революция!», «Да здравствует социализм!» и звуки «Интернационала» Второй
Всероссийский съезд Советов закончил свою работу.
7. ЛЕНИН КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ДЕЯТЕЛЬ.
В. И. Ленин воплотил в себе качества государственного деятеля нового,
пролетарского, социалистического типа. Впервые в истории человечества
руководителем государства стал вождь партии коммунистов, вождь рабочего
класса, революционный марксист, который строил политику на научной основе,
хорошо знал жизнь, понимал сокровенные думы и стремления народа. Владимир
Ильич безгранично верил в творческие умы трудящихся масс и опирался на
них, был тесно связан с рабочими и крестьянами, пользовался их
беспредельным доверием и поддержкой.
Деятельность Ленина, как вождя Партии большевиков и главы Советского
правительства поражает своей необыкновенной многогранностью и неиссякаемой
энергией. Она охватывала все стороны жизни Республики Советов. Ленин
руководил государственным, хозяйственным и культурным строительством,
военным военными делами, внешней политикой, направлял работу общественных
организаций, активно участвовал в различных съездах, конференциях,
собраниях, выступал на фабриках и заводах, бывал в деревнях и селах.
Колоссальную практическую работу Владимир Ильич соединял с теоретической
деятельностью.
В них проблемы строительства коммунизма и международного революционного
движения он рассматривает, исходя из нового, определяющего фактора —
раскола мира на две системы: социалистическую и капиталистическую, их
противоборства.
В. И. Ленин подчеркивал, что коммунистическая партия «должна
действовать на научных основаниях», что вопросы социализма надо ставить
научно. Лишь при условии совершенно объективного учета всех классовых сил
«мы сможем сделать и правильные выводы относительно нашей политике вообще и
наших ближайших задач» (цит. по 3, с. 22).
В то же время, рассматривая революционную теорию как руководство к
действию, как «обоснование предпринимаемых действий», Ленин указывал, что
после завоевания власти рабочим классом, в период строительства социализма
и коммунизма практическая деятельность самых широких масс и организаторская
роль партии приобретают особенно важное значение. Как знаменательный факт,
он отмечал, что к задачам социалистического переустройства общества,
которые раньше ставились абстрактно, теоретически, пролетариат России и его
партия впервые подошли вплотную, практически.
Особо можно отметить ораторский талант Ленина. После Октября фотографы
снимали Ленина не раз, точно так же кинематографщики. Голос его запечатлен
на пластинках фонографа. Речи застенографированы и напечатаны. Таким
образом, все элементы Владимира Ильича налицо. Но только элементы. А живая
личность— в их неповторном и всегда динамическом сочетании.
Крепкая и внутренне эластическая фигура невысокого роста, ровный,
плавный, очень быстрый, чуть картавый, непрерывный, почти без пауз и на
первых порах без особой интонации голос.
Первые фразы обычно общи, тон нащупывающий, вся фигура как бы не нашла
еще своего равновесия, жест не оформлен, взгляд ушел в себя, в лице скорее
угрюмость и как бы даже досада— мысль ищет подхода к аудитории. Этот
внутренний период длится то больше, то меньше— смотря по аудитории, по
теме, по настроению оратора. Но вот он попал в зарубку. Тема начинает
вырисовываться. Оратор наклоняет верхнюю часть туловища вперед, Заложив
большие пальцы рук за вырезы жилета. И от этого двойного движения сразу
выступают вперед голова и руки. Голова сама по себе не кажется большой на
этом невысоком, но крепком, ладно сколоченном, ритмическом теле. Но
огромными кажутся на голове лоб и голые выпуклины черепа. Руки очень
подвижны, однако без суетливости или нервозности. Кисть широкая,
короткопалая, «плебейская», крепкая. В ней, в этой кисти, есть те же черты
надежности и мужественного добродушия, что и во всей фигуре. Чтоб дать
разглядеть это, нужно, однако, оратору осветиться изнутри, разгадав
хитрость противника или самому с успехом заманив его в ловушку. Тогда из-
под могучего лобно-черепного навеса выступают ленинские глаза. Даже
безразличный слушатель, поймав впервые этот взор, настораживался и ждал,
что будет дальше. Угловатые скулы освещались и смягчались в такие моменты
крепко умной снисходительностью, за которой чувствовалось большое знание
людей, отношений, обстановки— до самой что ни на есть глубокой подоплеки.
Нижняя часть лица с рыжевато-сероватой растительностью как бы оставалась в
тени. Голос смягчался, получал большую гибкость и— моментами— лукавую
вкрадчивость.
