СМЕНА РОДА ДВОРОМ.
Такой ход расселения неизбежно должен был колебать крепкие дотоле
родовые союзы восточных славян. Родовой союз держался на двух опорах: на
власти родового старшины и на нераздельности родового имущества. Родовой
культ, почитание предков освящало и скрепляло обе эти опоры. Но власть
старшины не могла с одинаковой силой простираться на все родственные дворы,
разбросанные на обширном пространстве среди лесов и болот. Место
родовладыки в каждом дворе должен был заступить домовладыка, хозяин двора,
глава семейства. В то же время характер лесного и земледельческого
хозяйства, завязавшегося в Поднепровье, разрушал мысль о нераздельности
родового имущества. Лес приспособлялся к промыслам усилиями отдельных
дворов, поле расчищалось трудом отдельных семейств; такие лесные и полевые
участки рано должны были получить значение частного семейного имущества.
Родичи могли помнить свое кровное родство, могли чтить общего родового
деда, хранить родовые обычаи и предания; но в области права, в практических
житейских отношениях обязательная юридическая связь между родичами
расстраивалась все более. Это наблюдение или эту догадку мы припомним,
когда в древнейших памятниках русского гражданского права будем искать и не
найдем явственных следов родового порядка наследования. В строе частного
гражданского общежития старинный русский двор, сложная семья домохозяина с
женой, детьми и неотделенными родственниками, братьями, племянниками,
служил переходной ступенью от древнего рода к новейшей простой семье и
соответствовал древней римской фамилии. Это разрушение родового союза,
распадение его на дворы или сложные семьи оставило по себе некоторые следы
в народных поверьях и обычаях.
КУЛЬТ ПРИРОДЫ.
В сохраненных древними и позднейшими памятниками скудных чертах
мифологии восточных славян можно различить два порядка верований. Одни из
них можно признать остатками почитания видимой природы. В русских
памятниках уцелели следы поклонения небу под именем Сварога, солнцу под
именами Дажбога, Хорса, Белеса, грому и молнии под именем Перуна, богу
ветров Стрибогу, огню и другим силам и явлениям природы. Дажбог и божество
огня считались сыновьями Сва-рога, звались Сварожичами. Таким образом на
русском Олимпе различались поколения богов — знак, что в народной памяти
сохранялись еще моменты мифологического процесса; но теперь трудно
поставить эти моменты в какие-либо хронологические пределы. Уже в VI в., по
свидетельству Прокопия, славяне признавали повелителем вселенной одного
бога громовержца, т. е. Перуна. По нашей Начальной летописи Перун — главное
божество русских славян рядом с Белесом, который характеризуется названием
«скотьего бога» в смысле покровителя стад, а может быть и в значении бога
богатства: на языке этой летописи слово скот сохраняло еще старинное
значение денег. В древнерусских письменных памятниках нет ясных указаний на
семейства богов кроме сыновей Сварога. Но араб Ибн-Фадлан в начале Х в.
видел на волжской пристани, по всей вероятности у города Болгар, большое
изображение какого-то бога, окруженное малыми кумирами, представлявшими жен
и дочерей этого бога, которым русские купцы приносили жертвы и молитвы; не
ясно только, какие купцы здесь разумеются, варяжские или славянские.
Общественное богослужение еще не установилось, и даже в последние
времена язычества видим только слабые его зачатки. Незаметно ни храмов, ни
жреческого класса; но были отдельные волхвы, кудесники, к которым
обращались за гаданиями и которые имели большое влияние на народ. На
открытых местах, преимущественно на холмах, ставились изображения богов,
перед которыми совершались некоторые обряды и приносились требы, жертвы,
даже человеческие. Так, в Киеве на холме стоял идол Перуна, перед которым
Игорь в 945 г. приносил клятву в соблюдении заключенного с греками
договора. Владимир, утвердившись в Киеве в 980 г., поставил здесь на холме
кумиры Перуна с серебряной головой и золотыми усами, Хорса, Дажбога,
Стрибога и других богов, которым князь и народ приносили жертвы.
ПОЧИТАНИЕ ПРЕДКОВ.
По-видимому, большее развитие получил и крепче держался другой ряд
верований, культ предков. В старинных русских памятниках средоточием этого
культа является со значением охранителя родичей род со своими рожаницами,
т. е. дед с бабушками,— намек на господствовавшее некогда между славянами
многоженство. Тот же обоготворенный предок чествовался под именем чура, в
церковнославянской форме щура; эта форма доселе уцелела в сложном слове
пращур. Значение этого деда-родоначальника как охранителя родичей доселе
сохранилось в заклинании от нечистой силы или нежданной опасности: чур
меня! т. е. храни меня дед. Охраняя родичей от всякого лиха, чур оберегал и
их родовое достояние. Предание, оставившее следы в языке, придает чуру
значение, одинаковое с римским Термом, значение сберегателя родовых полей и
границ. Нарушение межи, надлежащей границы, законной меры мы и теперь
выражаем словом чересчур; значит, чур — мера, граница. Этим значением чура
можно, кажется, объяснить одну черту погребального обряда у русских славян,
как его описывает Начальная летопись. Покойника, совершив над ним тризну,
сжигали, кости его собирали в малую посудину и ставили на столбу на
распутиях, где скрещиваются пути, т. е. сходятся межи разных владений.
