отрицание. Оглядываться не на что, а потому человек должен делать себя
сам. Варя – сирота, но она себя так не ощущает. Все они не сироты. Они –
новые люди. Как писал Лев Аннинский, «перед нами – первое советское
поколение (курсив – автора статьи): не «оказавшееся» в новой реальности
и не «перекованное» из старого материала, но созданное новой
реальностью, вызванное к жизни новой реальностью, символизирующее новую
реальность»[6] Они не «лишились» прошлого – они обронили его за
ненадобностью. Прошлое ничто, а будущее – все. Рыбаков исследует попытку
создать нового человека, создать его из ничего – только из идеи, и
утвердить на новой земле, где все старое разрушено. Арбат – почва для
эксперимента, московская улица, потерявшая в 30-е годы свой старинный
изыск, но приобретшая близость к центру мировой революции, к Дворцу
Советов, который намечено возвести на месте взорванного храма Христа
Спасителя. Дети Арбата – новая поросль нового общества и первый его
человеческий результат.
Так в романе перекликаются судьба человека и политическая история,
то есть история власти. Оскоцкий отмечал, что «романом «Дети Арбата»
современная литература, к ее чести и достоинству, начала осуществлять
свой расчет с прошлым»[7]. Только достоинство это не столько современной
литературы, сколько конкретного произведения и конкретного автора.
Топос Арбат в обновляющейся Москве.
Приступим теперь уже не к идеологической функции Арбата, а его
художественному образу, что не менее важно, поскольку передает отношение
самого автора к изменениям, происходящим в городе, а значит, и в стране,
поскольку для любого москвича Москва – не просто столица, а душа и
сердце России, следовательно, какой-то перелом здесь означает ломку этой
традиции по всей России.
Художественная правда образа в «Детях Арбата» многозначнее и
многомернее правды строго фактологической. Писатель достигает ее
разными, но взаимосвязанными путями. Один из них - поразительная и
пронзительная узнаваемость эпохи через множество колоритных примет:
социальных, психологических, бытовых деталей. Погружаясь вслед за
героями романа в атмосферу Москвы, Арбата, арбатских переулков, домов,
квартир, читатель, по замыслу автора, должен как бы заново открывать для
себя потускневший в памяти довоенный мир: коммунальный, уличный,
магазинный. Описание этого мира совершенно, выразительно, живописно, но,
что особенно важно, насквозь просвечено временем, а что особенно важно,
передает его в срезе общества. Передает автор и психологическую
атмосферу эпохи: заводские сцены, институтские собрания, первомайские
демонстрации, вплоть до резких контрастов богемы, молодежных вечеринок,
бутырских очередей. Ощутимость и зримость всего этого также
поразительны.
Реалистичность Арбата в любом из описательных моментов видна
невооруженным глазом: как говорится, кажется, что можно буквально войти
в этот мир. Читателю многое станет ясным уже с первых страниц романа.
Стоит только привести здесь несколько первых фраз романа, который
начинается именно с описания этой улицы: «Самый большой дом на Арбате –
между Никольским и Денежным переулками, теперь они называются Плотников
переулок и улица Веснина. Три восьмиэтажных корпуса тесно стоят один за
другим, фасад первого выложен белой глазурованной плиткой. Висят
таблички: «Ажурная строчка», «Отучение от заикания», «Венерические и
мочеполовые болезни»… Низкие арочные проезды, обитые по углам листовым
железом, соединяют два глубоких темных двора». Рыбаков сразу объясняет
читателю, как Арбат выглядит, темные дворы, которые отличают это место,
низкие проезды…
Автор в первом же предложении указывает на изменения, которые
происходят в последнее время с Арбатом: появляются новые «конторы»,
переименовываются улицы – скорее всего изменения происходят уже при
советской власти. Еще раз вспомним комментарий самого писателя: «Мне в
этом романе важно было стилизовать повествование под документальную
хронику времени: с одной стороны, конкретные приметы облика и жизни
обновляющейся Москвы (помните, трамвай на Арбате сняли, гостиница Москва
строится?..), с другой – стихия истории, стихия характера…»[8] С этого,
как мы видим, автор и начинает: дает нам конкретное бытовое описание
Москвы, хотя описывает при этом Арбат, и даже не всю улицу, а лишь
несколько темных дворов. Заметно, что писателя затрагивают и волнуют эти
изменения, поскольку оказывается, что жизнь переворачивается прямо на
глазах. Лев Аннинский, говоря о людях нового поколения, также указывал
на то, что Арбат - некое поле эксперимента, что он утратил свое обаяние
в 30-е годы, которое так дорого было Аннинскому[9] и, что хорошо
заметно, Рыбакову тоже. Напрашивается вывод, что «староарбатовцы»
искренне любили свою старую улицу, не перенося даже и видимости
изменений.
