десять лет он выступил публично в связи с каким-то общественным
мероприятием. В восемнад-
цать лет он давал концерты как пианист-виртуоз, и его даже называли «одним
из бе-
шеных листовской школы», хотя такое сравнение с Листом можно отнести
только к
виртуозности игры Брамса, ибо Листа он не любил и к его школе принадлежать
не
мог. В двадцать лет Брамс отважился посетить Шумана, который, прослушав
его, пред-
сказал ему великую будущность. Этот визит - в сентябре 1853 года - стал
важнейшим
событием в его жизни, поворотным пунктом, решающим образом определившим и
жи-
тейскую судьбу, и внутреннее развитие музыканта.
Примерно в том же возрасте, когда Брамс уже был образованным и твёрдо
стоящим
на ногах музыкантом-профессионалом, завоевавшим признание и как
исполнитель и как композитор, Чайковский только начал задумываться о
возможности сделать музы-
ку своей профессией. В это время он служил в министерстве юстиции, и
окончатель-
ное решение бросить эту службу у него ещё не созрело. Более того, в
двадцать два
года, когда он подошёл к такому решению, Пётр Ильич вдруг проявил к своей
юри-
дической карьере совершенно не согласующееся с музыкальными перспективами
рве-
ние в надежде занять место столоначальника, что сулило ему существенное
улучше-
ние материального положения. Чайковского, ещё не искушённого во всех
тонкостях чиновничьей карьеры, обошли назначением, и, по свидетельству его
брата Модеста, он
был настолько раздосадован и обижен, что эта неудача могла способствовать
его рез-
кому повороту в сторону музыки. Скорее всего, Модест Ильич преувеличил
значение
этого случая в окончательном выборе жизненного пути Петра Ильича, однако
сам факт служебного усердия его летом 1862 года, доходившего до работы над
министер- скими бумагами дома по ночам, никак не говорит о твёрдом
намерении порвать со службой именно тем летом. Он и сам подтверждает это в
письме к сестре 10 сентя- бря 1862 года, когда уже серьёзно занялся
музыкой и записался в консерваторию: «Службу, конечно, я окончательно не
брошу, пока не буду окончательно уверен в том,
что я артист, а не чиновник».
До поступления в консерваторию музыкальная подготовка Чайковского
ограничива-
лась сравнительно немногим для композитора такого значения, каким он стал
впослед-
ствии. Самые элементарные понятия о музыке он получил от матери: она
немного иг-
рала на фортепиано и пела модные романсы. Это был первый толчок, благодаря
кото-
рому Пётр Ильич научился подбирать на рояле то, что ему доводилось слышать
в ис-
полнении механического органа-оркестрины, привезённого отцом в воткинский
дом из Петербурга. Родители обратили внимание на тягу мальчика к музыке и,
когда ему
было около пяти лет, наняли учительницу для обучения игре на рояле. В
восьмилет-
нем возрасте ученик читал ноты не хуже своей учительницы. Но от Модеста
Ильи-
ча мы знаем, что эта учительница обладала более чем скромными познаниями в
му- зыке, и такой успех её ученика не должен вызывать удивления. Примерно
в это же
время Пётр Ильич неплохо играл некоторые мазурки Шопена. В таких семьях,
какой
была семья Чайковских, это тоже не может рассматриваться каким-то особым
дости-
жжением, хотя, конечно, свидетельствует о наличии музыкальных
способностей. В учи-
лище правоведения Чайковский пел в хоре, которым руководил известный
композитор
русской церковной музыки Г.А.Ломакин. Он видел музыкальность Чайковского,
но в этом отношении всё же ничем особенным его не выделил.
В возрасте от пятнадцати до восемнадцати лет Чайковский занимался с
домашним
учителем, коим был Рудольф Васильевич Кюндингер, известный педагог и
пианист. Кюндингер приходил к Чайковским только раз в неделю, но за три
года занятий с ним
Пётр Ильич получил от него немало полезного. Впоследствии Кюндингер,
поглощён-
ный многочисленными уроками с именитыми учениками, мало что сохранивший в
па-
мяти о своих занятиях с Чайковским, рассказывал Модесту Ильичу, что ему и
в го-
лову не приходило, с каким музыкантом он имеет дело. И хотя способности
Чайков-
ского, по его мнению, были выдающимися, он не усмотрел в нём не только
будуще-
го композитора, но даже блестящего исполнителя. На вопрос отца, стоит ли
Пете по-
святить себя музыке, Кюндингер ответил отрицательно. Веры в исключительный
талант
Чайковского у него тогда не было.
Не было такой веры ни у родственников Петра Ильича, ни у его друзей.