Придорожные столбы, на которых стояли сосуды с прахом предков,— это межевые
знаки, охранявшие границы родового поля или дедовской усадьбы. Отсюда
суеверный страх, овладевавший русским человеком на перекрестках: здесь, на
нейтральной почве родич чувствовал себя на чужбине, не дома, за пределами
родного поля, вне сферы мощи своих охранительных чуров. Все это, по-
видимому, говорит о первобытной широте, цельности родового союза. И однако
в народных преданиях и поверьях этот чур-дед, хранитель рода, является еще
с именем дедушки домового, т. е. хранителя не целого рода, а отдельного
двора. Таким образом, не колебля народных верований и преданий, связанных с
первобытным родовым союзом, расселение должно было разрушать юридическую
связь рода, заменяя родство соседством. И эта замена оставила некоторый
след в языке: сябр, шабер по первоначальному, коренному значению
родственник, потом получил значение соседа, товарища.
ФОРМЫ ЯЗЫЧЕСКОГО БРАКА.
Это юридическое разложение родового союза делало возможным взаимное
сближение родов, одним из средств которого служил брак. Начальная летопись
отметила, хотя и не совсем полно и отчетливо, моменты этого сближения,
отразившиеся на формах брака и имевшие некоторую связь с ходом того же
расселения. Первоначальные однодворки, сложные семьи ближайших
родственников, которыми размещались восточные славяне, с течением времени
разрастались в родственные селения, помнившие о своем общем происхождении,
память о котором сохранялась в отческих названиях таких сел: Жидчичи,
Мирятичи, Дедичи, Дедогостичи. Для таких сел, состоявших из одних
родственников, важным делом было добывание невест. При господстве
многоженства своих недоставало, а чужих не уступала их родня добровольно и
даром. Отсюда необходимость похищений. Они совершались, по летописи, «на
игрищах межю селы», на религиозных праздниках в честь общих неродовых богов
«у воды», у священных источников или на берегах рек и озер, куда собирались
обыватели и обывательницы разных сел.
Начальная летопись изображает различные формы брака, как разные
степени людскости, культурности русско-славянских племен. В этом отношении
она ставит все племена на низшую ступень сравнительно с полянами. Описывая
языческие обычаи радимичей, вятичей, северян, кривичей, она замечает, что
на тех «бесовских игрищах умыкаху жены себе, с нею же кто свещашеся».
Умычка и была в глазах древнего бытописателя низшей формой брака, даже его
отрицанием: «браци не бываху в них», а только умычки. Известная игра
сельской молодежи обоего пола в горелки — поздний остаток этих
дохристианских брачных умычек. Вражда между родами, вызывавшаяся умычкою
чужеродных невест, устранялась веном, отступным, выкупом похищенной невесты
у ее родственников. С течением времени вено превратилось в прямую продажу
невесты жениху ее родственниками по взаимному соглашению родни обеих
сторон: акт насилия заменялся сделкой с обрядом мирного хождения зятя
(жениха) по невесту, которое тоже, как видно, сопровождалось уплатой вена.
Дальнейший момент сближения родов летопись отметила у полян, уже вышедших,
по ее изображению, из дикого состояния, в каком оставались другие племена.
Она замечает, что у полян «не хожаше зять по невесту, но привожаху вечер
(приводили ее к жениху вечером), а заутра приношаху по ней, что вдадуче»,
т. е. на другой день приносили вслед за ней, что давали: в этих словах
видят указание на приданое. Так читается это место в Лаврентьевском списке
летописи. В Ипатьевском другое чтение: «завтра приношаху, что на ней (за
нее) вдадуче». Это выражение скорее говорит о вене. Значит, оба чтения
отметили две новые фазы в эволюции брака. Итак, хождение жениха за
невестой, заменившее умычку, в свою очередь сменилось приводом невесты к
жениху с получением вена или с выдачей приданого, почему законная жена, в
языческой Руси называлась водимою. От этих двух форм брака, хождения жениха
и привода невесты, идут, по-видимому, выражения брать замуж и выдавать
замуж: язык запомнил много старины, свеянной временем с людской памяти.
Умычка, вено, в смысле откупа за умычку, вено, как продажа невесты, хождение за невестой, привод невесты с уплатой вена и потом с выдачей приданого — все эти сменявшие одна другую формы брака были последовательными моментами разрушения родовых связей, подготовлявшими взаимное сближение родов. Брак размыкал род, так сказать, с обоих концов, облегчая не только выход из рода, но и приобщение к нему. Родственники жениха и невесты становились своими людьми друг для друга, свояками', свойство сделалось видом родства. Значит, брак уже в языческую пору роднил чуждые друг другу роды. В первичном, нетронутом своем составе род представляет замкнутый союз, недоступный для чужаков: невеста из чужого рода порывала родственную связь со своими кровными родичами, но, став женой, не роднила их с родней своего мужа. Родственные села, о которых говорит летопись, не были такими первичными союзами: они образовались из обломков рода, разрослись из отдельных дворов, на которые распадался род в эпоху расселения.
