страстями. Сперанский всегда является в приличии, дорожит каждым словом и
кажется неискренним и холодным.
… Мне оба они нравились, как люди необыкновенные, но Сперанского
любил душою».
Такими предстают перед нами Аракчеев и Сперанский в изображении
декабриста Г. С. Батенкова. Более правдивой, точной и объективной
характеристики этих двух деятелей в обширной мемуарной литературе о них, в
большинстве своем тенденциозной и нередко наполненной легендами, мы не
имеем.
По свидетельству того же Г. С. Батенкова: «Граф Аракчеев имел
обширную и непреклонную волю. Не легко было достичь у него принятия какой-
нибудь не его собственной или не самим им требуемой мысли. Но единожды
обнятого им предмета он уже не оставлял на ответственности преложившего и
приуготовленного. Деятель он был неутомимый, и хотя главное его предприятие
– военные поселения общим мнением не одобрялись и были причиною неумолимого
на него негодования, однако же, он несмотря ни на что и мерами слишком
крутыми дал ему обширное развитие».
Аракчеева постоянно противопоставляли Сперанскому, в котором
видели лишь положительные черты. А Алексей Андреевич считался
отрицательным персонажем в государственной деятельности страны. Но нельзя
никакого человека рассматривать односторонне. В нем всегда присутствует и
плохое, и хорошее.
Все военные реформы Аракчеева были проникнуты духом
современности, устремлены в будущее. Практически он выступал в той же
ипостаси, что и Сперанский, - реформатора, но не государственного
устройства России, а ее вооруженных сил, что было чрезвычайно важно в
тогдашних международных условиях.
Однако, если реформы Сперанского политически задевали
дворянскую консервативную верхушку, а затем поставили под вопрос
существование традиционного абсолютизма в России, то военные реформы
Аракчеева, затрагивали не политически, а персонально многих
высокопоставленных особ, лишь укрепляли абсолютистскую власть.
Аракчеев был прежде всего исполнителем воли монарха и в период после
войны 1812 года трудно найти какие-либо черты реакционности в его
действиях, оценках, но несомненно одно: его независимость, неуязвимость
связана с его личными отношениями с императором. В этом он выходил в
течении долгих лет победителем, что не могло не усилить общую ненависть к
нему столичного «боярства», как образно сказал П. Н. Богданович. В тех же
случаях, когда кто-либо из них добивался успехов на этом поприще, он
становился личным врагом временщика, тяжело переживавшего, если Александр
с кем-то, кроме него, делил свою привязанность.
Но среди врагов Аракчеева никогда не было Сперанского. Он просто
ревновал неудачливого реформатора к Александру I, и никакие другие
мотивы нельзя найти в некоторой отдаленности, существовавшей между двумя
выдающимися людьми первой половины 19 века.
После смерти Аракчеева Пушкин с горечью писал своей жене в 1834 году:
«Аракчеев … умер. Об этом во всей России жалею я один. Не удалось мне с
ним свидеться и наговориться».
У офицеров, служивших в рассматриваемую пору под началом Аракчеева не
всегда складывалось отрицательное впечатление о нем. «1806 год познакомил
меня с графом Аракчеевым, - вспоминал И. С. Жиркевич, бывший в то время
адъютантом одного из гвардейских артиллерийских батальонов. – Слышал я
много дурного насчет его и вообще мало доброжелательного; но, пробыв три
года моего служения под ближайшим его начальством, могу без пристрастия
говорить о нем. Честная и пламенная преданность к престолу и отечеству,
проницательный природный ум и смышленость, без малейшего, однако же,
образования, честность и правота – вот главные черты его характера. Но
бесконечное самолюбие, самонадеянность и уверенность в своих действиях
порождали в нем часто злопамятность и мстительность; в отношении тех же
лиц, которые один раз заслужили его доверие, он всегда был ласков,
обходителен и даже снисходителен к ним…».
Алексей Андреевич был убежден, что лишь посредством страха можно
навести порядок. «Только то и делается, что из-под палки», - часто
говаривал он. И страх, внушаемый им, действительно, порождал порой чудеса
повиновения.
По свидетельству сардинского посланника в Россию графа Жозефа де
Местера, который сообщил в 1808 году о возвышении Аракчеева: «Он сделался
военным министром и обеспечен неслыханной властью. Он жесток, строг,
непоколебим; но, как говорят, нельзя назвать его злым. Я же считаю его
очень злым. Впрочем, это не значит, чтобы я осуждал его назначение, ибо в
настоящую минуту порядок может быть восстановлен лишь человеком подобного
закала. Остается объяснить, как решился его императорское величество
завести себе визиря: ничто не может быть противнее его характеру и его
систем. Основное его правило состояло в том, чтобы каждому из своих
помощников уделять лишь ограниченную долю доверия. Полагаю, что он захотел
поставить рядом с собою пугало по-страшнее по причине внутреннего
брожения, здесь господствующего Аракчеева».
