не находил в ней ни гармонии, ни совершенства. Почему и зачем мир кишит
столькими странными созданиями? Почему человек, венец природы, так же, как
они, обречен смерти и тлену, почему он слаб и жалок, почему он мучает
других, мучает себя и непрерывно подвергается мучениям?
Уже одно то, что Босх задается такими вопросами, говорит о разбуженной
пытливости - явлении, сопутствующем гуманизму. Гуманизм ведь не означает
только славословия всему человеческому. Он означает и стремление проникнуть
в суть вещей, разгадать загадки мироздания. У Босха это стремление
окрашивалось в мрачные тона, но само по себе оно все же было симптомом той
самой умственной жажды, которая побуждала Леонардо да Винчи исследовать все
и вся. Могучий, светлый интеллект Леонардо воспринимал мир целостно, ощущал
в нем единство. В сознании Босха мир отражался раздробленно, разбитым на
тысячи осколков, которые вступают в непостижимые и прихотливые соединения
жизни и смерти.
Он стоял на пороге XVI века, а это была эпоха, заставляющая
мучительно размышлять. Босха, по-видимому, одолевали раздумья о живучести и
вездесущности мирового зла, которое, как пиявка, присасывается ко всему
живому, о вечном круговороте жизни и смерти, о непонятной расточительности
природы, которая повсюду сеет личинки и зародыши жизни — и на земле, и под
землей, и в гнилом стоячем болоте.
Однако Босх в своих работах не столько средневековый моралист,
сколько художник, соперничающий с Творцом в поиске новых форм, "никогда
прежде не существовавших и не представляемых", как впоследствии определит
их Дюрер, описывая плоды деятельности творческого гения".
Босх населял свои картины легионами маленьких ползающих, страховидных
тварей, у которых самым невероятным образом сращены части пресмыкающихся,
ракообразных, чешуйчатых, панцирных, жаберных и невесть каких существ с
добавлением еще растительных и неорганических элементов: обломки кувшинов,
щиты, шлемы, иглы. Совсем жутко становится, когда у этих монстров замечаешь
и человеческие части тела.
В его картинах монструозность множественна, протеистична, но она не
покрывает собой всего живого царства. В отличие от Левиафана или дракона,
которые конденсируют всю чудовищность на свете в едином образе, монстры
Босха, выползающие из каждого укромного уголка, из каждой щели и трещины,
искусно перемежаются с существами, которых мы, несколько поколебавшись, все
же можем назвать нормальными. Например, в чем - в мире живописи Босха -
заключается различие между отрубленной головой казненного человека и
изначально лишенной тела головы, прогуливающейся рядом с первой? В чем
различие между сном, фантазией - и реальностью?
Наше сознание не создает монстров из ничего, оно заимствует их формы из
действительности, чудовищность заключена не в самих формах, но в
несочетаемости нескольких соединенных вместе форм (двуногая крысо-рыба,
например).
Уолтер Бозинг пишет: "Любовь к монструозному, столь свойственная
Босху, была широко распространена в его время, когда люди были зачарованы
всякими гротесковыми, неестественными формами.
Босх приходит к утверждению мрачного, иррационального и низменного
образа жизни. Он не только выражает это мировосприятие, свое чувство жизни,
но дает ей морально-этическую оценку.
Однако было бы неверное думать, что Босх тяготеет к методу
аллегорических уподоблений. Напротив, он стремится к тому, чтобы его идеи
воплощались в самом художественном решении, чтобы они возникали перед
зрителями не как зашифрованная пословица или притча, но как обобщающий
безусловный образ жизни. С незнакомой средневековой изощренностью фантазии
Босха населяют свои картины созданиями, причудливо сочетающими разные
животные формы или животные формы с предметами неодушевленного мира, ставит
их в заведомо невероятные отношения.
Небо окрашивается красным, в воздухе проносятся птицы, оснащенные
парусами, чудовищные твари ползают по лику земли. Разевают пасти рыбы с
конскими ногами, и с ними соседствуют крысы, несущие на спинах оживающие
деревянные коряги, из которых вылупливаются люди. Лошадиный круп
оборачивается гигантским кувшином, и на тонких голых ногах, куда то
крадется хвостатая голова. Все ползает и все наделено острыми, царапающими
формами. И все заражено энергией: каждое существо – маленькое, лживое,
цепкое – охвачено злобным и торопливым движением.
Босх придает этим фантасмагорическим сценам величающую
убедительность. Он открывается в изображении действия, развертывающегося на
переднем плане, и распространяет его на весь мир. Он сообщает своим много
фигурным драматическим феериям жуткий в своей всеобщности оттенок. Иногда
он вводит в картину инсценировку пословицы – но в ней не остается юмора.
Особенно изысканно позднесредневековое наследие и ренессансное
художественное мировоззрение сопрягаются в триптихе «Сад земных
наслаждений».
