Паустовский К.Г.
Паустовский К.Г.
Коротко о себе
Родился я в 1892 году в Москве, в Гранатном переулке, в семье
жедезнодорожного статистика.
Отец мой, несмотря на профессию, требовавшую трезвого взгляда на
вещи, был неисправимым мечтателем. Он не выносил никаких тягостей и забот.
Очевидно, из-за этих своих свойств отец долго не уживался на одном месте.
После Москвы он служил в Пскове, в Вильно и, наконец, более или менее
прочно осел в Киеве, на Юго-Западной железной дороге.
Моя мать - дочь служащего на сахарном заводе - была женщиной властной
и неласковой. Всю жизнь она держалась “твердых взглядов”, сводившихся
преимущественно к задачам воспитания детей.
Неласковость ее была напускная. Мать была убеждена, что только при
строгом и суровом обращении с детьми можно вырастить из них “что - нибудь
путное”.
Семья наша была большая и разнообразная, склонная к занятиям
искусством. В семье много пели, играли на рояле, благоговейно любили театр.
До сих пор я хожу в театр, как на праздник.
Учился я в Киеве, в классической гимназии. Нашему выпуску повезло: у
нас были хорошие учителя так называемых “гуманитарных наук”- русской
словесности, истории и психологии. Литературу мы знали и любили и, конечно,
больше времени тратили на чтение книг, нежели на приготовление уроков.
Лучшим временем - порой безудержных мечтаний, увлечений и бессонных
ночей - была киевская весна, ослепительная и нежная весна Украины. Она
тонула в росистой сирени, в чуть липкой первой зелени киевских садов, в
запахе тополе и розовых свечах старых каштанов.
В такие весны нельзя было не влюбляться в гимназисток с тяжелыми
косами и не писать стихов. И я писал их без всякого удержу, по два-три
стихотворения в день.
В нашей семье, по тогдашнему времени считавшейся передовой и
либеральной, много говорили о народе, но подразумевали под ним
преимущественно крестьян. О рабочих, о пролетариате говорили редко. В то
время при слове “пролетариат” я представлял себе огромные и дымные заводы -
Путиловский, Обуховский и Ижорский,- как будто весь русский рабочий класс
был собран только в Петербурге и именно на этих заводах.
Когда я был в шестом классе, семья наша распалась, и с тех пор я сам
должен был зарабатывать себе на жизнь и ученье.
Перебивался я довольно тяжелым трудом, так называемым репетиторством.
В последнем классе гимназии я написал первый рассказ и напечатал его
в киевском литературном журнале “Огни”. Это было, насколько я помню, в 1911
году.
С тех пор решение стать писателем завладело мной так крепко, что я
начал подчинять свою жизнь этой единственной цели.
В 1912 году я окончил гимназию, два года пробыл в Киевском
университете и работал и зиму и лето все тем же репетитором, вернее,
домашним учителем.
К тому времени я уже довольно много поездил по стране (у отца были
бесплатные железнодорожные билеты).
В 1914 году я перевелся в Московский университет и переехал в Москву.
Началась первая мировая война. Меня как младшего сына в семье в армию
по тогдашним законам не взяли.
Шла война, и невозможно было сидеть на скучноватых университетских
лекциях. Я томился в унылой московской квартире и рвался наружу, в гущу
жизни, о которой так мало знал.
Я пристрастился в то время к московским трактирам. Там за пять копеек
можно было заказать “пару чая” и седеть весь день в людском гомоне, звоне
чашек и бряцающем грохоте “машины” - оркестриона.
Трактиры были народными сборищами. Кого только я там не встречал!
Извозчиков, Юродивых, крестьян, рабочих, толстовцев, молочниц, цыган,
белошвеек, ремесленников, студентов, проституток и бородатых солдат -
“ополченцев”.
Тогда у меня уже созрело решение оставить на время писание туманных
своих рассказов и “уйти в жизнь”.
Я воспользовался первой же возможностью вырваться из скудного своего
домашнего обихода и поступил вожатым на московский трамвай.
Поздней осенью 1914 года в Москве начали формировать несколько
тыловых санитарных поездов. Я ушел с трамвая и поступил санитаром на один
из этих поездов.