С самого же начала упомянув об этих изменениях, писатель следующим
шагом, в следующем же абзаце, знакомит нас с людьми, находящимися на
Арбате в данный момент: «Саша Панкратов вышел из дома и повернул налево
– к Смоленской площади. У кино «Арбатский Арс» уже прохаживались парами
девочки, арбатские девочки и дорогомиловские, и девочки с Плющихи,
воротники пальто небрежно приподняты, накрашены губы, загнуты ресницы,
глаза выжидающие, на шее цветная косынка – осенний арбатский шик.
Кончился сеанс, зрителей выпускали через двор, толпа выдавливалась на
улицу через узкие ворота, где к тому же весело толкалась стайка
подростков – извечные владельцы этих мест». Люди здесь типичные: автор
дает пока только собирательные названия – «девочки, подростки, зрители».
И только один герой сразу выделен из общих типов – Саша Панкратов –
главный герой романа. Но речь сейчас не о нем, а об Арбате. Автор
очевидно дает понять, что центр Москвы – именно Арбат: сюда приходят
«дорогомиловские» и «девочки с Плющихи». Здесь есть и свои правила
поведения: «цветная косынка – осенний арбатский шик» – у Арбата своя
мода, равно как и своя культура в целом…
После того, как читатель получил некие сведения об арбатских
постройках и людях, которые являются неотъемлемой его частью, он
получает от автора доказательства того, что жизнь не статична и для
Арбата: каждый день и он проживает свой цикл: «Арбат кончал свой день.
По мостовой, заасфальтированной в проезжей части, но еще булыжной между
трамвайными путями, катили, обгоняя старые пролетки, первые советские
автомобили «ГАЗ» и «АМО». Трамваи выходили из парка с одним, а то и с
двумя прицепными вагонами – безнадежная попытка удовлетворить
транспортные нужды великого города. А под землей уже прокладывали первую
очередь метро, и на Смоленской площади над шахтой торчала деревянная
вышка». Рыбаков дает весьма реалистичный урбанистический портрет города
и улицы. Арбат живет, дышит… Ежедневно он принимает десятки и сотни
тысяч людей, тысячи автомобилей. Именно под Арбатом прокладывают «первую
очередь метро», по Арбату движутся «первые советские автомобили».
Словом, это действительно центр столицы – он везде первый, неважно,
касается ли это моды или техники… Кажется, что автор просто передает
свою любовь к улице, доказывая читателю его первенство во всем.
Арбат – наиболее многолюдная улица, люди предпочитают приходить
именно сюда, поскольку это все же центр культурной и даже, как мы только
что видели, технической жизни, научно-технического прогресса: «Марк
Александрович пересек Арбатскую площадь и пошел по Воздвиженке,
неожиданно тихой и пустой после оживленного Арбата», - так подробно
описывается путь Марка по Москве. Рыбаков, конечно, вовсе не случайно
постоянно делает такие вставки: он просто хочет выразить свои эмоции и
воспоминания, поскольку роман все же больше автобиографический, чем
наоборот. Не раз проходил по этим местам сам автор, и здесь отражение
получает его ностальгия по знаковым местам его молодости.
Рыбаков нередко противопоставляет город деревне, «чудеса
урбанизации» каким-то природным явлениям. Сам он объясняет это так: «Я
стремился к тому, чтобы проявлялись неожиданные монтажные стыки» в,
казалось бы, несмыкающихся сюжетных и стилистических пластах романа:
Москва и – деревенька Мозгова, кабинет в Кремле и – лесная глухомань, в
которой пропадает от тоски и безверия в будущее мой Саша Панкратов… В
противоборстве, в столкновениях и «перекличке» самых разных персонажей
должны были обозначиться кольца роковых лет, стягивавшие горло нашей
общей судьбы»[10]. Вот и в произведении встречаются такие моменты: «По
Большому Савинскому переулку, мимо старых рабочих казарм, откуда
слышались пьяные голоса, нестройное пение, звуки гармоники и патефона,
потом по узкому проходу между деревянными фабричными заборами они [Катя
и Саша – прим. автора] спустились на набережную. Слева – широкие окна
фабрик Свердлова и Ливерса, справа – Москва-река, впереди – стены
Новодевичьего монастыря и металлические переплеты моста Окружной
железной дороги, за ними болота и луга, Кочки и Лужники…» Новодевичий
монастырь находится рядом с фабриками и Окружной железной дорогой…
Рыбаков неспроста ищет такие моменты. Если, как он сказал, в таком
противостоянии должны обозначиться «кольца роковых колец», стягивающие
горло общей судьбы народа, то что здесь эти кольца? Деревни? Фабрики?
Консерватизм монастырей? Или слишком быстрый технический прогресс в виде
автомобилей и железных дорог?
Ответ на этот вопрос можно дать, если вспомнить, как относился
Рыбаков к такому бурному развитию. Как нам кажется, он приветствовал
техническое и культурное первенство Арбата, но вот многое объясняющая