В его искусстве возникают сатирические даже саркастические
изображения рода человеческого. «Операция по извлечению камня глупости» -
операцию делает монах, и здесь сквозит злая усмешка над духовенством. Но
тот, кому делают операцию, пристально смотрит на зрителя. Этот взгляд и нас
делает сопричастными действию.
В творчестве Босха нарастает сарказм, он представляет людей пассажирами
корабля дураков. Он обращается к народному юмору – и тот обретает под его
рукой мрачный и горький оттенок.
Он часто изображает Христа среди толпы, плотно заполняя пространство
вокруг него злобными торжествующими физиономиями. Так «Несение Креста»
отличает щемящее холодная интенсивность цвета. И лишь на лице Христа – его
голова опущена, как бы прижата точкой пересечения диагоналей - теплые,
человеческие оттенки, живой румянец. Но только цвет и выделяет его. Ибо
черты сходственны у всех.
Гротескные образы, порожденные его воображением, имеют
предшественников в средневековых иллюстрированных рукописях; они явным
образом несут в себе некий моральный урок, но в равной степени эти странные
формы - свидетельства сугубо индивидуального внутреннего мира.
Периоды его творчества
Ранний Период
Босх не датировал своих произведений, так что их хронологию строят на
основании стилистического анализа или определяют приблизительно основные
вехи его творчества.
Ранние его работы не лишены оттенка примитивности, но уже в них
странно сочетаются острое и тревожное ощущение жизни природы с холодной
гротескностью в изображении людей.
К раннему периоду (примерно 1475—80-е) относят «Извлечение камня
глупости» и «Семь смертных грехов». Это лукавые притчи о смысле жизни,
равно как и философские размышления об исконных принципах мироустройства
(возможно, именно поэтому художник обращается к круглому формату
центральных композиций, как бы намекая на вселенскую значимость
изображаемых сцен). Первая из картин, которая кажется юмористическим
бытовым жанром, на деле оказывается сложной аллегорией, о точном сюжете
которой до сих пор спорят ученые (что характерно, впрочем, для
исследовательского восприятия почти всех произведений Босха); удаление
«камня глупости» из головы некоего деревенского простака представляет собой
не просто примитивную знахарскую операцию вроде среза болезненного нароста,
но являет попытку магико-мистического преобразования человеческой природы,
попытку, которую в равной мере можно воспринять и как сатирическую
насмешку, и как неортодоксальный, возможно, алхимический символ. Здесь
впервые появляется написанный с необычайной живописной свежестью далекий
панорамный пейзаж, который с тех пор становится одной из характернейших
примет произведений Босха.
Картина «Семь смертных грехов» изначально представляла собой крышку
стола. В семи секторах центральной круглой композиции мы видим живые
сценки, демонстрирующие разные грехи — Гордыню, Скупость, Похоть, Гнев,
Обжорство, Зависть, Уныние, по углам же представлены «четыре последние
вещи», т. е. пределы человеческого бытия: Ад, Рай, Страшный Суд, Смерть. В
самом центре круга, как бы в зрачке глаза — Христос Страстотерпец, здесь же
сделана надпись: «Берегись, берегись, Бог видит».
Босх находит для каждого из грехов пример из жизни, хорошо понятный
зрителю: гнев иллюстрируется сценой пьяной драки; зависть предстаёт в виде
лавочника, злобно поглядывающего в сторону соседа; корыстолюбие воплощает в
себе судья, берущий взятку. Художник показывает, как идут к своей погибели
самые обыкновенные люди, погруженные в каждодневную суету; сцены привычных,
будничных злодейств движутся по нескончаемому кругу, как пестрая, нелепая,
жалкая карусель.
Таким образом, в весьма небольшом произведении контрастно сведено великое и
малое, бытовые анекдоты вправлены в космически-всеохватную систему.
Зрелый Период
В зрелых работах Босха мир безграничен, но его пространственность иная
– менее стремительная. Воздух кажется прозрачнее и сырее. Босх все
настойчивее думает о людях. Он старается найти адекватное выражение их
жизни.
Начало зрелого периода творчества (1485-10) отмечено созданием
алтарного образа «Святой Иоанн Богослов на острове Патмос.
В картине «Святой Иоанн Богослов на острове Патмос» (1486-1490)
апостолу досаждает дьявол. Орел (типичный символ евангелиста Иоанна) зорко
охраняет своего хозяина. Тема конца света (Откровение Иоанна Богослова) -
заключительная часть Нового завета, содержащая описание конца света)
сведена здесь к минимуму; о грядущей катастрофе напоминают лишь ангел,
указывающий святому на небесное знамение, да горящий корабль на глади
залива.
Нежный профиль молодого Иоанна рисуется на фоне округлой горы, на
вершине которой возвышается серебристо-голубая фигура ангела с
распростертыми крыльями, диктующего текст Евангелия. В картине как бы зримо
ощущаются тона звучащего божественного слова, чему способствует
поразительно красивый пейзаж с извилистым морским заливом, напоминающим
