В больницах и госпиталях многих экономически развитых стран мира, прежде всего США, за последние годы накопилось значительное количество больных, физиологическое состояние которых обозначается как промежуточное между жизнью и смертью. Эти пациенты страдают неизлечимыми заболеваниями самых различных видов, включая поздние стадии рака, диализа, рассеянного склероза и т. п. Еще несколько десятков лет назад такие больные немедленно скончались бы. Сегодня благодаря новейшему медицинскому оборудованию они могут быть поддерживаемы в живом состоянии долгие годы. Своеобразным рекордом такого искусственного поддержания жизни безнадежно больного человека, находящегося в бессознательном состоянии, в коме, являлась Кэтрин
Кетлин (США), и прожившая почти пятнадцать лет
Если представить себе какими быстрыми темпами развивается медицинское приборостроение и технология, то можно предвидеть, что подобные случаи будут приобретать все более массовый и длительный характер. Даже если ничего не говорить о финансовой стороне дела, хотя такое медицинское обслуживание стоит очень дорого и часто бывает необходимым для неотложной помощи другим больным, в подобных ситуациях возникает целый ряд чисто моральных проблем: является ли данный человек полноценным членом общества, и моральным субъектом, и не приходится ли здесь вводить особое понятие
"растительного существования". Проблема становится особенно сложной, если поставить вопрос о том, как положить конец такому существованию, и кто должен взять на себя функцию его осуществления.
Ни врач, ни медицинский персонал, в силу клятвы Гиппократа, а также принципиальному запрету убийства, не могут быть принуждены к выполнению процедуры отключения больного от аппаратуры. Тем более это невозможно с моральной точки зрения предоставить родственникам больного. А если усложнить ситуацию тем, что больной испытывает физические страдания и боли, то получается, что применение аппаратуры только продлевает его страдания, но не лечит и не облегчает его состояние.
Юристы, со своей стороны, вносят в эту ситуацию еще одно уточнение: любой, кто самовольно возьмет на себя роль такого "убийцы из милосердия", то есть, руководствуясь соображениями сострадания, осуществит эвтаназию, поможет умирающему умереть, подлежит наказанию по существующим юридическим законам. Ситуация кажется неразрешимой: долгие мучительные страдания без надежды на излечение или легкая и быстрая смерть.
В ходе обсуждения такого типа ситуаций специалистам в области биоэтики удалось проделать большую аналитическую работу по вычленению самых различных аспектов эвтаназии и тончайших аспектов смысла этого понятия.
Так, одно из первых уточнений было внесено в понятие "убийство", было проведено различие между двумя неравнозначными значениями, содержащимися в этом слове: "убить" и "дать умереть". Если провести аналогию между тонущим и умирающим человеком, то между понятиями "убить" и "дать умереть" существует такая же разница, как между понятиями "утопить" и "дать утонуть", не спасти утопающего, допустить, чтобы он утонул. Известно, что юридически наказуемо только первое деяние, оно квалифицируется как убийство, тогда как второе может быть квалифицированно иначе, например, как халатность, и часто не влечет за собой строгого юридического наказания.
Получается парадоксальная ситуация: если врач не лечит больного, дает ему умереть, он не подлежит осуждению, хотя результатом его не-лечения тоже является смерть, да еще иногда сопряженная с большими страданиями. Если же врач, стремясь свести эти страдания к минимуму, освобождает больного от последних, напрасных мучений, он должен нести суровое наказание.
Проблема кажется настолько трудноразрешимой, что были предприняты попытки если не уйти от парадокса, то хотя бы смягчить его. Юристы в США, например, предложили каждому желающему распорядится своей смертью право составить еще при жизни, в здравом уме и твердой памяти, особый документ типа завещания, фиксирующий его отношение к подобной ситуации. Недавно стало известно, что президент США Б. Клинтон и его супруга уже составили такой документ, содержащей желание эвтаназии в случае неизлечимой болезни.
В юридическом аспекте это привело к формулировке особого права, которое раньше не фиксировалось: право на смерть. В новую Конституцию нашей страны впервые записано это право. Но моральная проблема этими юридическими мерами не решается, а лишь смягчается. Сама проблема остается. Это проблема жизни и смерти. Проблема, как мы показали выше, старая как мир. Но это не значит, что решенная.
"Право на смерть" фиксирует еще один парадокс в этой проблеме: может для самого умирающего смерть стать желанной? Ведь, казалось бы, высшая ценность для человечества - это именно жизнь, она - высшее благо, а смерть
- всегда зло, несчастье. Но оказывается, что это не так, или не всегда так, или не совсем так. Когда же может случиться, что смерть для самого человека становится желанной, более желанной, чем жизнь. Конечно, очень редко, почти никогда. Но в то же время, не так уж редко, особенно в таких крайних ситуациях, которые связаны с тяжелыми, неизлечимыми болезнями. Ведь и современная медицина при всех ее достижениях еще не умеет лечить от смерти, она еще не нашла лекарства от всех болезней. А значит может наступить такой момент в жизни человека, когда непереносимые страдания могут сделать желанной саму смерть.
