можно судить только с помощью многочисленных копий. Но копии в те времена
были, собственно, не копиями, а довольно свободными вариациями подлинника,
к тому же копировать Леонардо вообще очень трудно.
«Мадонна в гроте» была образцом станкового решения композиции, а в
«Тайной вечере» можно видеть пример мудрого понимания законов
монументальной живописи, как они мыслились в эпоху Возрождения, то есть как
органическая связь иллюзорного пространства фрески с реальным пространством
интерьера (принцип иной, чем в средневековом искусстве, где роспись
утверждала плоскость стены). «Тайная вечеря» написана на узкой стене
большой продолговатой залы — трапезной монастыря Санта Мария делла Грацие.
На противоположном конце залы помещался стол настоятеля монастыря, и это
принято во внимание художником: композиция фрески, где тоже написан стол,
параллельный стене, естественно связывалась с интерьером и обстановкой.
Пространство в «Тайной вечере» умышленно ограничено: перспективные линии
продолжают перспективу трапезной, но не уводят далеко в глубину, а
замыкаются написанной стеной с окнами,— таким образом, помещение, где
находится фреска, кажется только слегка продолженным, но его простые прямые
очертания зрительно не нарушены. Христос и его ученики сидят как бы в этой
же самой трапезной, на некотором возвышении и в нише. А благодаря своим
укрупненным размерам они господствуют над пространством зала, притягивая к
себе взгляд. Христос только что произнес: «Один из вас предаст меня». Эти
страшные, но спокойно сказанные слова потрясли апостолов: у каждого
вырывается непроизвольное движение, жест. Двенадцать людей, двенадцать
различных характеров, двенадцать разных реакций. «Тайную вечерю» изображали
многие художники и до Леонардо, но никто не ставил такой сложной задачи —
выразить единый смысл момента в многообразии психологических типов людей и
их эмоциональных откликов. Апостолы энергично жестикулируют — характерная
черта итальянцев,— кроме любимого ученика Христа юного Иоанна, который
сложил руки с печальной покорностью и молча слушает, что говорит ему Петр.
Иоанн один как будто уже раньше предчувствовал сказанное Христом и знает,
что это неизбежно. Другие же ошеломлены и не хотят верить. Движения молодых
порывисты, реакции бурны, старцы пытаются сначала осмыслить и обсудить
услышанное. Каждый ищет сочувствия и отклика у соседа — этим оправдана
симметричная, но выглядящая естественно разбивка на четыре группы, по трое
в каждой. Только Иуда психологически изолирован, хотя формально находится в
группе Иоанна и Петра. Он отшатнулся назад, тогда как все другие
непроизвольно устремляются к центру — к Христу. Судорожное движение руки
Иуды, его темный профиль выдают нечистую совесть. Но это передано без
акцента — нужно вглядеться и вдуматься, чтобы понять. В жесте Христа —
стоическое спокойствие и горечь: руки брошены на стол широким движением,
одна ладонью кверху. Говорили, что лицо Христа Леонардо так и не дописал,
хотя работал над фреской шестнадцать лет.
Он не докончил также конную статую — памятник Франческо Сфор-ца. Успел
сделать большую, в натуральную величину, глиняную модель, но ее расстреляли
из арбалетов французские солдаты, взяв Милан. Когда Леонардо после этого
события вернулся во Флоренцию, там ему предложили написать в ратуше фреску
на тему победы флорентийцев над миланцами,— по-видимому, не без желания
уязвить и морально наказать вернувшегося эмигранта: ведь миланцы в течение
18 лет были его друзьями. Однако Леонардо совершенно спокойно принял заказ.
Он сделал большой картон «Битва при Ангиари», который тоже не сохранился —
известна только гравюра с него. Это бешеный клубок всадников и коней. Кто
здесь победитель и кто побежденный? Кто флорентийцы, кто миланцы? Ничего
этого не видно: только потерявшие разум и достоинство, опьяненные кровью,
одержимые безумием схватки существа. Так ответил Леонардо своим заказчикам.
Но они, видимо, не поняли тайной иронии: картон вызвал всеобщий восторг.
