не постеснялся дискредитировать всю КПЗУ. В ноябре 1927 года на одном из
заседаний Политбюро ЦК КП(б)У он цинично заявил, что не знает, на чьей
стороне в случае войны будет КПЗУ.
Уже после отъезда Кагановича в Москву Чубарь, выступая на объединенном
заседании Политбюро ЦК и Президиума ЦКК КП(б)У, таким образом
характеризовал обстановку, созданную Кагановичем в партийном руководстве
Украины: «Взаимное доверие, взаимный контроль у нас нарушались, так что
друг другу мы не могли верить… Вопросы решались за спиной Политбюро, в
стороне… Эта обстановка меня угнетает».
Масштабы оппозиции Кагановича на Украине возрастали. К Сталину
приезжали Г.И. Петровский и Чубарь с просьбой отозвать Кагановича с
Украины. Сталин вначале сопротивлялся, обвиняя своих собеседников в
антисемитизме. И все же ему пришлось в 1928 году возвратить Кагановича в
Москву. Но это вовсе не свидетельствовало о недовольстве Сталина работой
Кагановича. Наоборот, он снова стал секретарем ЦК ВКП (б) и вскоре был
также избран членом Президиума ВЦСПС. Каганович должен был составить
противовес руководству М.П. Томского в профсоюзах. В начале 1930 года
Каганович стал первым секретарем Московского областного, а затем и
городского комитетов партии, а также полноправным членом Политбюро ЦК ВКП
(б).
Летом 1930 года перед XVI съездом партии в Москве проходили районные
партийные конференции. На Бауманской конференции выступила вдова
Ленина Н.К. Крупская и подвергла критике методы сталинской коллективизации,
заявив, что эта коллективизация не имеет ничего общего с ленинским
кооперативным планом. Крупская обвиняла ЦК партии в незнании настроений
крестьянства и в отказе советоваться с народом. «Незачем валить на местные
органы, — заявила Крупская, — те ошибки, которые были допущены самим ЦК».
Когда Крупская еще произносила свою речь, руководители райкома дали
знать об этом Кагановичу, и он немедленно выехал на конференцию. Поднявшись
на трибуну после Крупской, Каганович подверг ее речь грубому разносу.
Отвергая ее критику по существу, Каганович заявил также, что она как член
ЦК не имела права выносить свои критические замечания на трибуну районной
партийной конференции. «Пусть не думает Н.К. Крупская, — заявил Каганович,
— что если она была женой Ленина, то она обладает монополией на ленинизм».
Второй человек в руководстве партии
Начало 30-х годов было временем наибольшей власти Кагановича. Хотя
«правые» лидеры: Бухарин, Томский и Рыков — были уже выведены из Политбюро,
этот орган не был еще полностью послушен воле Сталина. По ряду вопросов
Киров, Орджоникидзе, Рудзутак, Калинин, Куйбышев иногда возражали Сталину.
Но Каганович всегда стоял на его стороне. В годы коллективизации в те
районы страны, где возникали наибольшие трудности, Сталин направлял именно
Кагановича, наделяя его при этом чрезвычайными полномочиями. Каганович
выезжал для руководства коллективизацией на Украину, в Воронежскую область,
в Западную Сибирь, а также во многие другие области. И всюду его приезд
означал тотальное насилие по отношению к крестьянству, депортацию не только
десятков тысяч семей «кулаков», но и многих тысяч семей так называемых
«подкулачников», то есть всех тех, кто сопротивлялся коллективизации.
Особенно жестокие репрессии обрушил Каганович на крестьянско-казачье
население Северного Кавказа. Достаточно сказать, что под его давлением бюро
Северо-Кавказского крайкома партии приняло осенью 1932 года решение
выселить на Север жителей шестнадцати крупных станиц: Полтавской,
Медведовской, Урупской, Башаевской и др. Следует напомнить, что казачьи
станицы гораздо крупнее русских деревень, в каждой было обычно не менее
тысячи дворов. Одновременно на Северный Кавказ на «освободившиеся» места
переселялись крестьяне из малоземельных деревень Нечерноземья. Суровые
репрессии проводились и в подведомственной Кагановичу Московской области,
которая охватывала тогда территорию нескольких нынешних областей. Видимо,
учитывая именно этот «аграрный опыт», Сталин назначил Кагановича заведующим
вновь созданным сельскохозяйственным отделом ЦК ВКП (б). Каганович
руководил в 1933–1934 годах организацией политотделов МТС и совхозов,
которым на время были подчинены все органы Советской власти в сельской
местности и в задачу которых входила, в частности, чистка колхозов от
«подкулачников» и «саботажников».
Каганович был жесток не только по отношению к крестьянам, но и к
рабочим. Когда в 1932 году в Иваново-Вознесенске начались забастовки
рабочих и работниц, вызванные тяжелым материальным положением, то именно
Каганович управлял расправой с активистами этих забастовок. Досталось от
него и многим местным руководителям. Некоторые из них бойкотировали
введенные тогда закрытые распределители для партийных работников и посылали
своих жен и детей в общие очереди за продуктами. Каганович оценил их
поведение как «антипартийный уклон».
