разговорной конструкции, сумел перенять интонацию их речи, их выражения,
обороты, словечки - он до тонкости изучил этот язык и уже с первых шагов в
литературе стал пользоваться им легко и непринужденно, будто этот язык -
его собственный, кровный, впитанный с молоком матери.
По слогам читая зощенковские рассказы, начинающий читатель думал, что
автор - свой, живущий такой же, как и он сам, простой жизнью,
незамысловатый человек, каких " в каждом трамвае по десять штук едут ".
Об этом ему говорило буквально все в сочинениях писателя. И место,
где " разворачивалась история " очередного рассказа; жакт, кухня, баня, тот
же трамвай - все такое знакомое, своё, житейски привычное. И сама "
история ": драка в коммунальной квартире из-за дефицитного ежика, ерунда с
бумажными номерками в бане за гривенник, случай на транспорте, когда у
пассажира чемодан " сперли", - автор как будто так и торчит за спиной
человека; все-то он видит, все-то он внает, но не гордится - вот, мол, я
знаю, а ты нет, -- не возносится над окружающими. И главное - " грамотно "
пишет, не умничает, все чисто русские, " натуральные, понятные слова ".
Это последнее окончательно успокаивало читателя. В чем другом, а вот
тут - взаправду умеет человек по-простому разговаривать или только
подлаживается - он всегда разберется. И он разобрался: Зощенко положительно
свой, подвоха здесь нет. Веками сложившееся недоверие " бедного " человека
к стоящим выше на общественной лестнице получило здесь одну из самых
ощутимых своих пробоин. Этот человек поверил писателю. И это было великим
литературным достижением Зощенко.
Не сумей он заговорить на языке масс, не знали б мы сегодня такого
писателя.
Зощенко писал о своем языке: " Я пишу очень сжато. Фраза у меня
короткая. Доступная бедным. Может быть, поэтому у меня много читателей ".
Сжатое письмо, короткая фраза - вот, оказывается, в чём секрет небывалого
успеха его литературы. Не мало ли для такого успеха? Не мало. Если
принять во внимание тот " воздух ", который содержат эти короткие фразы.
Что же понимать под воздухом, который, как говорил Зощенко, он
в свою литературу? Вопрос сложный, достойный особого исследования. Но
применительно к нашему разговору ответ можно уложить в несколько строк. "
Воздух " - это громадная работа Зощенко над переводом просторечного говора
в русло литературного языка.
Этот язык был собирательным; он вобрал в себя все самое характерное,
самое яркое из простого языка масс и в отжатом, концентрированном виде
вышел на страницы зощенковских рассказов. Тогда-то и стал он литературным
языком - неповторимым сказом народного писателя Зощенко. Но для
начинающего читателя все это было до безнадежности сложно да и, по сути, не
важно. Зощенко писал на понятном ему языке. Вот что было для него важно!
И вот что еще не менее важное, чем знание всех мелочей его жизни и
его языка. Этот как с неба свалившийся на него писатель казался
исключительно веселым, жизнерадостным, неунывающим человеком. Никакие
превратности судьбы не в силах были сшибить его героя с раз и навсегда
занятой им бодрой позиции.
Всё ему нипочем. И то, что одна гражданочка при помоши пирожных
перед всей театральной публикой его осрамила. И то, что " ввиду кризиса "
пришлось ему с " молоденькой добродушной супругой ", дитем и тещей в ванной
комнате проживать. И то, что в компании психов довелось ему как-то раз
ехать в одном купе - и опять ничего, выпутался. Молодец этот самый
Зощенко! Несмотря на такие вот нервные потрясения со стороны жизненных
обстоятельств, описывает бодро - животики надорвешь...
Смех Зощенко, по-своему понятый начинающим читателем, скрашивал его
трудную жизнь и вселял надежду, что все в конечном итоге обернется к
лучшему. Смеясь до упаду над зощенковскими рассказами, в которых все было
" голая правда ", этот читатель был глубоко убежден, что герой-рассказчик
не кто иной, как собственной персоной писатель Зощенко. Его тянуло к этому
веселому, неунывающему человеку.
Потому-то он и гонялся за ним, часами выстаивал в подворотне его
дома, трезвонил по телефону. Все хотел узнать-расспросить, как же тому
удается сквозь все " неслыханные испытания " и " удары судьбы " пронести и
легкость характера, и веселость, и простой взгляд на вещи...
