концу. Стихотворение Некрасова в свежей книжке “Современника”, новый роман
Тургенева, очерк Салтыкова-Щедрина, статья Белинского, Добролюбова,
Писарева, рассказы Каронина и Златовратского из крестьянской жизни ( все
это не просто выслушивалось, как интересное и увлекательное чтение. Все это
находило живейший отклик в умах слушающих, направляло их мысли, указывало
путь, вновь и вновь напоминало о том, что и для живописи, по словам
Крамского, пришло наконец время “поставить перед глазами людей зеркало, от
которого сердце забило бы тревогу”.
На огонек, все ярче разгоравшийся в доме на углу Вознесенского
проспекта и Адмиралтейской площади, стали заходить и “посторонние”: ученики
академии, художники, петербургские литераторы... Со временем здесь вошли в
обычаи ”четверги”, когда вместе с гостями в большом и просто обставленном
зале собиралось до пятидесяти человек.
У поставленного наискось длинного стола с бумагой, карандашами,
красками рисовали кто что хотел. Иногда читали вслух статьи об искусстве.
Играли на рояле, пели. Затем скромно и очень весело ужинали. “После ужина
иногда танцевали, если бывали дамы”, ( вспоминал один из учеников академии,
только-только приехавший в Петербург, небольшого роста, живой, с
необыкновенно изящными, девичьими руками и мягким “южнорусским”
произношением.
Фамилия ученика была Репин.
Вместе с Репиным приходил сюда и Федя Васильев, хохотун и насмешник,
начинающий пейзажист, совсем еще мальчик, поражавший всех беззаботно щедрой
талантливостью.
Бывал здесь и учитель Васильева, тридцатитрехлетний бородач Шишкин, от
чьего могучего баса дрожали оконные стекла. Он любил власть поесть,
посмеяться вволю, а рисовал так умело, что за спиной его всегда толпились,
дивясь тому, что выходило из-под его огромной корявой ручищи, казалось
вовсе неприспособленной к занятиям такого рода.
Нередко здесь устраивались “турниры остроумия”, в которых зло
высмеивались академические порядки. Все дружно хохотали, когда будущий
художник-иллюстратор Панов изображал, как “римская классика” в виде жирного
кота проглатывает русское искусство или же как на академическом совете
задают пейзажистам тему для конкурсной картины: ”Озеро, на первом плане
стадо овец под деревом, вдали мельница, за ней голубые горы”...
Но в шуме молодого веселья никогда не тонул серьезный и глубокий голос
Крамского.
Необычайно худой, с небольшими пристальными глазами на скуластом лице,
всегда сидящий где-нибудь в углу на гнутом венском стуле, он привлекал к
себе слушателей ясностью мысли, страстной верой в правоту своего дела и
всесторонними знаниями.
Говоря о Чернышевском, о Писареве, о Роберте Оуэне, о философии
Прудона и Бокля, он втягивал всех в политические и нравственные споры,
вновь и вновь обращая своих собеседников к “вопиющим вопросам жизни”, к
сегодняшнему дню русской действительности.
Летом многие члены артели уезжали в родные края на отдых, чтобы
вернуться осенью с этюдами или даже с картинами.
“Что это бывал за всеобщий праздник!“ ( вспоминал Репин. ( В артель,
как на выставку, шли бесчисленные посетители, все больше молодые художники
и любители смотреть новинки. Точно что то живое, милое, дорогое привезли и
поставили перед глазами!..”
Все это были не какие-нибудь “Битвы Горациев с Куриацыями”, “Явления
Аврааму трех ангелов” или невиданные ландшафты с рыцарскими замками и
голубыми горами.
Ничего “идеального прекрасного” и “возвышенного не было в этих
картинах ( русские поля, березки, светлоглазая девочка на деревенском
погосте... Бесхитростные, но красноречивые сцены сельской несладкой жизни :
становой пристав составляет протокол на спине утопленника-крестьянина,
пьяный отец семейства вваливается в убогую избу...
Быть может, картинкам этим при всей искренности чувства не доставало
еще мастерства. Но друзья-художники, как свидетельствует Репин, не
стеснялись замечаниями, относились друг к другу очень строго и серьезно,
без умалчиваний, льстивостей и ехидства.
Каждый высказывал свое мнение громко, откровенно и весело.
Дух товарищества и дружбы царил в “коммуне Крамского”.
С течением времени, однако, делалось все яснее, что артель — лишь
первый шаг по избранному пути, что начатое требует более широкой поддержки,
что малочисленной группе энтузиастов трудно выйти на широкий простор и
сделать искусство действительно доступным народу.
В самом деле, долго мог просуществовать этот островок среди моря
корысти, в обществе, где все решал чистоган, где царило беспощадное
соперничество, где приходилось прокорма ради заниматься опостылевшими
заказами — писать заурядные портреты, образа для церковных иконостасов и
т.п.?
К тому же и внутри артели не все шло так складно, как хотелось.
