стороны, драматическое изменение самопонимания и самооценки верховной
власти, а с другой - меняющийся куда более медленно и вполне консервативный
по своей природе взгляд на верховную власть как церкви, так и всего
служилого сословия. Это несовпадение внутренней и внешней оценки верховной
власти было осложнено целым рядом внешнеполитических неудач, а также
глубоким внутренним кризисом в стране.
Данные тезисы, безусловно, нуждаются в обосновании.
1. Представление верховной власти о себе самой.
Начиная с правления Василия Темного ( 1425-1462 ) великие князья
Московские все более часто именуются в дошедших до нас источниках царями,
что связано, в первую очередь, с падением Константинополя и быстрым
формированием взгляда, видящего в Московском царстве естественного
наследника (духовного и политического) Византийской империи. Иван IV в 1547
году первый венчается на царство, и с этого времени царский титул
становится официальным атрибутом монарха в России. Тем самым завершается
сакрализация носителя верховной власти, что означает “не просто
уподобление монарха Богу, но усвоение монарху особой харизмы, особых
благодатных даров, в силу которых он начинает восприниматься как
сверхъестественное существо”(26).
Вопрос о Москве как наследнице Византии нуждается в более подробном
рассмотрении. Давно было подмечено, что “миссия” Москвы, по представлениям
ее идеологов, была гораздо ниже той роли, на которую претендовала
Византийская империя. Москва считала себя одновременно и вне связи с
Византией наследницей первого - античного - Рима (происхождение великих
князей Московских от племянника императора Августа - Пруса в “Сказании о
князьях Владимирских”), а главное - ветхозаветного Израиля (Москва - второй
Иерусалим, русское царство - новый Израиль).
Этот взгляд на свое предназначение подробно рассмотрен в начале
нашего века в работе Н.И.Ефимова “Русь - новый Израиль” (27). Выводы, к
которым он пришел, следует повторить.
1) Как Новый, так и Ветхий завет были хорошо известны и широко
употребимы русскими книжниками(28).
2) Убеждение, что Русь находится под “покровом Божиим”, “Господней
благодатью” и “великой милостью”, “является землей богоизбранной”(29),
которое сформировалось еще до Ферраро-Флорентийского собора ( 1438 - 1439
гг.) и падения Константинополя. Еще тогда русские книжники не сомневались,
что русский народ, единственный сохранивший истинную веру, особенно угоден
Богу, дорог Ему и в путях Промысла Русь занимает место древнего народа
Божия(30).
3) Бог на Руси мыслился “не христианским Богом в строгом смысле слова,
Богом любви и всепрощения, а ветхо-заветным Богом гнева, грозным
мировоздаятелем, с ужасающей справедливостью карающим каждого и весь народ,
все государство за прегрешения вольные и невольные...”(31).
Это существенное смещение центра тяжести в русском христианстве в
сторону Ветхого завета отразилось и во взглядах на верховную власть. Тем же
автором было показано, что “вообще каждый популярный, привлекавший симпатии
своими социально-политическими и индивидуальными добродетелями, или
непопулярный, отталкивавший своей “гордостью” и
“высокоумьем”(“высокомысльством”) князь или царь приравнивался
старорусскими литераторами прежде всего к еврейским царям и заметным
фигурам библейской истории и только уже потом - к своим двойникам в сонме
византийских басилевсов”(32).
Следует также согласиться с тем, что “концепция Москвы - Третьего
Рима, делая русского великого князя наследником Византийских императоров,
ставила его в положение, не имевшее прямого прецедента в рамках
византийского образца. Концепция Москвы - Третьего Рима имела
эсхатологический характер, и в этом контексте русский монарх как глава
последнего православного царства наделялся мессианской ролью”(33).
Этот обзор стоит закончить тем, что, как уже говорилось, введение в
церемониал поставления на царство, начиная с Ивана IV, наряду с коронацией,
миропомазания “как бы придает царю особый харизматический статус: в
качестве помазанника царь уподобляется Христу (ср.
“помазанник”) (34).
Реальность подобного взгляда и подобного понимания сущности верховной
власти в России подтверждается, в частности, записками иностранцев. Так,
например, голландец Исаак Масса писал в своих записках о России, что
русские “считают своего Царя за высшее божество”(35).
2. Разрыв между самопониманием верховной власти и существующей
практикой управления государством.
Тот взгляд на верховную власть, который был описан выше, начал
формироваться в XV веке и окончательно устоялся в середине XVI века.