Он шёл к Зощенко за рецептом. Как больной к доктору. Но " доктор "
избегал принимать " больных ". У него был совсем не легкий характер. Он был
малообщительный и очень невеселый человек, со сложным отношением к жизни. И
ничто на свете его так не удручало, как то, что люди смеются читая его
рассказы. Он считал, что не смеяться над ними надо, а плакать.
Зощенко был верным последователем гоголевского направления в русской
литературе. Если внимательно вслушиваться в его смех, нетрудно уловить, что
беззаботно-шутливые нотки являются толъко лишь фоном для нот боли и горечи.
За внешней непритязательностью того или иного рассказа, который на
первый, поверхностный взгляд мог показаться и мелким по теме и пустяковым
по мысли, за всеми его шуточками, остротами и курьезами, призванными,
казалось бы, только повеселить " уважаемых граждан ", у него всегда таилась
взрывчатой силы остронасущная, живая проблема дня.
Этих проблем в поле зрения Зощенко всегда находилось великое
множество - и тех, которые только что заявили о своем рождении, и тех,
которые уже обрели реальные контуры. И в разное время, но всегда точно ко
времени, когда та или иная набравшая силу проблема уже не имела далее права
оставаться неподнадзорной, Зощенко, максимально вооруженный знанием
предмета, писал свой очередной рассказ. И попадал, как правило, в самую
точку.
У него было особое чутье на малейшие колебания и перепады в
общественной атмосфере. Он безошибочно верно улавливал жизненно главный
вопрос, именно тот, что как раз сегодня вставял перед массой людей. Так, в
нужный момент появлялись его рассказы о жилищном кризисе, принявшем
угрожающие размеры в середине двадцатых годов; о равнодушии лиц, в чьи
прямые обязанности входила забота о благоустройстве людей; об
административных перегибах, бюрократизме, волоките, взяточничестве и
многом, многом другом, с чем приходилось сталкиваться людям в повседневном
быту.
Со словом " быт " связано понятие " обыватель ". Есть устоявшееся
мнение, что зощенковская сатира высмеивала и разоблачала обывателя. Что
Зощенко выставил на публичное обозрение исключительный по своей
отталкивающей выразительности его портрет, чтобы помочь революции точнее
определить цель, по которой необходимо вести массированный огонь.
На первый взгляд это так. Но призадумаемся... Прежде всего кто такой
этот самый обыватель? Зощенко считал, что в чистом виде такой человеческой
категории нет. Есть человек - носитель тех или иных обывательских черт.
Эти черты есть в каждом человеке. Только у одного их меньше, у другого -
больше. " Я соединяю эти характерные, часто затушеванные черты в одном
герое, и тогда герой становится нам знакомым и где-то виденным ", - писал
Зощенко.
Он высмеивал обывательские черты в человеке, а не самого человека.
Человек-обыватель в его представлении был фигурой мифической,
несуществующей. Будь то иначе, нам пришлось бы сказать, что обыватель и
зощенковский " бедный " человек - одно и то же лицо. Ибо герои большинства
сатирических рассказов Зощенко - именно " бедные " люди. Но это
противоречило бы всему, что мы знаем о Зощенко и его литературе.
Своими рассказами Зощенко как бы призывал не бороться с людьми -
носителями обывательских черт, а помогать им от этих обывательских черт
избавляться. И еще - насколько возможно - облегчить их заботы по устройству
сносного быта, для чего строго спрашивать с тех, чье равнодушие, чванство
и злоупотребление властью подрывают и без того еще не окрепшую веру людей в
грядущую новую жизнь.
Вот по какому пути должна вестись борьба с обывательщиной. Вот где
надо искать истоки целенаправленности зощенковской сатиры.
Популярность Зощенко в читательских массах мы связали только с его
рассказами. И это оправданно. Зощенко начинался с рассказа. Его рассказ
сумел вырваться из круга постоянно читающей публики и пробил пути к людям,
только что постигшим премудрости букваря. Именно здесь кроется первопричина
пришедшей к Зощенко поистине всесоюзной известности. Но тот же читатель,
который узнал и полюбил Зощенко как рассказчика, был недоволен, что
писатель с годами все чаще и чаще печатает длинные повести, а за рассказы
берется редко, да и не очень похожи эти рассказы на те, знаменитые, уже по
первым фразам которых без ошибки можно было определить: Зощенко. Читатель
хотел, чтобы Зощенко вернулся к тому, с чего начал. Но Зощенко уже
вернуться не мог.
