показывали, что война с Германией неизбежна и начнется она приблизительно к
1915 г. Подобная точка зрения не казалась еще в 1907—1908 гг. безусловной,
и, из-за расхождений по этому вопросу с морским министром Воеводским,
Колчак покинул штаб и вернулся к полярным изысканиям.
В 1908 г. он организовал постройку двух судов ледокольного типа “Вайгач” и
“Таймыр” и, снарядив экспедицию по изучению Северного морского пути,
отправился на Дальний Восток. По благополучном завершении исследований в
1910 г. Колчак еще два года работал в штабе, а потом, тяготясь столь
длительным пребыванием на берегу, получил по собственному ходатайству
назначение на Балтийский флот, где командовал последовательно миноносцами
“Уссуриец” и “Пограничник”.
В начале первой мировой мы застаем Колчака на крейсере “Рюрик”, в штабе
адмирала Эссена. “И вообще начало войны было одним из самых счастливых и
лучших дней моей службы” — весьма характерное признание боевого офицера.
Благодаря инициативным действиям Колчака по подготовке обороны Финского
залива минные заграждения были установлены до официального объявления войны
и приказа из Петрограда. Весной 1915 г. он провел самостоятельную операцию
— минирование входа в Дан-цигскую бухту. Осенью 1915 г. его назначают, в
звании капитана первого ранга, командиром минной дивизии. За десант под
Ригой он награждается Георгиевским крестом, а в июле 1916 г. произво-дится
в вице-адмиралы с переводом на должность командующего Черноморским флотом,
где, согласно личным инструкциям императора, готовит к весне 1917 г. удар
на Константинополь. К февралю 1917 г. адмиралу на Черноморском театре
военных действий полностью удалось обезопасить снабжение кавказской армии
от нападения подводных лодок и крейсеров противника.
Пожалуй, лучше всего облик А. В. Колчака как человека и офицера
характеризует его поведение во время пожара в носовых погребах корабля
“Императрица Мария”, о чем пишет в романе “Октябрь шестнадцатого” А. И.
Солженицын. После сильного взрыва там загорелась нефть. Адмирал моментально
примчался на корабль (хоть это и не входило в его прямые обязанности) и,
поминутно рискуя жизнью, сам руководил затопленьем остальных погребов — “и
удалось, больше взрывов не было. Броненосец перевернулся и потонул, но не.
пострадал ни рейд, ни город”.
Выдуманная либеральными журналистами и поддержанная позднейшими
поверхностными или тенденциозными исследователями версия об исключительных
военных неудачах России в кампаниях 1914—1916 гг. не выдерживает серьезной
критики.
Беспрецедентная кампания по дискредитации не слишком умелого правительства,
развязанная в годы войны общественностью” (роковое для России слово) и с
радостью поддержанная всеми антигосударственными силами, привела к крушению
монархии и отречению Николая II. Подозревая всех и вся в измене,
прогерманском шпионаже и т. п„ руководители Прогрессивного блока и близкие
к блоку деятели расшатали огромную страну, разрушили армию, деморализовали
тыл. В феврале 1917 г. оборвалось равнинное течение российской жизни. Мы
застаем в это время Александра Васильевича Колчака командующим Черноморским
флотом, 43 лет, женатым на Софье Федоровне Омировой (венчались они в
Иркутске накануне японской кампании, в 1904 г.), отцом шестилетнего сына.
Казалось бы, счастью и благополучию этой семьи могла угрожать разве что
немецкая мина. Судьбе, однако, угодно было распорядиться иначе.
Февральская революция поставила А. В. Колчака, как и других русских
военных, перед необходимостью политического выбора. Вообще политизация
жизни всегда приводит к ее депро-фессионализации, к существеннейшим
смещениям в распределении ролей, когда не только кухарка призывается к
управлению государством, но и на всех уровнях пирожник обречен тачать
сапоги, а сапожник вынужден печь пироги.
Политический опыт, накопленный Колчаком к 1917 г., был весьма незначителен.
Лишь житейские и военные обстоятельства сталкивали его с проблемами
социального характера, с борьбой различных партий и группировок. В старших
классах корпуса он, проходя практику на Обуховском заводе, сблизился с
рабочими, был в курсе их интересов, но рассматривал оные только в
применении к своей грядущей специальности. Поражение в русско-японской
войне навело адмирала на мысль о недостатках в руководстве армией и флотом,
однако он, как мы уже отмечали, оставался при убеждении, что “вооруженная
сила может быть создана при каком угодно строе, если методы работы и
отношение служащих к своему делу будут порядочные”. События 1905—1907 гг.
