преемственности развил их.
Один из лучших рисовальщиков мировой истории, он преодолел
отрицательные стороны ложноклассической школы. Его рисунки –
непревзойдённые образцы виртуозной, умной и классически красивой манеры.
Великолепная рука, острый и меткий глаз, горячее сердце и ясный разум
- таким представляется Брюллов, когда рассматриваешь его работы.
Брюллов первый из живописцев, у которого пластика достигла верхнего
совершенства. Когда глядишь в третий, в четвёртый раз, то кажется, что
скульптура, которая была постигнута в таком пластическом совершенстве
древними, что скульптура эта перешла, наконец, в живопись и сверх того
прониклась какой – то тайной музыкой…
Но главный признак, и что выше всего в Брюллове, - так это
необыкновенная многосторонность и обширность гения. Он ничем не
пренебрегает: всё у него, начиная от общей мысли и главных фигур до
последнего камня на мостовой, и живо, и свежо. Он силится обхватить все
предметы и на всех разлить могучую печать своего таланта… Его произведения
первые, которые может понимать ( хотя неодинаково) и художник, имеющий
высшее развитие вкуса, и не знающий, что такое художество.
Брат мастеров Ренессанса по духу, он не обладал, однако, в полной
мере их силой, в чём признаётся и сам.
Как многообразен и богат его творческий путь! Как свободно владеет он
всей суммой изобразительных средств!
Говоря о Брюллове – художнике, хочется несколько слов сказать о нём
как о человеке.
Некоторые современники Брюллова видели в нём человека с головой
Аполлона, невысокого роста, о котором он и сам говорил иронически :
«Вырастает же иной в фонарный столб, а я точно аршин во фраке! Ну что
стоило бы природе хоть на четверть прибавить мне росту!». Видели в нём
человека с неважным характером, порой опьянённого славой, быть может, и
действительно в какой – то мере неприятного в быту. Признавая его яркую
одарённость, не все понимали её размеры.
Несомненно, в нём своеобразно смешивались самые противоречивые начала.
Резкий, вспыльчивый и горячий, он легко отходил и часто, тут же, признавая
свою неправоту, просто и сердечно мирился с тем, кого только что
несправедливо обидел. Но безграничная любовь к искусству, которая не
покидала его до конца жизни, заставляла прощать все его недостатки.
Были в нём и большая сердечность, и отзывчивость, смешанные с чисто
детским простодушием. Скромный в своих привычках, неприхотливый в еде, он
иногда любил и кутнуть, но это, видимо, было ему не по нутру, потому что он
тут же становился угрюм, раздражителен и даже, по свидетельству Г.Г.
Гагарина , неприятен в обществе.
Лучше всего чувствовал он себя в кругу друзей и учеников, которым
постоянно и бескорыстно помогал. Он боролся за правду и справедливость, о
чём свидетельствовало его участие в судьбе талантливых художников из
крепостных. Общеизвестна его решающая роль в судьбе великого украинского
поэта и художника Т.Г. Шевченко.
Крепостной помещика Энгельгардта Тарас Шевченко подростком был отдан в
аренду « комнатному живописцу» Ширяеву. Человек ремесленный, он обучался
живописному и малярному делу. Помимо склонности к «художествам» Шевченко
писал стихи.
Мокрицкий, хорошо осведомлённый о своих земляках, живущих в
Петербурге, рассказал Брюллову о талантливом крепостном, который «страдал
по прихоти грубого господина». Поддержать его могли только люди
влиятельные. Брюллову показали рисунки и стихи юноши. Тем и другим он
остался доволен.
Шевченко был приведён в мастерскую художника и настолько заинтересовал
его, что Брюллов сам отправился к Энгельгардту, в дом Мелиховых на
Молоховую улицу, с ходатайством об отпускной. Но Энгельгардт не был
филантропом и так говорил с Брюлловым о своём крепостном, что художник
долго не мог забыть эту «свинью в торжковских туфлях». Иначе он
Энгельгардта и не называл впоследствии. Впрочем, «свинья» была весьма
просвещённой: дом её посещал композитор Глинка.
Гораздо более преуспел в переговорах с Энгельгардтом Венецианов. Со
свойственной ему в подобных вопросах деловитостью он сразу узнал цену, за
которую помещик не против был отпустить крепостного. Крепостной –
обученный, «при доме необходимый», а потому и цена ему была 2500 рублей.
2 апреля 1837 года Мокрицкий записал в дневнике: «После обеда призывал
меня Брюллов, у него был Жуковский, они желали знать подробности насчёт
Шевченко; слава богу, дело наше, кажется, примет хороший ход…» И далее:
«Брюллов начал сегодня портрет Жуковского…»
То, что Брюллов обратился к Жуковскому, не было случайностью. Поэт
состоял Почётным вольным общинником Академии, принимал участие в её делах.
Положение, которое занимал Жуковский при дворе, также давало основание
рассчитывать на действенность его помощи. К хлопотам о Шевченко привлекли и
обер – гофмейстера двора графа Матвея Юрьевича Виельгорского, знакомого
Брюллову ещё по Италии. Прежде чем начать портрет Жуковского , Брюллов
тщательно оговорил с ним и Виельгорским план будущих действий.