В 1932–1934 годах письма, с мест многие адресовали:
«Товарищам И.В. Сталину и Л.М. Кагановичу». Каганович решал немало
идеологических вопросов, так как в Москве было расположено множество
учреждений, связанных с культурой и идеологией. В 1932 году комиссия под
его председательством в очередной раз запретила представление
пьесы Н.Р. Эрдмана «Самоубийца», которая лишь недавно, через много лет
после смерти автора, была поставлена Московским театром сатиры.
Кагановичу приходилось решать и вопросы внешней политики. Как
свидетельствует бывший сотрудник Наркомата иностранных дел СССР
Е.Д. Гнедин, основные внешнеполитические решения принимались не в
Совнаркоме, а в Политбюро. «В аппарате [НКИДа], — пишет Гнедин, — было
известно, что существует комиссия Политбюро по внешней политике с
меняющимся составом. В первой половине 30-х годов мне случилось
присутствовать на ночном заседании этой комиссии. Давались директивы
относительно какой-то важной внешнеполитической передовой, которую мне
предстояло писать для «Известий», Был приглашен и главный редактор «Правды»
Мехлис. Сначала обсуждались другие вопросы. Решения принимали Молотов и
Каганович; последний председательствовал. Докладывали зам. наркомы
Крестинский и Стомоняков; меня поразило, что эти два серьезных деятеля,
знатоки обсуждавшихся вопросов, находились в положении просителей. Их
просьбы (уже не доводы) безапелляционно удовлетворялись либо отклонялись.
Но надо заметить, что Каганович не без иронии реагировал на замечания
Молотова».
В этот же период Каганович стал по совместительству руководителем
Транспортной комиссии ЦК ВКП (б). Когда Сталин уезжал в отпуск к Черному
морю, именно Каганович оставался в Москве в качестве временного главы
партийного руководства. Он был одним из первых, кого наградили введенным в
стране высшим знаком отличия — орденом Ленина.
Еще в 20-е годы важным оружием в укреплении власти Сталина стали чистки
партии — периодически проводившиеся проверки всего ее состава,
сопровождавшиеся массовым изгнанием из нее не только недостойных, но и
неугодных людей. Когда в 1933 году в нашей стране началась очередная чистка
партии, то именно Каганович стал Председателем Центральной комиссии по ее
проведению, а после XVII съезда партии и председателем Комиссии партийного
контроля при ЦК ВКП (б). Никто в нашей стране, кроме самого Сталина, не
занимал в этот период столь важных постов в системе партийной власти.
Именно Каганович как председатель оргкомитета по проведению XVII съезда
партии организовал фальсификацию результатов тайного голосования в ЦК ВКП
(б), уничтожив около трехсот бюллетеней, в которых была вычеркнута фамилия
Сталина.
В середине 30-х годов в отделе науки Московского горкома партии
некоторое время работал А. Кольман. В воспоминаниях об этом периоде своей
жизни Кольман писал:
«Из секретарей нашим отделом руководил Каганович, а потом Хрущев, и
поэтому я, имея возможность еженедельно докладывать им, ближе узнал их, не
говоря уже о том, что я наблюдал их поведение на заседаниях секретариата и
бюро ЦК, как и на многочисленных совещаниях. Я помню их обоих очень хорошо.
Оба они перекипали жизнерадостностью и энергией, эти два таких разных
человека, которых тем не менее сближало многое. Особенно у Кагановича была
прямо сверхчеловеческая работоспособность. Оба восполняли (не всегда
удачно) пробелы в своем образовании и общекультурном развитии интуицией,
импровизацией, смекалкой, большим природным дарованием. Каганович был
склонен к систематичности, даже к теоретизированию, Хрущев же к
практицизму, к техницизму…
… И оба они, Каганович и Хрущев, — тогда еще не успели испортиться
властью, были по-товарищески просты, доступны, особенно Никита Сергеевич,
эта «русская душа нараспашку», не стыдившийся учиться, спрашивать у меня,
своего подчиненного, разъяснений непонятых им научных премудростей. Но и
Каганович, более сухой в общении, был не крут, даже мягок, и уж, конечно,
не позволял себе тех выходок, крика и мата, которые — по крайней мере такая
о нем пошла дурная слава — он в подражание Сталину приобрел впоследствии».
Кольман в данном случае, несомненно, приукрашивает образ Кагановича
середины 30-х годов. Разумеется, Каганович совсем иначе вел себя с
некоторыми ответственными работниками горкома и обкома партии, а тем более
на заседаниях секретариата и бюро ЦК, чем с представителями организаций
более низкого уровня. Свою грубость и безжалостность Каганович достаточно
