чистого разума”, совесть как раз и
появляется там, где голос разума умолкает, где мышление не справляется с
познавательными проблемами. Так что совесть у Канта уже в своем появлении
по необходимости оказывается субъективной. В учении Канта понятие совести
неразрывно связано с дуализмом его философской системы, которым проникнута
вся человеческая жизнь и который он подчеркивает, различая антропологию и
антропономию. Но этот дуализм не умаляет значение нормативно-критических
принципов для реального поведения человека, и побуждения совести являются
необходимой составной частью характеристики личности. Деятельный
практический разум, рассматриваемый Кантом в учении о добродетели, несет в
себе сознание “внутреннего судилища”, которое и есть совесть. Это сознание
выражается в изначальных моральных задатках и выводах разума, в идеальных,
часто основанных на религиозной вере целях и, наконец в разумном волнении,
то есть в моральном принципе или основоположении разума, сформулированном
Кантом еще в 1788 году в “Критике практического разума” и легшем в основу
“Метафизики нравов”. В кантовском учении наряду с эстетической и разумной
потребностью человека в совести имеет значение и сфера религиозного опыта,
своего рода “религиозно-совестливая” установка. Речь идет о первоначальных
задатках моральности, в которых склонности, порыв к действию, само действие
требуют воления, не обходящегося без совести; временные ступени выражения
этих задатков, а также формы их осознания (смутная, отчетливая и религиозно-
верующая) придают учению о совести законченный вид. Учение о совести —
это, по сути дела, учение о благе, имеющем всеобщее значение; это —
деяние, воля и сознание морального человека.
Принцип “уважения к моральному закону” является сердцевиной
кантовской этики, поскольку в нем открывается измерение гуманного
поведения. Только личность, согласно Канту, может выражать это уважение,
которое является априорным чувством; осознание этого уважения идентично
осознанию законообразного долга и имеет характер необходимой всеобщности.
Уважение к закону есть единственная движущая сила морального долга.
Человек, по Канту, не просто разумное существо, он призван побуждаться
разумом к моральному поведению, что выражается в почитании морального
закона. Казалось бы, здесь нет речи о личном стремлении к счастью. Но
противоречие долга и стремления к счастью — лишь кажущееся. Кант
преодолевает его, утверждая, что счастье отдельного человека и блаженство
всего человечества достижимо лишь тогда, когда их поведение подчиняется
моральному закону. Смысл жизни — в связи добродетели и блаженства. Только
такой долг, который способствует счастью человека и человечества, имеет
этическую ценность. Учение Канта о долге, таким образом, есть забота о
достоинстве человека и о счастье человечества. Долг — “мост” между личным
счастьем и общественным благом, точка оптимального их соединения.
Кант видит бездну между тем, что должно быть соответственно
безусловному нравственному закону и что есть в действительности. Идеал
добра неосуществим в пределах эмпирического существования в человеческой
жизни. Человек смертен. Вопреки “Критике чистого разума”, где существование
Бога и бессмертной души признано недоказуемым, Кант в этическом учении
постулирует существование Бога и бессмертную душу по образу и подобию Божью
— ради придания объективности нравственному закону. Здесь возникает
противоречие: Бог и бессмертная душа выводятся из нравственности, а сама
нравственность обусловлена Богом и бессмертной душой. Вообще Кант связывает
мораль с верой человека в бога. Кант считает, что религия должна быть
нравственной, то есть основанной на нравственности и признавать
самоценность и самозаконность нравственности Упование на абсолютно
справедливого творца, который создает всеправедный потусторонний
миропорядок, где добродетели и пороку будет в конце концов воздано по
заслугам, есть необходимый постулат практического разума, без которого
нравственность психологически невозможна для людей. Однако в одной из своих
поздних работ “Религия в пределах только разума” Кант уточняет взаимосвязь
морали и религии. Упование на конечное осуществление всесовершенного
миропорядка, являясь психологически необходимыми следствиями морального
умонастроения искажают чистоту нравственного мотива. Сама же мораль — ее
объективные нравственные законы — “не нуждаются в идее о другом существе”
над человеком; “мораль не нуждается в религии”. Иными словами,
нравственность должна быть выведена вполне самостоятельно и независимо от
религии, она, как говорит Кант, “довлеет сама себе”. Мораль имеет свои
специфические мотивы, не сводимые к соображениям земного или религиозного
практицизма. Мораль скорее всеобщий человеческий нежели божественный суд.
От религии мораль отличается существенно; конечно, Бог — это
гарантия совпадения счастья и долга (в мире ином), но для Канта важно то,
что нравственное чувство совершенно автономно, рождается не из веры, а само
по себе. В 60-е годы Кант приходит к убеждению, что в Бога следует верить,
но доказать его существование трудно, а может быть, и не нужно;
теоретические и религиозные принципы не совпадают с нравственными. В работе
“О единственно возможном доказательстве бытия бога” (1763) он напишет:
необходимо, нужно быть убежденным в существовании бога, но вовсе не столь
необходимо доказать это. Если человек совершает какой-либо нравственный
поступок из-за боязни воздаяния за гробом, то, по мысли Канта, на самом
деле это безнравственно, так как богу тогда подчиняются, как подчиняются
деспоту; “тогда это вовсе не грех, а политичное неблагоразумие” [2, т.1,
с.508]. Не подобное корыстное благоразумие и непрактическое благоразумие
являются источником нравственности. Нравственный императив (так в эти годы
уже называет нравственные требования немецкий философ) ценен сам по себе и
поэтому безусловен: ”Цель при моральном императиве в сущности неопределена,
поступок определяется не целью, а восходит к свободному выбору, цель же
может быть какой угодно. Моральный императив повелевает, таким образом,
абсолютно, невзирая на цель”[2, т.1, с.569]. Мораль указывает,
следовательно, на внутреннюю абсолютную человеческую самоценность; она
выходит за границы познавательного отношения, не включается в компетенцию
теоретического разума. В ранние годы Кант приходит к выводу о
несовместимости нравственности и счастья: их синтез — благо, но это лишь
идеал, и, “поскольку таковой не может быть достигнут людьми”, “он основан
на вере в божественное содействие”, это — идеал, который не может быть
достигнут. Так рождается знаменитая нравственная кантовская антиномия.
Согласно Канту, существует множество хороших нравственных качеств,
нравственных чувств, которые можно даже оценить как благородные, хотя в
собственном смысле слова они не относятся к настоящим добродетелям.
Например, чувства сострадания или благожелательности прекрасны и, однако,
слепы и слабы. “Напротив, если благорасположение ко всему человеческому
роду вообще стало для вас принципом, которому вы всегда подчиняете свои
поступки, то любовь к нуждающемуся остается, но теперь она с некоторой
высшей точки зрения поставлена в истинное отношение ко всей совокупности
ваших обязательств”[2, т.2, с. 137]. Ведь невозможно, чтобы наше сердце
исполнялось нежным участием к каждому, иначе добродетельный человек, вечно
проливая слезы, превратился бы в мягкосердечного бездельника; услужливость,
сострадание, мягкосердечие по отношению к одним превращается в
несправедливость по отношению к другим людям. Вот почему, согласно Канту,
“истинная добродетель может опираться только на принципы, и, чем более
общими они будут, тем возвышеннее и благороднее становится добродетель” [2,
т.2, с.138]. Эти-то общие принципы Кант и являются истинной добродетелью, в
то время как сострадание, услужливость и т. п. заслуживают название лишь
адаптированной (так сказать, облегченной) добродетели. Так рождается
антиномия чувств и разума, счастья и долга.