воспринимались им как реакция народа на проигрыш в войне, как прорыв
оскорбленного национального чувства, которому противопоставить можно только
кропотливую созидательную работу. У Колчака не было сомнений ни в правах
династии, ни в жизнеспособности самого монархического принципа; и здесь он
рассуждал не только как офицер, принявший присягу, но и как специалист,
понимавший неплодотворность всякого постороннего вмешательства в чужую
работу. Однако он приветствовал появление Думы и других форм общественного
контроля, которые могли, по его убеждению, служить интересам дела, а
соответственно, и интересам России.
Характерно “расследование” политических взглядов Колчака на его допросе в
1920 г. Следователи Никак не могли взять в толк, что у адмирала вовсе не
было принципиальных воззрений на социальную и политическую жизнь, не было
вовсе не от нежелания размышлять, а из-за совершенно иного взгляда на вещи
при котором во главу угла встают судьбы конкретных людей и конкретного
государства, а нб абстрактные принципы и расплывчатые интересы “народа” или
“человечества”. “Я не могу сказать, что монархия — это единственная форма,
которую я признаю — свидетельствует А. В. Колчак в 1920 г. И, возвращаясь к
1916 г., говорит: Я считал себя монархистом и не мог считать республи
канцем, потому что такового не существовало в природе». Между тем вопрос о
монархии отнюдь не был “мертвым” в 1920 г. ни для следователей, ни для
бывшего Верховного правителя России. Страна проделала к этому времени
довольно сложный путь через республику к различным формам диктатуры,
обстановка была отнюдь на простая. Попову и его коллегам очень важно было
упрекнуть своего подследственного в наличии шкурных интересов. Следователи
настойчиво намекают на контакты Колчака с особами царствующей фами. лии,
пытаются уличить его в связях с Распутиным; адмирал же
видел императора всего несколько раз и приближенным ко двору не был.
Альтернативу весны 1917 г. для русского генералитета можно сформулировать
достаточно просто: либо оставить армию на произвол судьбы, на откуп
безответственным демагогам, либо принять присягу новому правительству.
Отметим, что именно те представители командования, которые с наибольшим
энтузиазмом поддерживали “общественность”, прямо или косвенно
способствовали развалу армии вольномыслием, муссированием слухов и
различными «демократическими прожектами” во время войны, больше всего и
пострадали от распропагандированной толпы (убийство адмирала Непенина и
иные события на Балтийском флоте). Колчак без колебаний присягнул новому
режиму, тем более, что юридическая его основа была безупречной (отречение
Николая и Михаила). “Я, в конце концов, служил не той или иной форме
правительства, а Родине своей, которую ставлю выше всего... Я приветствовал
революцию, как возможность рассчитывать на то, что она внесет энтузиазм —
как это и было у меня в Черноморском флоте вначале — в народные массы, и
даст возможность закончить победоносно эту войну, которую я считал самым
главным и самым важным делом, стоящим выше всего, и образа правления, и
политических соображений”, — объясняет свою позицию Колчак.
Вряд ли можно упрекать сегодня, с высоты нашего горького исторического
опыта, адмирала за то, что он не сумел в те роковые дни понять, что
февральская революция может вовлечь страну в смертельный круговорот
эгоистических социальных страстей, в вакханалию партийных программ и
депутатских речей, угрожающую не только боеспособности армии, но и самому
существованию государства. Однако очень скоро ему пришлось убедиться в
прямой зависимости характера войны и места в ней России от политических
амбиций новых руководителей страны и их дерзких оппонентов.
Брожение в армии, нагнетание напряженности между солдатами и офицерами,
приказы Петроградского и иных Советов, не имевших, разумеется, никаких
юридических оснований для вмешательства в дела вооруженных сил, — все это
не обошло стороной и Черноморский флот. В первые недели после революции у
А. В. Колчака были наилучшие отношения с Советами, с рабочими
Севастопольского порта, погрузившимися с головой в революционно-
патриотичесхую эйфорию. Но вскоре начались самовольные отъезды нижних чинов
в отпуск, их конфликты с офицерами. Повсеместно провоцировалась и
поощрялась антинемецкая истерия. Матросы требовали удаления всех офицеров с
немецкими фамилиями. И хотя на первых порах адмиралу Колчаку удалось
убедить Советы в абсурдности и безосновательности подобных требований, сама
постановка вопроса была весьма симптоматичной.
Всем известно, сколь существенно повлияли антинемецкие толки, подозрения в
шпионаже и ведении сепаратных переговоров с Германией на вызревание той
атмосферы, в которой единственно и могла произойти революция. Однако и
после событий февраля-марта пропаганда против немцев, особенно против
русских немцев, не только не прекратилась, но, пожалуй, и усилилась. Весьма
показательна и роль большевистских агита торов в создании “образа