Но вот оратор приводит предполагаемое возражение от лица противника или
злобную цитату из статьи врага. Прежде чем он успел разобрать враждебную
мысль, он дает вам понять, что возражение неосновательно, поверхностно или
фальшиво. Он высвобождает пальцы из жилетных вырезов, откидывает корпус
слегка назад, отступает мелкими шагами, как бы для того, чтобы освободить
себе место для разгона, и— то иронически, то с видом отчаяния— пожимает
крутыми плечами и разводит руками, выразительно отставив большие пальцы.
Осуждение противника, осмеяние или опозорение его— смотря по противнику и
по случаю— всегда предшествует у него опровержению. Слушатель как бы
предуведомляется заранее, какого рода доказательство ему надо ждать и на
какой тон настроить свою мысль. После этого открывается логическое
наступление. Левая рука либо снова попадает за жилетный вырез, либо— чаще—
в карман брюк. Правая следует логике мысли и отмечает ее ритм. В нужные
моменты левая приходит на помощь. Оратор устремляется к аудитории, доходит
до края эстрады, склоняется вперед и округлыми движениями рук работает над
собственным словесным материалом. Это значит, что дело дошло до центральной
мысли, до главнейшего пункта всей речи.
Если в аудитории есть противники, навстречу оратору поднимаются время от
времени критические или враждебные восклицания. В десяти случаев из десяти
они остаются без ответа. Оратор скажет то, что ему нужно, для кого нужно и
так, как он считает нужным. Отклоняться в сторону для случайных возражений
он не любил. Беглая находчивость не свойственна его сосредоточенности.
Только голос его, после враждебных восклицаний, становится жестче, речь
компактнее и напористее, мысль острее, жесты резче. Он подхватывает
враждебный возглас с места только в том случае, если это отвечает общему
ходу его мысли и может помочь ему скорее добраться до нужного вывода. Тут
его ответы могут быть совершенно неожиданными— своей убийственной
простотой. Он начисто обнажает ситуацию там, где, согласно ожиданиям, он
должен был бы маскировать ее.
Когда оратор бьет не по врагу, а по своим, то это чувствуется и в жесте,
и в тоне. Самая неистовая атака сохраняет в таком случае характер
«урезонивания». Иногда голос оратора срывается на высокой ноте: это когда
он стремительно обличает кого-нибудь из своих, устыжает, доказывает, что
оппонент ровнешенько ничего в вопросе не смыслит и в обоснование своих
возражений ничего, ну так-таки ничегошеньки не привел. Вот на этих
«ровнешеньки» и «ничегошеньки» (цит. по 6, с. 22) голос иногда доходит до
фальцета и срыва, и от этого сердитейшая тирада принимает неожиданно
оттенок добродушия.
Оратор продумал заранее свою мысль до конца, до последнего практического
вывода,— мысль, но не изложение, не форму, за исключением разве наиболее
сжатых, метких, сочных выражений и словечек, которые входят затем в
политическую жизнь партии и страны звонкой монетой обращения. Конституция
слов обычно громоздкая, одно предложение напластовывается на другое или,
наоборот, забирается внутрь его.
Иногда, впрочем, оратор слишком стремительно взбегает по лестнице своих
мыслей, перепрыгивая через две три ступени сразу: это когда вывод ему
слишком ясен и практически слишком неотложен и нужно как можно скорее
подвести к нему слушателей. Но вот он почувствовал, что аудитория не
поспевает за ним, что связь со слушателями разомкнулась. Тогда он сразу
берет себя в руки, спускается одним прыжком вниз и начинает свое
восхождение заново, но уже более спокойным и соразмеренным шагом. Самый
голос его становится иным, освобождается от излишней напряженности,
получает обволакивающую убедительность. Конструкция речи от этого возврата
вспять, конечно, страдает. Но разве речь существует для конструкции? Разве
в речи ценна какая-либо другая логика, кроме логики, понуждающей к
действию?
И когда оратор вторично добирается до вывода, приведя на этот раз своих
слушателей, не растеряв в пути никого, в зале физически ощущается та
благодарная радость, в которую разрешается удовлетворенное напряжение
коллективной мысли. Теперь остается пристукнуть раза два-три по выводу, для
крепости, дать ему простое, яркое и образное выражение, для памяти, а затем
можно позволить и себе и другим передышку, пошутить и посмеяться, чтобы
коллективная мысль получше всосала в себя тем временем новое завоевание.
Ораторский юмор Ленина также прост, как и все прочие его приемы, если
здесь можно говорить о приемах. Ни самодовлеющего остроумия, ни тем более
острословия в речах Ленина нет, а есть шутка, сочная, доступная массе, в
подлинном смысле народная. Если в политической обстановке нет ничего
слишком тревожного, если аудитория в большинстве своем «своя», то оратор не
прочь мимоходом «побалагурить».
В речах Ленина, как и во всей его работе, главной чертой остается