Грозный был первым русским царем, не просто глубоко воспринявшим весь
комплекс идей и представлений, лежащих в его основе, но и целиком
сформированный таким пониманием своей власти. Его знаменитая преписка с
Курбским дает много ярких примеров того, насколько далеко к тому времени
разошлись позиции Грозного и всего служилого сословия.
В свое время В.О.Ключевский коротко и остроумно охарактеризовал
сущность этой переписки: “За что ты бьешь нас, верных слуг своих?” -
спрашивает князь Курбский. “Нет, - отвечает ему царь Иван, - русские
самодержцы изначала сами владеют своими царствами, а не бояре и не
вельможи”(36). Такое их полное непонимание друг друга, отсутствие како бы
то ни было общей базы для спора объясняется тем, что если Курбский остается
в рамках вполне традиционных представлений о службе вассала сюзерену, то
Грозный пытается придать своим отношениям с подданными и своей власти
строго религиозный облик, сделать ее, как власть Бога, неподсудной и не
нуждающейся в защите и обосновании.
Переписка Ивана Грозного с Курбским свидетельствует о совершенно
определенном “вымывании” светской составляющей верховной власти. Иван IV
склонен трактовать измену Курбского себе не как измену вассала сюзерену, а
как измену Богу и вере. Он ставит знак равенства между изменой Курбского и
отказом Курбского от вечного спасения: “Зачем ты, о князь, если мнишь себя
благочестивым, отверг свою единородную душу? Чем ты заменишь ее в день
Страшного суда?”(37). Причем Грозным подчеркивается, что эта измена Богу
есть нечто постоянное, совершенно не зависимое от личных человеческих
качеств носителя верховной власти: “Не полагай, что это справедливо -
разъярившись на человека, выступить против бога; одно дело - человек, даже
в царскую порфиру облеченный, а другое дело - бог”(38).
Неповиновение монарху, а тем более прямая измена ему тем самым вообще
изымается из сферы возможного и допустимого. Ситуации, в которой измена
может быть допустима и оправдана, не существует вовсе: “Если же ты, по
твоим словам, праведен и благочестив, то почему же испугался безвинно
погибнуть, ибо это не смерть, а воздаяние?”(39). И дальше: “Если же ты
праведен и благочестив, почему не пожелал от меня, строптивого владыки,
пострадать и заслужить венец вечной жизни?”(40).
Следует отметить, что в основе такого понимания верховной властью
самой себя лежала чрезвычайно жесткая логическая конструкция, идеально
упрощающая взаимоотношения между Богом и царем, царем и его подданными,
Богом и подданными царя: “Воззри (...) и вдумайся: кто противится власти -
противится божескому повелению”(41).
Эта схема, в свою очередь, была калькой с такого же упрощенного
взгляда на мир, в котором единственное сохранившее истинную веру
государство - Россия - со всех сторон было окружено разного рода иноверцами
и еретиками.
Заключая изложенное в этом разделе, можно констатировать, что в
середине XVI века весь комплекс взаимоотношений, соединяющих верховную
власть с ее подданными, перестал удовлетворять верховную власть.
Рассматривая себя как власть вполне религиозную, верховная власть должна
была стремиться заменить традиционные узы, связывающие ее с ее подданными,
узами, имеющими ту же религиозную природу, что и она сама, тем самым
устранив возникшее противоречие. При очевидности и логичности самой идеи
реальный путь построения новых отношений долгое время был неясен. Когда же
образец был найден, события стали развиваться с поразительной быстротой.
Если религиозное понимание верховной власти складывалось в России
медленно и постепенно, то перевести всю систему государственных отношений
на религиозную основу Грозный пытается за считанные годы. Эта чрезвычайная
ускоренность реформ связана с многочисленными заговорами, а также военными
неудачами России, свидетельствовавшими не только о разложении старой
государственной системы, но главное, о том, что бог отвернулся от своего
избранного народа.
3. Верховная власть и Ливонская война.
Нам представляется, что анализ, проделанный выше, позволяет с
достаточной достоверностью реконструировать тот ход событий, который привел
Грозного к идее учреждения в России опричнины, а также объяснить характер и
смысл этого, по общей оценке, “странного” учреждения.
Вторая половина 1564 года, то есть время, непосредственно
предшествовавшее отъезду Грозного в Александровскую слободу и учреждению
опричнины, - это время, когда Грозный наиболее интенсивно занимался
проблемами будущего политического устройства Ливонии, ведя, в частности,
лично переговоры с плененным русскими войсками магистром Ливонского ордена