Началось с того, что тяжело заболел Песков, едва ли не талантливейший
из четырнадцати, еще в академии завоевавший признание своей картиной
“Ссыльнопоселенцы”.
Чахотка свалила его на двадцать девятом году жизни.
Эта болезнь, косившая многие тысячи молодых жизней по всей России,
особенно свирепа была в Петербурге с его хмурью, мокретью и сырыми
морозами. Когда он свалился доктора велели немедленно увезти его в Крым.
Михаил Песков умер в Ялте, оставив несколько эскизов, по которым нетрудно
было судить, какая утрата постигла его товарищей.
За первым ударом последовал и второй.
Среди четырнадцати обнаружился первый отступник: Дмитриев-Оренбургский
стал за спиной товарищей вести переговоры с академией о поездке на казенный
кошт за границу .
Для Крамского с его не знающей уловок честностью, с его безоговорочной
верностью долгу это было тяжелым ударом. Бурные собрания, проходившие по
этому поводу в артели, оставили на душе у всех дурной осадок. Прежнее
единство дало трещину, академия запускала внутрь “коммуны Крамского” свои
золоченные щупальца.
6 ТОВАРИЩЕСТВО ПЕРЕДВИЖНЫХ ВЫСТАВОК
Поняв опасную ограниченность деятельности Артели, Крамской искал
новую форму художественной организации. Первоначально он возлагал большие
надежды на “Клуб художников” и принял самое горячее участие в его
создании. Клуб стал представляться Крамскому возможным центром
художественной жизни и пропаганды передового искусства, вновь воскрешена
была идея сменных выставок, лотерей и т.д. Родилась даже идея направлять
выставки в провинцию. Но клуб, сборный по своему составу, никак не мог
взять на себя столь сложные задачи. И Крамской понял, что возлагать на него
сколько-нибудь серьезные
надежды — утопия.
К концу 60-х годов передовые художники Москвы и Петербурга приходят
умудренные некоторым опытом общественной деятельности. К этому времени у
них складывается твердое убеждение, что пришло время найти такую форму
объединения, которая могла бы обеспечить личную независимость художника от
официальных, покровительственных правительством учреждений, сделать более
тесными и прямыми связи искусства со зрителем, с народом.
Артель еще существовала, когда возникла мысль организовать
Товарищество передвижных художественных выставок. Инициатором Товарищества,
как известно выступил в 1869 году Г.Г. Мясоедов.
Пылким сторонником нового начинания стал Саврасов и целый ряд других
московских художников, Мясоедов заручился содействием Крамского, который
сплотил под знаменем Товарищества немало художественной молодежи
Петербурга. Наряду с Мясоедовым и Крамским много любви и искреннего
увлечения вложил и Н.Н. Ге.
Идея создания Товарищества передвижных выставок обещала многое.
Возможность приобрести необъятную народную аудиторию становилась
радикальной. Ни для одного из предшествующих поколений она не была так
бесконечно привлекательна, как для поколения, сформированного
общедемократическим подъемом конца 50-60 годов.
Существенную роль сыграли перемены в деле русского коллекционерства.
До этого оно находилось в руках аристократических меценатов. Теперь
появляются собиратели из среды образованного купечества: городская
интеллигенция, помещики средней руки, среди собирателей нового типа особое
место принадлежит Павлу Михайловичу Третьякову.
Знаменитая артель “четырнадцати бунтарей” и скромная вторая артель
внесли в свою деятельность, утопические уравнительные начала связали ее с
бытовой коммуной. Принципы эти были благородны и великодушны, но не
жизненны в условиях России, вступившей на путь капиталистического развития.
Основатели Товарищества передвижных художественных выставок не
повторили ошибок своих предшественников. Учли они и тяжелый опыт
сотрудничества с благотворителями различных толков. Цель была поставлена
совершенно ясная: создать организацию, руководимую самими членами
коллектива — художниками, объединенными общностью идейных и творческих
стремлений.
Если Артель была первой в русском искусстве попыткой создать
художественное объединение, независимое от официальной опеки, то
Товарищество осуществило эту идею.
Необходимо подчеркнуть, что стремление будущих передвижников к
независимости, к творческой свободе, так же как и у их предшественников,
меньше всего носило индивидуалистический характер. Так, Крамской, касаясь
этого вопроса, в другой связи восклицают: “... свободы от чего? Только,
конечно, от административной опеки... но художнику — продолжает он — зато
необходимо научится высшему повиновению и зависимости от... инстинктов и
нужд своего народа и согласию внутреннего чувства и личного движения с
общим движением...”
Идея создания товарищества была встречена одобрением молодежи конца
60-х годов.
Был создан устав товарищества 2 ноября 1870 года в нем указанны: В. Перов,
Г. Мясоедов,
А. Саврасов, М. Прянишников, Н. Ге, И. Крамской, М.К. и М.П. Клодты, И.
Шишкин,
К. Маковский, Н. Маковский, В. Якоби, А. Корзухин, К. Лемух.
Первая выставка открылась 29 ноября 1871 года и закрылась 2 января
