феодализма, королевской власти, государственной церкви и палаты лордов.
Революционным принципом было проведение в жизнь личного начала. Свобода
совести и мысли, книгопечатания/ митингов/ равноправность всех перед
законом, уничтожение привилегий крови и другие требования радикалов
призваны были расширить сферу прав каждого отдельного человека за счет
сословного или государственного начала.
Было время, когда Кромвель несомненно и очевидно сочувствовал всем этим
принципам. Но между Кромвелем — полковником парламентской армии, и тем же
Кромвелем — лордом-протектором Англии—разница очень существенная
На самом деле ему предстояла дилемма: или упрочить свою власть до той
степени, когда она станет выше всяких посягательств, или же рано или поздно
отправиться на эшафот. Казнь Карла была сожжением кораблей. После нее
возвращаться назад было невозможно. Примирение с Карлом II, которое в идее
соблазняло многих дипломатов, задумавших даже бракосочетание младшей дочери
протектора, леди Франциски, с наследником Стюартов, принадлежало к области
утопий. «Карл,— говорил Кромвель— никогда не простит мне смерти отца, а
если бы он простил, то был бы недостоин короны». Чтобы поддерживать свою
власть, Кромвелю надо было постоянно усиливать ее. Ведь его власть, в
сущности, не признавали, ей только подчинялись. Ему не прощалось ничто. Все
с нетерпением ждали, когда же наконец счастливая звезда изменит ему, когда
его зарежет нож заговорщика/ разобьют испанцы/ взорвут паписты или
сектанты? Кромвель отличался слишком проницательным умом, чтобы
удовлетвориться внешней покорностью и почить на лаврах
«Кромвель,— говорит Гизо,— вовсе не был философ. Он действовал не по
предварительно обдуманному и систематически расположенному плану но
руководствовался в деле управления высоким инстинктом и практическим
смыслом человека, которому Божий перст назначил править народом».
«План Кромвеля,— говорит Маколей,— с самого начала имел значительное
сходство с древней английской конституцией, но через несколько лет он счел
возможным пойти далее и восстановить почти все части прежней системы под
новыми названиями и формами. Титул короля не был возобновлен, но
королевские прерогативы были вверены лорду верховному протектору. Государь
был назван не величеством, а высочеством. Он не был коронован и помазан в
Вестминстерском аббатстве, но был торжественно возведен на престол,
препоясан государственным мечом, облачен багряницей и наделен драгоценной
Библией в Вестминстерском зале. Его сан не был объявлен наследственным, но
ему было дозволено назначить преемника, и никто не мог сомневаться, что он
назначит сына».
Палата общин была необходимой частью государственного устройства. В
учреждении этого собрания протектор обнаружил мудрость и политический
смысл/ которые не были как следует оценены его сонременнмками. Недостатки
древней представительной системы, хотя вовсе не такие важные, какими они
сделались впоследствии, уже замечались людьми дальновидными. Кромвель
преобразовал эту систему на следующих основаниях: маленькие города были
лишены привилегий, число же членов за графства было увеличено. Очень
немногие
города без представительства успели до того времени приобрести важное
значение. Из этих городов самыми видными были: Манчестер, Лидс и Галифакс.
Представители были даны всем трем. Прибавлено было число членов за столицу.
Избирательное право было устроено так, что всякий достаточный человек,
владел ли он поземельной собственностью, или нет, мог вотировать за
графство, в котором жил. Несколько шотландцев и несколько колонистов-
англичан, поселившихся в Ирландии, были приглашены в собрание,
долженствовавшее издавать закон для всех частей Британских островов.
В реформах Кромвеля заключается, конечно, зародыш всех последующих
преобразований в области избирательного права. Но действовал он более чем
осмотрительно: он не только не уничтожил ценза, но даже не уменьшил его. С
другой стороны, история выборов во все его парламенты часто возмущала
людей, стоящих на точке зрения права. Выборы эти всегда производились под
сильным административным давлением, и протектор никогда не стеснялся
прибегать к самым экстраординарным мерам, чтобы обезопасить себя от короля
или протеста парламента. Первая палата общин, какую народ избрал по его
приказанию, выразила сомнение в законности его авторитета и была распущена,
не успев издать ни одного акта. Вторая признала его протектором и охотно
сделала бы королем, но упорно отказывалась признать его новых лордов. Ему
не оставалось ничего более как распустить и ее. «Бог,— воскликнул он при
расставании,— да будет судьею между мной и вами!»