Мы брали раненых в Москве и развозили их по глубоким тыловым городам.
Тогда я впервые узнал и всем сердцем и навсегда полюбил среднюю полосу
России с ее низким и, как тогда мне казалось, сиротливыми, но милыми
небесами, с молочным дымком деревень, ленивым колокольным звоном, поземками
и скрипом розвальней, мелколесьем и унавоженными городами - Ярославлем,
Нижним Новгородом, Арзамасом, Тамбовом, Симбирском и Самарой.
Во время работы на санитарном поезде я слышал от раненых множество
замечательных рассказов и разговоров по всяческим поводам.
В 1915 году всю нашу студенческую команду перевели с тылового поезда
на полевой. Теперь мы брали раненых вблизи места боев, в Польше и Галиции,
и отвозили их в Гомель и Киев.
Осенью 1915 года я перешел с поезда в полевой санитарный отряд и
прошел с ним длинный путь отступления от Люблина в Польше до городка
Несвижа в Белоруссии.
В отряде из попавшегося мне засаленного обрывка газеты я узнал, что в
один и тот же день были убиты на разных фронтах два моих брата. Я остался у
матери совершенно один, кроме полуслепой и больной моей сестры.
Я вернулся к матери, но долго не смог высидеть в Москве и снова начал
свою скитальческую жизнь.
Февральская революция застала меня в глухом городке Ефремове бывшей
Тульской губернии.
Я тотчас уехал в Москву, где уже шли шумные митинги на всех
перекрестках, но главным образом около памятников Пушкину и Сковелеву.
Я начал работать репортером в газетах, не спал и не ел, носился по
митингам и впервые познакомился с двумя писателями - другом Чехова
Гиляровским, и начинающим писателем - волгарем Яковлевым.
После Октябрьской революции и переезда Советского правительства в
Москву я часто бывал на заседаниях ЦИКа, несколько раз слышал Ленина, был
свидетелем всех событий в Москве в то небывалое, молодое и бурное время.
Потом опять скитания по югу страны, снова Киев, служба в Красной
Армии в караульном полку, бои со всякими отпетыми атаманами.
Из Киева я уехал в Одессу, начал работать там в газете “Моряк” -
пожалуй, самой оригинальной из всех тогдашних советских газет. Она
печаталась на обороте разноцветных листов от чайных бандеролей.
В Одессе я впервые попал в среду молодых писателей. Среди сотрудников
“Моряка” были Катаев, Ильф, Багрицкий, Шенгели, Лев Славин, Бабель, Андрей
Соболь, Семен Кирсанов и даже престарелый писатель Юшкевич.
В Одессе я жил у самого моря, и много писал, но еще не печатался,
считая, что еще не добился умения овладевать любым материалом и жанром.
Вскоре мною снова овладела “муза дальних странствий”. Я уехал из
Одессы, жил в Сухуме, в Батуми, в Тбилиси, был в Эривани, Баку и Джульфе,
пока, наконец, не вернулся в Москву.
Несколько лет я работал в Москве редактором РОСТа и уже начал время
от времени печататься.
Первой моей книгой был сборник рассказов “Встречные корабли”.
Почти каждая моя книга - это поездка. Или, вернее, каждая поездка -
это книга.
После поездки в Поти я написал “Колхиду”, после изучения берегов
Черноморья - “Черное море”, после жизни в Карелии и в Петрозаводске -
“Судьбу Шарля Лонсевиля” и “Озерный фронт”.
Во время Великой Отечественной войны я был военным корреспондентом на
Южном фронте и тоже изъездил множество мест.
У каждого писателя своя манера жить и писать. Что касается меня, то
для плодотворной работы мне нужно две вещи: поездки по стране и
сосредоточенность.
В послевоенные годы я много ездил по Западу, - был в Польше,
Чехословакии, Болгарии, Турции, Италии - жил на острове Капри, в Турине,
Риме, в Париже и на юге Франции - в Авиньоне и Арле. Был в Англии, Бельгии
- в Брюсселе и Остенде, - Голландии, Швеции и мимоходом еще в других
странах.