Деятельность на посту военного министра высоко оценивалась не только
теми, кто относился к нему доброжелательно, но даже недругами его. В. Р.
Марченко, служивший в экспедиции военного министерства под началом
Аракчеева, писал: «В управлении военным министерством граф Аракчеев
держался одного правила: все гибни, лишь бы мне блестеть. Самовластием
беспредельным и строгостью сделал он много хорошего: восстановил
дисциплину, сформировал заново армию, … , учредил запасы и оставил
наличных денег».
Когда Аракчеев занял данную должность, все стали заниматься строго
определенным делом и исполнять его качественно, в противном случае их
ожидало суровое наказание.
Сам Аракчеев был не менее требователен и к себе. Всегда и все исполнял
во время. «Никто из нас не помнил, - отмечал В. Р. Марченко, - чтобы у
графа Аракчеева какой-либо указ вынесен был неподписанным, или того не
было сделано, что он кому обещает».
Граф постоянно приводил себя пример по службе. Уж что-что, а уважение
к себе он внушать умел. И. А. Бессонов, близко знавший Аракчеева, в своих
воспоминаниях писал о нем: «Всегда осторожный, всегда скрывающий глубоко
свою мысль и свои страсти, он не любил около себя шуму и восклицаний, в
каком бы роде они не были. …Была ли то врожденная или рассчитанная
скромность, склонность к тишине и уединению, как знать? Аракчеев не был
балагуром и, сколько известно, крепко недолюбливал людей этого рода.
Впрочем, с ним и шутить было не совсем удобно или ловко: и все эти умники
тогдашнего времени (были) замечательно тупы и теряли дар слова … не только
в присутствии сурового временщика, но даже при одном его имени».
Естественно, важное место в понимании жизни и деятельности Аракчеева
имела печальная эпопея военных поселений. А. И. Герцен считал их появление
«величайшим преступлением царствования Александра I», а декабрист П. И.
Пестель – «самой жесточайшей несправедливостью».
По наблюдению Н. К. Шильдера, основывающемуся на свидетельствах
современников, «Аракчеев усмотрел в этой царственной фантазии еще более
укрепить свое собственное положение и обеспечить в будущем преобладающее
влияние на государственные дела». Но на самом деле Аракчеев первоначально
высказывался против военных поселений. Но как только вопрос о них был
окончательно решен Александром I, суровый граф стал верным исполнителем
«его плана по своему верноподданническому усердию».
Что бы ни говорили о военных поселениях современники их и историки,
как бы не ругали сие учреждение – не уйти от факта: вводилось оно в России
облагодетельствовать своих подданных, призванных на армейскую службу.
Поселения войск должно было улучшить быт солдат. Крестьяне должны были
получить при военизированном устройстве жизни ряд преимуществ.
Граф Аракчеев дело организации военных поселений представлял себе как
грандиозное благодеяние и видел себя не иначе, как благодетелем.
Идею создания военных поселений, в конце концов припишут Аракчееву.
«Непонятно, как Аракчееву, умному человеку, пришла в голову такая дикая
мысль», - сетовала графиня А. Д. Блудова. Сам же Аракчеев рассказывал
служившему в поселениях инженеру А. И. Мартосу, что «военные поселения
составляют собственную государеву мысль: это его дитя, в голове
государевой родившееся, которое он любил и с которым он не мог
расстаться».
Но не было в действительности у россиян всеобщей ненависти к
Аракчееву. Всегда, во все эпохи его жизни, находились вокруг него люди,
воздающие ему хвалу, люди, благодарные ему за то, что он для них сделал.
«Ясно и очевидно, что Аракчеев был не вполне тот, что мерещится нам в
журнальных легендах, которые поются с такой охотою на удовольствие
общественного суеверия», - так писал в одной из своих статей князь П. А.
Вяземский. В доказательство он говорил: «Разумеется, не беру на себя
защищать его и безусловно отстаивать … Александр, при уме своем, при
данной опытности, … , мог ли быть в ежедневных сношениях с человеком по
государственным делам и не догадаться, что это человек посредственный и
ничтожный ? Здравый смысл и логика отрицают возможность подобных
противоречий».
Много лет спустя Ф. В. Булгарин напишет в своих воспоминаниях: «Граф
А. А. Аракчеев принадлежит Истории, и под пером историка- философа займет
в ней весьма важное место. Главнейшее достоинство графа А. А. Аракчеева
