Жизнь и творчество Юрия Иосифовича Визбора
Ведь дело мужчин, пересилив тревогу,
Надежно держать чуть дрожащий штурвал
И молча глядеть на ночную дорогу,
Чтоб компас души верный путь указал…
(Ю.И. Визбор)
Всякий раз, читая воспоминания о каком-нибудь известном киноактере, мы
обязательно сталкиваемся с рассказом о том, как незнакомые люди узнавали
нашу знаменитость на улице. Юрий Иосифович Визбор не был исключением.
“Борман!” – кричали мальчишки, всегда готовые бить фашистов; “Борман?” –
озадаченно вздрагивали работники ГАИ; “Ой, Борман!”- выдыхали прекрасные
девушки.
Услышав это привычное для него восклицание, Визбор приветливо
улыбался. Улыбка не была адресована конкретному лицу, Визбор улыбался своей
славе, с ней у него были давние добрые отношения. Еще лет за двадцать до
“Семнадцати мгновений весны” он был несомненной знаменитостью, только в те
годы его узнавали не на улице и не все подряд, а лишь там, где собиралось
избранное общество, – туристы, студенты.
В наши дни некоторые люди его тоже знают как “Бормана”. Более же
узкий круг людей вспоминают и множество других его жизненных образов.
Визбор-подросток, готовящий себя к мужественной профессии летчика и
даже получивший в аэроклубе документ, который удостоверял его право водить
самолёт;
Визбор-студент, сумевший вместе со своими товарищами сделать так, что
их МГПИ стал центром, вокруг которого, как планеты вокруг солнца, кружилась
вся студенческая Москва;
Визбор-учитель маленькой северной школы, где нужно было вести отнюдь
не только те предметы, которым учили в институте;
Визбор на нелегкой солдатской службе – и тоже на Севере; так что
Север, Арктика стали любовью и потребностью, заставляя всю оставшуюся жизнь
искать новых встреч с ледоколами и дрейфующими льдинами;
Визбор-журналист, овладевающий профессиями тех, о ком ему предстояло
писать, изобретающий новые жанры звучащей журналистики (радиостанция
“Юность”, журнал “Кругозор”, песни-репортажи – рождение каждого из этих
новшеств связано с именем Визбора);
Визбор-альпинист и тренер по горнолыжному спорту;
Визбор-поэт и певец, автор трёхсот песен, голос поколения – не
случайно визборовская “Лыжи у печки стоят” оказалась первой (в истории
человечества!) песней, прозвучавшей из космоса.
Главною же ролью этого человека был его собственный образ – ролью,
которую он сыграл достойно и с полнейшей творческой отдачей. Всю свою жизнь
он формировал себя, преодолевая сопротивление природного материала, ища
поддержку у жизненных трудностей. Его всегда притягивали профессии,
требующие от человека усилий, воли, мужества, он любил людей неординарных
профессий: лётчиков и полярников, моряков и альпинистов, рыбаков и
космонавтов. И в своих произведениях показал нелегкую романтику их работы и
жизни.
Родился Юрий Иосифович Визбор 20 июня 1934 года в Москве, в родильном
доме им. Крупской. Его двадцатилетняя к тому времени мать Мария Григорьевна
Шевченко была привезена в Москву из Краснодара молодым, вспыльчивым и
ревнивым командиром, бывшим моряком, устремившимся в 1917 году из Литвы в
Россию, Юзефом Визборасом. Уже в России непонятное “ас” было отброшено и
его отец стал просто Визбором. Вот как описывает свои молодые годы сам
Визбор:
Отец получил назначение в Сталинабад, с ним отправилась туда и
матушка. За два месяца до моего рождения отец получил пулю из “маузера” в
спину, в миллиметре от позвоночника. Мы вернулись в Москву, и вот тут-то я
как раз и родился.
Отец был неплохим художником – писал маслом картины в консервативном
реалистическом стиле. Учил он рисовать и меня. До сих пор в нашем старом
разваливающемся доме в Краснодаре висит на стене “ковёр”— картина,
написанная отцом, в которой я и подмалевал хвост собаки и травку. Впрочем,
я это знаю только по рассказам. Первое воспоминание – солнце в комнате,
портупея отца с наганом, лежащая на столе, крашеные доски чисто вымытого
пола с солнечным пятном на них; отец в белой майке стоит спиной ко мне и
что-то говорит матушке, стоящей в дверях. Кажется, это был выходной день
(понятия “воскресение” в те годы не существовало). Я помню, как
арестовывали отца, помню и мамин крик. В 1958 году мой отец Визбор Иосиф
Иванович был посмертно реабилитирован.
После многих мытарств мама (по образованию фельдшерица) отправилась
вместе со мной в Хабаровск на заработки. Я помню дальневосточные поезда,
Байкал, лёд и торосы на Амуре, розовые дымы над вокзалом, кинофильм “Лунный
камень”, барак, в котором мы жили, с дверью, оббитой войлоком, с длинным
полутемным коридором и общей кухней с бесконечными керосинками. Потом мы,
кажется так и неразбогатев, вернулись в Москву.