Вот этот парадокс в проблеме жизни и смерти и зафиксирован в дискуссиях вокруг эвтаназии. Ведь мнения разделились на две противоположнные точки зрения: за разрешение эвтаназии и против него.
Разные страны мира заняли разные позиции: в некоторых странах эвтаназия разрешена юридически, в некоторых запрещена. Как же решить эту проблему, памятуя о сказанном нами выше главном принципе всей культуры и цивилизации
- борьбе против смерти?
Наша точка зрения такова: если бы эвтаназия означала выбор между жизнью и смертью, она безусловна должна была бы быть запрещена. Никогда этика не может защищать смерть против жизни, она всегда защищала и защищает жизнь против смерти. Но эвтаназия не есть выбор между жизнью и смертью. Она есть выбор между смертью и смертью. Между смертью страшной и мучительной и смертью быстрой и легкой. А это уже совсем иное дело. Здесь можно выбирать...
Смерть и самоидентификация человека
Современные практики самоидентификации трактуют смерть как не относящееся к существу дела свойство человека. "Человек есть мыслящее существо";
"человек есть социальное животное"; "человек есть орудийно-действующий индивид"; "человек есть диалогически общающейся в горизонте культуры посредством произведений автор"; "человек есть существо, высвобождающее свой репрессированный эрос в актах креативности" - эти весьма различные способы самоидентификации имеют между собой то общее, что смерть присутствует в них лишь неявно как иное, от которого следует тщательным образом отличать и защищать собственно человеческое в человеке.
Поэтому идеология образования, занятая как бы "вылепливанием" образа человека из глины социо-природного материала считает свою работу законченной к моменту биологической, психологической и социальной зрелости.
Человек образован где-то к 21 году, и его дальнейшее развитие, включая старение, умирание и смерть не являются делом культуры, предметом ее заботы.
О принципиально ином опыте понимания смерти свидетельствует древняя мудрость: человек называл себя просто смертным - смертью жил, а жизнью умирал. Однако, что значит мыслить смерть в качестве атрибута, а не только акциденции человеческой самости? Что стоит за утверждением, что человек по своей природе смертен кроме констатации фактического состояния дел?
Речь не идет об отмене иных атрибутивных квалификаций - человек как мыслящий, действующий, общающийся в горизонте культуры, или в актах осознания высвобождающей свое либидо. Человек мыслит, действует, общается или высвобождает репрессированный эрос лишь постольку, поскольку оказывается способным экзистировать из наличного состояния, выступать из потока жизни в некоторую область бытия, в которой он не есть, но лишь может быть. В этом особом онтологическом топосе человек присутствует как свое собственное бытие в возможности, или как проект своего бытия. Подобного рода выступание превращает "самость" в интенцию - обращенность к бытию, направленность на него.
Человек смертен, это особый топос бытия, в который экзистирует человек из наличного состояния, и сам акт экзистенции размечены как вешками символами смерти. Человек, прежде всего, смертен и только в силу смертности
- мыслящий, в силу смертности - действующий, в силу смертности - открытый к диалогу с другим, в силу смертности обладающей властью для освобождения репрессированного эроса.
Как присутствует смерть при различных поворотах обращенности самости к бытию? Варианты, о которых ниже пойдет речь, не являются ни историческими, ни онтогенетическими типами. Они соприсутствуют в каждый момент жизни развитого сознания и могут быть различены лишь как тропы
(повороты) его интенсиональности.
1. С первого до последнего дня жизни мир некоторым образом непосредственно открыт человеку. Он дан ему в естественном свете, обнаруживающем присутствие и ясные очертания и окружающих предметов, и его самого как само- очевидных фактов. В фактическом обращенность самости к миру (ее фактическая интенсиональность) присутствует как чистый факт "устремленности к... ", то есть как непосредственно переживаемый экстаз из наличного состояния. С какими бы интеллектуально и художественно рафинированными предметностями ни занимался человек, его занятия впаяны в мир в форме переживания факта устремленности к чему-то притягивающему (в потребностях, интересах, влечениях или заботах) или, напротив, от чего-то отталкивающему (в ужасе и отвращении). Причем и притягивающее и отталкивающее так же переживаются как моменты, фактически присутствующие, открываемые указующим жестом - вот! Или разновидностью этого же жеста - где?
Смерть в мире фактического занимает привилегированное место, выступая самой мощной ужасающе-отталкивающей силой, безжалостной стихией изничтожающей те особые предметности, к которым человек прилепляется в своих влечениях, интересах или заботах. Она дана человеку как факт смерти
Другого, в который он вживается, ухаживая за умирающим, участвуя в похоронах, посещая кладбища. Этот другой был референтом его чувств, нужд, желаний и устремленностей, их реальностью и путем реализации. Под его,
Другого, взглядом, обладающим преимуществом вне-находимости, происходило, выражаясь языком М. М. Бахтина, дооформление человека до целого. В участливом внимании Другого его присутствию в мире одалживается возможность быть выделенным и признанным в качестве уникального адреса в коммуникативном пространстве. Смерть другого - это фатальная жизненная неудача, ускользнувшая или, скорее, - украденная судьбой возможность личного ис-полнения.
