стала переходить из рук МВД в руки Главною управления землеустройства и
земледелия.
Из всего количества хуторов и отрубов, созданных за время реформы, 64,3 %
возникло в результате разверстания целых селений. Землеустроителям удобнее
было так работать, повышалась результативность их труда, высокое
начальство получало для жонглирования круглые цифры, но вместе с тем
умножалось число мелких хуторян и отрубников, которых никак нельзя было
назвать \"крепкими хозяевами\". Многие хозяйства были нежизнеспособны. В
Полтавской губернии, например, при полном разверстании селений в среднем
на одного хозяина приходилось 4,1 дес. Крестьяне говорили, что на иных
хуторах \"курицу некуда выгнать\".
Только около 30 % хуторов и отрубов на общинных землях образовалось путем
выдела отдельных хозяев. Но это, как правило, были крепкие хозяева. В той
же Полтавской губернии средний размер единичного выдела составлял 10 дес.
Но большинство таких выделов было произведено в первые годы реформы. Затем
это дело практически сошло на нет.
Со смешанным чувством относился Столыпин к такому развитию. С одной
стороны, он понимал, что только рассечение надела на отруба изолирует
крестьянские хозяйства друг от друга, только полное расселение на хутора
окончательно ликвидирует общину. Крестьянам, рассредоточенным по хуторам,
трудно будет поднимать мятежи. \"Совместная жизнь крестьян в деревнях
облегчала работу революционерам\", - писала М. П. Бок явно со слов отца.
Этот полицейский подтекст реформы нельзя упускать из виду.
С другой стороны, Столыпин не мог не видеть, что вместо крепких,
устойчивых хозяйств землеустроительное ведомство фабрикует массу мелких и
заведомо слабых - таких, которые никак не могли стабилизировать обстановку
в деревне и стать опорой режима. Однажды, прочитав отчет, подготовленный в
Главном управлении землеустройства и земледелия, Столыпин написал
главноуправляющему А. В. Кривошеину: \"Со слишком большою силою хулятся
единоличные выделы. Хвалите и дайте должную оценку сплошному разверстанию
целых селений, но не опорочивайте единоличных выделов\". Однако он не в
силах был развернуть громоздкую машину землеустроительною ведомства таким
образом, чтобы она действовала не так, как ей удобно, а как нужно для
пользы дела. Тем более, что руководители ведомства были уверены, что
действуют так, как надо.
Чтобы добиться от крестьян согласия на разбивку всею надела, чиновники из
органов землеустройства, случалось, прибегали к самым бесцеремонным мерам
давления. Об одном характерном случае рассказывается в воспоминаниях
земского начальника В. Поливанова. Автор служил в Грязовецком уезде
Волошдской губернии. Однажды рано утром в страдную пору в одну из деревень
нагрянул непременный член землеустроительной комиссии. Был созван сход, и
непременный член объяснил \"мужичкам\", что им надо выходить на хутора:
общество небольшое, земли достаточно и вода с трех сторон. \"Я как план
посмотрел, так и творю своему писарю: скорей Лопатиху на хутора переводить
надо\". Посовещавшись между собой, сходчики ответили отказом. Ни обещания
предоставить ссуду, ни угрозы арестовать \"бунтовщиков\" и привести на
постой солдат не возымели действия. Крестьяне твердили: \"Как старики жили,
так и мы будем жить, а на хутора не согласны\". Тогда непременный член
отправился пить чай, а крестьянам запретил расходиться и садиться на
землю. После чаепития непременно потянуло на сон. К ожидавшим под окнами
крестьянам он вышел поздно вечером. \"Ну как, согласны? \" - \"Все согласны!
- дружно отвечал сход. - На хутора, так на хутора, на осину, так на осину,
только чтобы всем, значит, вместе\". В. Поливанов утверждал, что ему
удалось дойти до губернатора и восстановить справедливость. Если иго так,
то перед нами типичный случай с нетипичной концовкой. Иногда ведь бывал и
кровавый исход.
В мае 1910 г. полицейские стражники расстреляли сход в с. Волотове
Лебедянского уезда Тамбовской губернии. Было убито шестеро крестьян.
Конфликт произошел из-за слишком явного покровительства отрубщикам со
стороны властей. Землеустроительный проект предусматривал создание отрубов
на лучших землях вблизи села. Общинники же должны были ездить на край
надела, даже и за реку Дон.
Крестьяне сопротивлялись переходу на хутора и отруба не по темноте своей и
невежеству, как считали власти, а исходя из здравых житейских соображений.