Мы жили в небольшом двухэтажном доме в парке у академии им.
Жуковского. Шла война. В башнях этого петровского замка были установлены
скорострельные зенитные пушки, охранявшие Центральный аэродром: при каждом
немецком налёте на нас сыпались осколки. Потом мы переехали на Сретенку, в
Панкратеевский переулок. Мама уже училась в медицинском институте, болела
сыпным тифом и возвратным тифом, но осталась жива. Я ходил в школу –
сначала на улицу Мархлевского, затем в Уланский переулок. Учились мы в
третью смену, занятия начинались в семь вечера.
На Сретенке в кинотеатре “Уран” шли фильмы “Багдадский вор” и “Джордж
из Динки-джаза”. Два известнейших налетчика “Портной” и “Зять” фланировали
со своими бандами по улице, лениво посматривая на единственного на Сретенке
постового старшину по прозвищу Трубка. Все были вооружены – кто гирькой на
верёвке, кто бритвой, кто ножом. Ухажер моей тётки, чудом вырвавшийся из
блокадного Ленинграда, Юрик, штурман дальней авиации, привёз мне с фронта
эсэсовский тесак (отнят у меня в угольном подвале сретенским огольцом по
кличке Кыля).
В школе тоже были свои события: подкладывались пистоны под четыре
ножки учительского стола, школьник Лёва Уран из ассирийцев бросил из окна
четвёртого этажа парту на директора школы Малахова, но не попал.
Отчим – рабфаковец, министерский служащий – бил меня своей плотницкой
рукой, ломал об меня лыжи. Летом мы с матушкой ездили на станцию
“Северянин”, примерно в то место, где теперь станция техобслуживания ВАЗа,
и собирали крапиву на суп и ромашку против клопов. Я стоял на Садовом
кольце у больницы имени Склифосовского, когда через Москву провели пленных
немцев в 1944 году. Я видел первые салюты – за Белгород и Орёл. Ночью 8 мая
1945 года все сретенские дворы высыпали на улицу. 9 мая на Красной площади
меня едва не задавила толпа, и спас меня сосед Витя, бросивший меня на
крышу неизвестно чьей “эмки”. Вскоре мы переехали на Новопесчаную улицу,
где стояло всего четыре дома, только что построенных пленными немцами.
Иногда они звонили в квартиру и просили хлеба. По вечерам студент Донат
выносил на улицу трофейную радиолу “Телефункен”, и под чарующие звуки
производились танцы на асфальте. Коля Малин, ученик нашего класса,
впоследствии известный ватерполист и тренер, получил в подарок от отца-
штурмана магнитофон американского производства, и весь класс ходил смотреть
на это чудо. В ресторане “Спорт” на Ленинградском шоссе “стучал”
непревзойденный всех времен Лаци Олах, подвергавшийся жестоким ударам со
стороны молодежных газет. В доме мне жизни не было, и я фактически только
ночевал в своей квартире. Отчим приобрел тогда телевизор КВМ и повечерам
садился так, что полностью закрывал своим затылком крошечный экран.
Впрочем, матушка, уже к тому времени врач, нашла противоядие, как-то сказав
ему, что телевизионные лучи с близкого расстояния пагубно действуют на
мужские достоинства. Отчим стал отодвигаться от экрана, но это
обстоятельство счастья всемье не прибавило .
В те годы мне в руки впервые попалась гитара и нашлись дворовые
учителя. Гитара обшепринято считалась тогда символом мещанства; один
великий писал: “Гитара – инструмент парикмахеров”, оскорбив сразу и
замечательный инструмент и ни в чем не повинных тружеников расчески .В
четырнадцать лет под влиянием “большой принципиальной любви” в пионерском
лагере, где я работал помошником вожатого, я написал первое стихотворение,
которое начиналось следующим четверостишием:
Сегодня я тоскую по любимой,
Я вспоминаю счастье ПРЕЖНИХ ДНЕЙ.
Они, как тучки, ПРОНЕСЛИСЯ мимо,
И снова СТРАСТЬ горит в груди моей.
Тетрадка с тайными виршами была обнаружена матушкой при генеральной
уборке, состоялось расследование насчёт “прежних дней”. На следующий день я
обнаружил на своём столе “случайно” забытую матушкой брошюру “Что нужно
знать о сифилисе”. Матушка была прежде всего врачом.
О себе я полагал, что стану либо футболистом, либо лётчиком. Под
футбол отводилось ежедневная тренировочная база в Таракановском парке, а
под небо – IV московский аэроклуб, куда я с девятого класса и повадился
ходить. Дома мне никакой жизни не было, и я мечтал только о том, что окончу
школу и уеду из Москвы в училище. Я даже знал в какой – в город
Борисоглебск. Два года я занимался в аэроклубе, летал на По-2 и на чудесном
по тем временам Як-18.
Когда окончил учёбу (в десятый класс был переведён “условно” из-за диких
прогулов и склонности к вольной жизни) и получил аттестат зрелости, вообще
переехал жить на аэродром в Тайнинку. Но однажды туда приехала мама и