Портрет решено было разыграть в лотерею, выпустив билеты на сумму,
нужную для выкупа. Портрет должна была выиграть императрица.
Брюллов писал Жуковского у себя в мастерской. Мягкое кресло, книги,
картины, беседы с остроумным Карлом Павловичем – всё приводило Жуковского в
приятное расположение духа. Он любил бывать у художника. Брюллов также
получал удовольствие: он симпатизировал Жуковскому и давно знал его. В 1835
году в Италии он писал его небольшой акварельный портрет, который подарил
поэту П.А. Вяземскому.
Живописный портрет рождался также легко и быстро. Мокрицкий сообщает
по этому поводу: «В мастерской нашей прибавилось ещё одно прекрасное
произведение: портрет В.А.Жуковского – и как он похож! Поразительное
сходство с необыкновенной силой рельефа. Сеанс продолжался не более двух
часов, и голова, кажется, почти окончена.
Несмотря на кажущуюся лёгкость, Брюллов не сразу пришёл к
окончательному варианту. Существует описание первоначального решения
композиции, сделанное Мокрицким. На портрете «вы видите дородного мужчину,
покойно сидящего в креслах; голова его наклонена вперёд: руки сложены одна
на другую выше колен… в правой руке держит он перчатку…». В окончательном
варианте перчатки нет. Брюллов убрал её; она отвлекала внимание зрителя от
рук, которые играют в характеристике человека не меньшую роль, чем лицо.
Портрет отличался сдержанным коричневатым колоритом и отсутствием
эффектов. Последнее шло от самой модели. Созерцательное спокойствие, а не
только ум и благородство отличали образ поэта и человека, стремившегося
«смягчить, а не тревожить» сердца.
Цель, с которой создавался портрет, держалась в тайне, и лишь когда
всё было кончено, заговорили о лотерее. Деятельное участие в ней принимали
фрейлина Ю.Ф. Баранова, приятельница Жуковского, и М..Ю. Виельгорский. Как
и предполагалось, портрет достался императрице.
Остальное описано самим Шевченко в повести «Художник»:
«Поутру рано получаю я (рассказ ведётся от лица художника Сошенко. –
А.К.) собственноручную записку В.А. Жуковского такого содержания:
«Милостливый государь!
Приходите завтра в одиннадцать часов к Карлу Павловичу и дожидайтесь
меня у него, дожидайтесь меня непременно, как бы я поздно ни приехал.
В.Жуковский.
Приведите и его ( Шевченко) с собою».
…Ровно в одиннадцать часов явился я на квартиру Карла Павловича, и
Лукьян, отворяя мне дверь, сказал: «Просили подождать…» Я не заметил, как
вошёл в мастерскую Карл Великий в сопровождении графа Виельгорского и
В.А.Жуковского. Я с поклоном уступил им своё место и отошёл к портрету
Жуковского… я замирал от ожидания. Наконец Жуковский вынул из кармана
форменно сложенную бумагу и, подавая мне, сказал: «Передайте это ученику
вашему». Я развернул бумагу – это была его отпускная, засвидетельствованная
графом Виельгорским, Жуковским и К. Брюлловым…
В продолжение нескольких дней мой ученик был так счастлив, так
прекрасен, что я не мог смотреть на него без умиления. Во все эти дни хоть
он и принимался за работу, но работа ему не давалась, и он, было, положит
свой рисунок в портфель, вынет из кармана отпускную, прочитает её чуть не
по складам, поцелует и заплачет. На другой день часу в десятом утра одел я
его снова, отвёл к Карлу Павловичу и, как отец любимого сына передаёт
учителю, так я передал его. С того дня он начал посещать академические
классы и сделался пенсионером Общества поощрения художников».
В 1845 году Шевченко получил звание художника живописи исторической и
портретной. Но более, нежели «художеством», занимался он сочинительством…
Мягкий, чувствительный по натуре, Брюллов счастливо понимал тайну
красоты и владел мастерством её воплощения. Его «Итальянское утро» и
«Полдень», типы итальянских женщин и русских красавиц полны обаятельной
женственности, согретой биением живой и трепетной чувственности. В этом он
как бы унаследовал качество греческих ваятелей, для которых, подобно
Пигмалиону, в созданном образе читалась иная, внутренняя жизнь,
наполнявшая творца всем богатством эмоциональных переживаний. И как у
греков совершенство формы не убивало силы эмоционального замысла, так и у
Брюллова его классические албанки и трастеверинки живут, молятся, любят,
работают, а не просто позируют художнику. Эта сила жизненной правды уводит
Брюллова от холодного академизма к подлинно реалистическому и вечно
животворному искусству и делает художника близким, нужным и понятным
советскому зрителю, ибо наша жизнь полна тоже оптимистическим
мироощущением.
ОСОБЕННОСТИ ЦЕЛЕЙ И РЕЗУЛЬТАТЫ
ТВОРЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ.
После окончания академии Брюллову было предложено остаться здесь ещё на
три года для дальнейшего усовершенствования, после чего полагалась
шестилетняя заграничная поездка. Но художник отказался от этого
предложения, ибо в стенах академии его таланту давно стало тесно.