«Мона Лиза»
(«Джоконда»)
Из произведений последнего двадцатилетия жизни Леонардо назовем
знаменитую «Мону Лизу» («Джоконду»). Едва ли какой-нибудь другой портрет
приковывал к себе на протяжении столетий, и особенно в последнее столетие,
столь жадное внимание и вызывал столько комментариев. «Мона Лиза» породила
различные легенды, ей приписывали колдовскую силу, ее похищали,
подделывали, «разоблачали», ее нещадно профанировали, изображая на
всевозможных рекламных этикетках. А между тем трудно представить себе
произведение менее суетное. Пошлый шум, поднимаемый «округ «Моны Лизы»,—
комедийная изнанка популярности, а причина неувядающей популярности
Джоконды — в ее всечеловечности. Это образ проникновенного,
проницательного, вечно бодрствующего человеческого интеллекта; он
принадлежит 'всем временам, локальные приметы времени в нем растворены и
почти неощутимы, так же как в голубом «лунном» ландшафте, над которым царит
Мона Лиза. Портрет этот бесконечное число раз копировали, и сейчас, проходя
по залам Лувра, каждый день можно увидеть одного, двух, нескольких
художников, углубившихся в это занятие. Но им, как правило, не удается
достичь сходства. Всегда получается какое-то другое выражение лица, более
элементарное, грубое, однозначное, чем в оригинале. Неуловимое выражение
лица Джоконды, с ее пристальностью взора, где есть и чуть-чуть улыбки, и
чуть-чуть иронии, и чуть-чуть чего-то еще, и еще, и еще, не поддается
точному воспроизведению, так как складывается из великого множества
светотеневых нюансов. «Сфумато» — нежная дымка светотени, которую так любил
Леонардо, здесь творит чудеса, сообщая недвижному портрету внутреннюю
жизнь, непрерывно протекающую во времени. Трудно отделаться от впечатления,
что Джоконда все время наблюдает за тем, что происходит кругом. И даже
самое незначительное усиление или ослабление оттенков — в уголках губ, в
глазных впадинах, в переходах от подбородка к щеке, которое может зависеть
просто от освещения портрета,— меняет характер лица. Сравните несколько
репродукций, даже хороших,—на каждой Джоконда будет выглядеть несколько по-
иному. То она кажется старше, то моложе, то мягче, то холоднее, то
насмешливее, то задумчивее.
Это венец искусства Леонардо. Тихий луч человеческого разума светит и
торжествует над жестокими гримасами жизни, над всевозможными «битвами при
Ангиари». Их много прошло перед глазами Леонардо. Он предвидел их и в
будущем — и не ошибался. Но разум пересиливает безумие — Джоконда
бодрствует.
* * *
Рафаэль Санти
Среди художественных сокровищ галереи Уффици во Флоренции есть портрет
необыкновенно красивого юноши в черном берете. Это явно автопортрет, судя
по тому, как направлен взгляд, — так смотрят, когда пишут себя в зеркале.
Долгое время не сомиевались, что это — подлинный автопортрет Рафаэля,
теперь его авторство некоторыми оспаривается. Но, как бы ни было, портрет
превосходен: именно таким, вдохновенным, чутким и ясным, видится образ
самого гармонического художника Высокого Возрождения, «божественного
Санцио».
Он был на тридцать лет моложе Леонардо да Винчи, а умер почти
одновременно с ним, прожив всего тридцать семь лет. Недолгая, но
плодотворная и счастливая жизнь- Леонардо и Микеланджело, дожившие до
старости, осуществили лишь некоторые из своих замыслов, и только яемиопие
им удалось довести до конца. Рафаэль, умерший молодым, почти все свои
начинания осуществил. Самое понятие незаконченности как-то не вяжется с
характерам его искусства — воплощением ясной соразмерности, строгой
уравновешенности, чистоты стиля.
И в жизни Рафаэля, видимо, не было жестоких кризисов и изломов. Он
развивался последовательно и плавно, усердно работая, внимательно усваивая
опыт учителей, вдумчиво изучая античные памятники. В самой ранней юности он
в совершенстве овладел манерой и техникой своего умбрийского учителя
Перуджино, а впоследствии многое почерпнул и у Леонардо и у Микеланджело, —
но все время шел своим, очень рано определившимся путем. Рафаэль, как
истинный сын Возрождения, был если и не столь универсальным, как Леонардо,
то все же очень разносторонним художником: и архитектором, и
монументалистом, и мастером портрета, и мастером декора. Но доиыне его
знают больше всего как создателя дивных «Мадонн». Созерцая их, каждый раз
как бы заново открывают для себя Рафаэля.
Нашим зрителям хорошо известны самое раннее и самое позднее
произведение этого цикла — маленькая «Мадонна Конестабиле» в Эрмитаже и
«Сикстинская мадонна» Дрезденской галереи.
«Мадонна Конестабиле»
«Мадонну Конестабиле» Рафаэль написал в юности, и это действительно
юное произведение — по редкостной чистоте, целомудренности настроения, по
священнодейственной старательности работы,— но его никак нельзя назвать
незрелым. Деликатная, тончайшая техника почти миниатюрной живописи,
композиция, рисунок достойны гениального художника. Композиция вписана в
круг, вернее, в полусферу, так как Рафаэль строит композицию не только
закругляющимися очертаниями, но и круглящимися объемами. Круглый формат
«тондо» он и впоследствии особенно любил и часто к нему обращался. Обратим
внимание на певучий мягкий абрис склоненной головы, плеч и рук мадонны.
Рафаэль не ищет, как Боттичелли, изысканной трепетности линий и форм,—