Крестьянское земледелие очень зависело от капризов погоды. Имея полосы в
разных частях общественного надела, крестьянин обеспечивал себе ежегодный
средний урожай: в засушливый год выручали полосы в низинах, в дождливый -
на взгорках. Получив надел в одном отрубе, крестьянин оказывался во власти
стихии. Он разорялся в первый же засушливый год, если ею отруб был на
высоком месте. Следующий год был дождливым, и очередь разоряться приходила
соседу, оказавшемуся в низине. Только большой отруб, расположенный в
разных рельефах, мог гарантировать ежегодный средний урожай.
Вообще во всей этой затее с хуторами и отрубами было много надуманного,
доктринерского. Сами по себе хутора и отруба не обеспечивали подъем
крестьянской агрикультуры, и необходимость повсеместного их введения никем
не доказана. \"Нигде в мире не наблюдалось такого практического опыта, -
пишет американский историк Дж. Ейни, - который бы показал, что соединенные
в одно целое поля принесли с собой агрикультурный прогресс, и некоторые
современные исследователи крестьянской агрикультуры фактически отрицают
подобную причинно-следственную связь... С 40-х годов ХХ в. в Западной
Европе прилагались мощные усилия к объединению владений, но система
открытых полей до сих пор широко распространена среди некоторых наиболее
продуктивных хозяйств\". Между тем Столыпин и ею сподвижники все более
утверждались в мысли, что хутора и отруба - единственное универсальное
средство, способное поднять крестьянскую агрикультуру от Польши до Дальнею
Востока, \"от финских хладных скал до пламенной Тавриды\".
Такая ортодоксальная приверженность отчасти объяснялась тем, что многие
ведущие деятели реформы, начиная с П. А. Столыпина, были связаны с
Западным краем и наиболее близко знакомы именно с западной деревней. В. И.
Гурко, сын прославленного генерала времен русско-турецкой войны, начинал
свою карьеру в Польше, под крылышком у отца, занявшего к тому времени пост
варшавского генерал-губернатора. Затем перебрался на службу в Петербург.
Датчанин А. А. Кофод приехал в Россию в возрасте 22 лет, ни слова не зная
по-русски, и затем долго жил в небольшой датской колонии в Псковской
губернии. Из них троих только Столыпин имел непосредственные представления
о деревенской жизни в центральной России. Хотя и он за два года в
Саратовской губернии, бывая в деревне наездами, не успел глубоко ее
познать. Однако, впрочем, как раз он отличался более мягким, более
терпимым отношением к крестьянской общине. По крайней мере на словах.
Что же касается А. В. Кривошеина, в 1908 г. занявшего должность
главноуправляющего землеустройством и земледелием и ставшего ближайшим
сподвижником Столыпина, то он вообще мало был связан с деревней. Карьеру
он начинал юрисконсультом Донецкой железной дороги, затем перешел в
Переселенческое управление и стал петербургским чиновником. \"Он был
талантлив, энергичен, чрезвычайно импульсивен и обладал счастливой
способностью улавливать, в какую сторону дует ветер\", - вспоминал о нем
Кофод. Витте, считавший Кривошеина \"величайшим карьеристом\", отмечал, что
в 1905 г. он был еще сторонником общины, но после крутого поворота
правительственной политики резко изменил свои взгляды.
Несмотря на все старания правительства, хутора прививались только в
северо-западных губерниях, включая отчасти Псковскую и Смоленскую. В
предыдущей главе отмечалось, что крестьяне Ковенской губернии еще до
начала столыпинской реформы стали расселяться по хуторам. Такое же явление
Кофод наблюдал в Псковской губернии. В этих краях сказывалось влияние
Пруссии и Прибалтики. Местный ландшафт, переменчивый, изрезанный речками и
ручьями, тоже способствовал созданию хуторов.
В южных и юго-восточных губерниях главным препятствием для широкой
хуторизации были трудности с водой. Но здесь (в Северном Причерноморье, на
Северном Кавказе и в степном Заволжье) довольно успешно пошло насаждение
отрубов. Отсутствие сильных общинных традиций в этих местах сочеталось с
высоким уровнем развития аграрного капитализма, исключительным плодородием
почвы, ее однородностью на очень больших пространствах и низким уровнем
агрикультуры. Крестьянин, почти не затратив на улучшение своих полос труда
и средств, без сожаления их оставлял и переходил на отруб.