В тщетных попытках обезопасить спою власть от всяких поползновений,
Кромвель настойчиво искал для нее таких опор, которые не исходили бы прямо
из его личного величия и гения. Оттого-то так настойчиво уподоблял он себя
королю, где только это было возможно; оттого-то задумал он восстановить
палату лордов. Это было очень трудное дело. Кромвель застал уже существовав-
шее дворянство, богатое, весьма уважаемое и настолько популярное между
другими классами, насколько какое-нибудь дворянство когда-либо бывало. Если
бы он как король Англии повелел пэрам собраться в парламент согласно
древнему обычаю государства, многие из них без сомнения повиновались бы
призыву. Но этого он не мог сделать. Он только предложил главам знаменитых
фамилий занять места в своем новом сенате. Те отказались. С их точки зрения
согласие было бы равносильно унижению достоинства, как своего, так и
родового. Они тоже спрашивали ежеминутно: «Ваши полномочия. Ваше
Высочество? Покажите нам их!» Протектор поэтому был принужден наполнить
свою верхнюю палату новыми людьми/ успевшими в течение последних смутных
времен обратить на себя внимание. Это было наименее удачное из его
предприятий, не понравившееся всем партиям. Левелле-ры гневались на него за
учреждение привилегированного класса. Толпа, питавшая уважение к великим
историческим планам, без удержу смеялась над палатой лордов, в которой
заседали счастливые башмачники и извозчики, куда были приглашены немногие
дворяне и от которой все старинные пэры отворачивались с презрением.
Знаменитый принцип, что «Англия управляется сама собой», был совершенно
забыт. Страна была разделена на военные округа. Эти округа находились под
начальством генерал-майоров. Всякое мятежное движение немедленно
подавлялось и наказывалось. Страх, внушенный могуществом меча,
находившегося в такой сильной/ твердой и опытной руке, укротил дух и
кавалеров, и левел-леров. Предлагали защищать старые вольности Англии. Но
всякий понимал, что в данную минуту это было бы безумием. Нельзя ничего
было сделать даже путем заговоров: полиция протектора была хороша,
бдительность его была неослабна, и когда он появлялся вне пределов своего
дворца, обнаженные мечи и кирасы верных телохранителей окружали его плотно
со всех сторон.
«Будь он,—говорит Маколей,—жестоким, своевольным и хищным государем,
нация могла бы почерпнуть отвагу в отчаянии и сделать судорожное усилие
освободиться от военного деспотизма. Но тягости, какие терпела страна, хотя
и возбуждали серьезное неудовольствие, однако не были такими, которые
побуждают огромные массы людей ставить на карту жизнь, имущество и семейное
благосостояние против страшного неравенства сил. Налоги, правда более
тяжкие, чем при Стюартах/ были не тяжелые в сравнении с налогами соседних
государств и ресурсами Англии. Собственность была безопасна. Даже кавалер/
удерживавшийся от нарушения нового порядка/ наслаждался в мире всем, что
оставили ему гражданские смуты. Уничтоженные Долгим парламентом последние
следы крепостничества, конечно, не возобновлялись. Отправление правосудия
между частными лицами совершалось с точностью и безукоризненностью, дотоле
неслыханными. Ни при одном английском правительстве со времен Реформации не
было так мало религиозных преследований...»
Но это слишком важный пункт, чтобы говорить о нем мимоходом.
Всякий желал бы/ конечно, чтобы этих религиозных преследований не было
совершенно. К сожалению, ничто не распространяется так медленно, как
веротерпимость. Если мы спросим себя, кто в описываемую нами эпоху был
искренне и действительно на стороне свободы совести, то во всей Англии едва
ли насчитаем деся-ток-другой человек. Кромвеля надо поставить во главе их.
Но и ему приходилось делать уступки духу времени, и ему надо было казнить и
вешать, чтобы не разойтись с теми, кто был опорой его власти, его жизни.
Католиков ненавидели, и теперь более, чем когда-нибудь. Исторические и
политические мотивы присоединились к мотивам религиозным. Даже такие люди,
как Мильтон/ разделяли эту ненависть: стоит лишь припомнить, с каким
грозным негодованием, с какой злобой и местью говорит он о папизме.
Папизм—порождение дьявола. Это один из догматов английского миросозерцания
половины XVII века, быть может, самый упорный и настойчивый. После Кромвеля
он продержался еще более 160 лет, и позорное пятно английской конституции —
Test-Act/ запрещавший католическим подданным Британского величества
занимать какие бы то ни было государственные или общественные должности,
был уничтожен лишь в 1824 году!.. Полной веротерпимости не могло быть и при
протекторе. Но в этом отношении он сделал все возможное. Основным
государственным законом было провозглашено, что католики и епископы
нетерпимы. Богослужение и пропаганда были/ конечно, безусловно воспрещены