Словом,
ничто не предвещало в нём великого музыканта, и Кюндингер не был одинок в
от-
сутствии смелых пророчеств, которые могли бы появиться, сверкни Чайковский
огнём
гениальности, как это случалось почти со всеми крупнейшими композиторами в
их детские или юношеские годы. В его талант инстинктивно верил, пожалуй,
только отец,
усилия которого и привели к тому, что Чайковский сумел получить неплохие
практи-
ческие навыки и кое-какие познания в музыке. Это отец нанял ему
учительницу в детстве. Он же потом пригласил Кюндингера и он же
благословил сына, когда тот всерьёз повернулся лицом к искусству, бросив
службу. Но и отец никогда не предпо-
лагал, что его Петя станет величайшим композитором России, перед которым
склонят головы почитатели музыки всего мира.
Да и что можно было предположить? Что знал и умел Чайковский в тот момент,
когда он подошёл к серьёзному решению? Он умел прилично читать ноты,
неплохо играл на фортепиано, импровизировал. Большей частью это сводилось
к сравнительно
лёгкой музыке развлекательного характера, и всё это не слишком выходило за
рамки
обычного для светских молодых людей того времени. Про него можно было
сказать: способный молодой человек - и только. Недаром, вспоминая об этом
периоде, товарищ
Чайковского по консерватории, видный музыкальный критик Герман Августович
Ларош
сказал, что музыкальные сведения Петра Ильича в этот период были «пугающе
малы»
а Модест Петрович дал и вовсе безжалостную характеристику его музыкальной
под-
готовке в предконсерваторский период: «В музыкальном отношении облик Петра
Иль-
ича к концу 1860 года выступает в виде дилетанта самого первобытного вида.
В тео-
ретическом отношении он круглый невежда…»
Насчёт теоретических познаний Петра Ильича, которыми он обладал ко
времени, соответствующему приведённой характеристике брата, можно судить
по чрезвычайно яркому примеру, упоминаемому ещё одним другом, также видным
музыкальным кри- тиком, Н.Д.Кашкиным. В 1859 году Пётр Ильич был поражён
искусством одного знако-
мого офицера делать модуляции. Чайковсого удивляло, что этот офицер
умудрялся пе-
реходить из одной тональности в любую другую не более чем в три аккорда.«Я
счи-
тал себя в музыкальном отношении более талантливым, - рассказывал
Чайковский, - а
между тем я и подумать не мог проделать то же самое».
Разумеется, оценки Лароша, Кашкина и даже Модеста Чайковского значительно
при-
нижают то, чем обладал Петр Ильич в свои двадцать лет. Его глубокая
музыкальная
душа была тогда скрыта от всех. Но эти критики его профессионального
уровня не могли не поражаться тому прогрессу, который сделал Чайковский, и
это, естественно,
сказалось на резкости их суждений.
Не заходя слишком далеко в поисках более точной характеристики музыкальных
знаний Петра Ильича перед его поступлением в консерваторию, мы тем не
менее мо-
жем смело сказать, что музыкальная база, которой располагали к двадцати
годам Брамс
и Чайковский, отличалась чрезвычайно сильно. Первый в эти годы был уже
признан-
ным музыкантом, который бы только посмеялся над затруднениями в переходе
из од-
ного тона в другой. Чайковский же, как мы видим его в воспоминаниях друзей
и в
его собственных письмах, в двадцать лет ещё не был даже приличным
дилетантом.
Это различие в становлении обоих музыкантов надо обязательно иметь ввиду,
чтобы
понять их разный подход к творчеству и как одно из важных следствий этого
отно-
шение их к музыке друг друга, особенно отношение Чайковского к музыке
Брамса.
3
Многое также помогает понять разница в образе жизни, доставшемся обоим
компо-
зиторам в период формирования их характеров и накопления первоначального
жизнен-
ного опыта.
Брамсу с тринадцати лет приходилось помогать семье, ибо доходы отца были
неве- лики. Природный дар и приобретённое мастерство талантливого мальчика
использо-
вались до предела, и Брамс до поздней ночи играл в тавернах и ресторанах,
где по-
знакомился с красочным разнообразием портовой жизни Гамбурга.
Дополнительный
заработок ему давали сочинения и аранжировки модных пьес, которые
гамбургские
издатели охотно покупали. И хотя Брамс не испытал настоящей нищеты, но как
вы-
ходец из сословия, живущего за счёт собственного нелёгкого труда, он
совсем не был
избалован жизнью. Это, несомненно, наложило отпечаток на его характер, на
отноше-
ние к жизни, к людям и на его творчество.
Одна из существеннейших черт Брамса состояла в том, что он не умел
продвигать-
ся вперёд иначе, чем преодолевая сопротивление, иначе, чем силой
собственного хара- ктера, собственной энергии и упорного труда. Не раз он