В Центрально-нечерноземном районе крестьянин, наоборот, мною сил должен
был вкладывать в возделывание своею надела. Без ухода здешняя земля ничего
не родит. Удобрение почвы здесь началось с незапамятных времен. А с конца
ХIХ в. участились случаи коллективных переходов целых селений к
многопольным севооборотам с высевом кормовых трав. Получил развитие и
переход на \"широкие полосы\" (вместо узких, запутанных) . \"Самый факт
глубокой интенсивности полевого хозяйства... уложившейся в систему
общинно-чересполосною землепользования, не только не вызывает потребности,
но даже служит препятствием к переходу на участковое землепользование\",
писал П. Н. Першин, автор одной из лучших книг по этой проблеме.
Деятельность правительства принесла бы гораздо больше пользы, если бы в
центральнонечерноземных губерниях оно, вместо насаждения хуторов и
отрубов, оказывало помощь интенсификации крестьянской агрикультуры в
рамках общины. Первое время, особенно при князе Васильчикове, такая помощь
отчасти оказывалась. Но с приходом Кривошеина землеустроительное ведомство
повело резко антиобщинную политику. В итоге коса нашла на камень:
крестьяне сопротивлялись насаждению хуторов и отрубов, а правительство
чуть ли не открыто препятствовало внедрению передовых систем земледелия на
общинных землях. Единственное. в чем нашли общий интерес землеустроители и
местные крестьяне, это разделение совместного землевладения нескольких
деревень. В Московской и некоторых других губерниях этот вид
землеустройства получил настолько большое развитие, что стал отодвигать на
второй план работы по выделению хуторов и отрубов.
В центрально-черноземных губерниях основным препятствием к образованию
хуторов и отрубов на общинных землях было крестьянское малоземелье.
Побывав в Курской губернии, Кофод жаловался, что так и не смог найти общий
язык с местными крестьянами: \"Они хотели помещичью землю немедленно и
даром\". Из этого следовало, что прежде чем насаждать хутора и отруба, в
этих губерниях надо было решить проблему крестьянского малоземелья - в том
числе и за счет раздутых помещичьих латифундий.
Итоги столыпинской аграрной реформы выражаются в следующих цифрах. К 1
января 1916 г. из общины в чересполосное укрепление вышло 2 млн.
домохозяев. Им принадлежало 14,1 млн. дес. земли. 469 тыс. домохозяев,
живших в беспередельных общинах, получили удостоверительные акты на 2,8
млн. дес. 1,3 млн. домохозяев перешли к хуторскому и отрубному владению
(12,7 млн. дес.) . Кроме того, как уже говорилось, на банковских землях
образовалось 280 тыс. хуторских и отрубных хозяйств - это особый счет. Но
и другие приведенные выше цифры нельзя механически складывать, поскольку
некоторые домохозяева, укрепив наделы, выходили потом на хутора и отруба,
а другие шли на них сразу, без чересполосного укрепления. По
приблизительным подсчетам, всего из общины вышло около 3 млн. домохозяев,
что составляет несколько меньше третьей части саг общей их численности в
тех губерниях, где проводилась реформа. Впрочем, как отмечалось, некоторые
из выделенцев фактически давно уже забросили земледелие. Из общинного
оборота было изъято 22 % земель. Около половины их пошло на продажу.
Какая-то часть вернулась в общинный котел. В конечном итоге властям не
удалось ни разрушить общину, ни создать устойчивый и достаточно массовый
слой крестьян-собственников. Так что можно творить об общей неудаче
столыпинской аграрной реформы.
Вместе с тем известно, что после окончания революции и до начала первой
мировой войны положение в русской деревне заметно улучшилось. Некоторые
журналисты легкомысленно связывают это с проведением аграрной реформы. На
самом же деле действовали другие факторы. Во-первых, как уже творилось, с
1907 г. были отменены выкупные платежи, которые крестьяне выплачивали в
течение 40 с лишним лет. Во-вторых, окончился мировой сельскохозяйственный
кризис и начался рост цен на зерно. От этого, надо полагать, кое-что
перепадало и простым крестьянам. В-третьих, за годы революции сократилось
помещичье землевладение, а в связи с этим уменьшились и кабальные формы
эксплуатации. Наконец, в-четвертых, за весь период был только один
неурожайный год (1911) , но зато подряд два года (1912-1913) были отличные
урожаи. Что же касается аграрной реформы, то такое широкомасштабное
мероприятие, потребовавшее столь значительной земельной перетряски, не
могло положительным образом сказаться в первые же годы своею проведения.
Тем не менее, вряд ли можно считать справедливым то огульно отрицательное
отношение к реформе, которым сильно грешили советские историки в прошлые
годы. Некоторые мероприятия, сопутствовавшие ей, были хорошим, полезным
делом. Это касается предоставления большей личной свободы крестьянам,
устройства хуторов и отрубов на банковских землях, переселения в Сибирь,
некоторых видов землеустройства.