В расцвете славы он отошел от того, чем был славен. Но было бы нелепо
его за это осуждать. Он искренне верил, что, изменив " курс литературного
корабля ", принесет еще большую пользу " в той борьбе, какую ведет наша
страна за социализм ". Уже в двадцатые годы, словно предвидя будущее
изменение курса и проверяя свои, так сказать, навигаторские возможности,
Зощенко создал цикл "Сентиментальных повестей", в которых с грустной
иронией поведал о людях так называемой средней интеллигентской прослойки,
потерявших точку опоры на переломе эпох. И не только герои - сама форма
этих повестей (стиль, язык, словарный состав) резко отличалась от всего,
что наполняло художественную структуру рассказов.
Прочитав одну из этих повестей (" Страшная ночь "), М. Горький,
первых дней пристрастно следивший за ростом своего " крестника " (через его
руки прошли практическм все ранние произведения Зощенно), писал: " Если
последний (Зощенко) остановится на избранном им языке рассказа, углубит его
и расширит, наверное, можно сказать, что он создаст вещи оригинальнейшие. И
еще: " Страшная ночь " заставляет ждать очень " больших " книг от Зощенки
".
Горький не ошибся. За " Сентиментальными повестями " последовали
такие большие книги, как " Письма к писателю ", " Возвращенная молодость ",
" Голубая книга ", " Перед восходом солнца " (" Победа разума "). Да,
Зощенко круто изменил курс своего " литературного корабля". Сатирическая
направленность в его поздних вещах все чаще и все заметнее стала получать,
как бы сказать, назидательную, морализаторскую " приправу ", а отдельные
произведения (" Огни большого города ", " Облака " и др.) звучали как
нравственные проповеди. Он даже отважился на переделку своих старых -
знаменитых - рассказов, заведомо зная, что если и не губит их окончательно,
то уж, во всяком случае, снижает их художественную ценность. Он очень
страдал, жалел принесшие ему славу рассказы. Но цель - он был убежден -
должна была оправдать затраченные на ее достижение средства...
17 февраля 1939 года в Кремле М. И. Калинин вручил писателю Михаилу
Зощенко орден Трудового Красного Знамени. Современная Зощенко критика,
даже самая дружелюбная, нередко объясняла невиданную популярность
зощенковской литературы ее беспримерной развлекательностью, а славу самого
Зощенко в широких массах людей расценивала как славу непревзойденного, но
все же... скомороха, балагура и остряка, над проказами и досужими
россказнями которого хоть и смеются до колик, однако самого смехотворца не
уважают, относятся к нему с непочтительностью и презрением.
Но с высоты нашего времени облик Зощенко - писателя и человека -
выглядит совершенно иначе. Зощенко оставил нам более тысячи рассказов и
фельетонов, повести, пьесы, киносценарии, критические статьи и многое
другое - всего около ста тридцати книг вышло при его жизни.
Разбираясь в его наследии, думая над ним, мы, конечно же, вспомним
Гоголя, Салтыкова Щедрина, Чехова и, еще раз подивившись тому, сколь стойки
и неувядаемы традиции классической русской сатиры, где смех никогда не был
смехом стороннего, где за внешне веселой формой всегда стояло идущее от
сердечной боли гражданское содержание, мы неминуемо придем к мысли, что
Зощенко из этого ряда, что он, как и его великие предшественники,
беззаветно верил в будущее своего народа, в его ум, трудолюбие и
способность, пристрастно в себя заглянув, расстаться с тем, что мешает его
историческому движению.
Он был истинный сын своей великой земли. И потому не гнушался самой
черной на ней работы. Он был убежден в ее насущной необходимости и это свое
убеждение мужественно пронес через всю жизнь.
Источники:
Большая Советская Энциклопедия, ст. “Зощенко М.М.”
"Смех Михаила Зощенко" Ю. Томашевский
"Как я пошел сражаться за Советскую власть" М.Зощенко
“Антология русского советского рассказа.” Сост. Ю.Нагибин
Страницы: 1, 2
