грабить, и расходились от него. Димитрий оставил осаду
Новгород-Северска и перешел к Севску, где народонаселение заявляло ему свою
преданность, но здесь 21 января присланное Борисом войско нанесло ему
поражение; он убежал в Путивль.
Неудача под Севском не испортила дело претендента. Русские города
сдавались ему и изменяли Борису один за другим. Силы Димитрия увеличились.
Три месяца сидел он в Путивле, который принял тогда вид многолюдной
столицы. Димитрий приказал привести из Курска чудотворную икону Божьей
Матери и говорил, что отдает себя и свое дело покрову
св. Девы. Между прочим, он приглашал к себе на обеды русских и поляков,
православных священников и ксендзов, старался сблизить между собою тех и
других. Сам он был очень любознателен, много читал, беседовал с
образованными поляками, сообщал им разные замечания, которые удив-
ляли их своею меткостью, а русским он внушал уважение к просвещению и стыд
своего невежества. «Как только с Божьею помощью стану царем,— говорил он,—
сейчас заведу школы, чтобы у меня во всем государстве
выучились читать и писать; заложу университет в Москве, стану посылать
русских в чужие края, а к себе буду приглашать умных и знающих иностранцев,
чтобы их примером побудить моих русских учить своих детей всяким наукам и
искусствам». Несколько монахов, явившихся в Путивль с ядом по приказанию
Бориса, были схвачены и заключены
в тюрьму, но после Димитрий простил их. Названному царевичу помогало то
обстоятельство, что, когда в Москве его проклинали под именем Гришки
Отрепьева, Димитрий всенародно показывал лицо, называвшее себя Григорием
Отрепьевым. Это обстоятельство еще более уверило народ, что
Димитрий настоящий царевич. Наконец в мае войско, которое стояло под
Кромами и осаждало донских казаков, запершихся в этом городе, присягнуло
Димитрию в верности, и воеводы явились к нему с повинною. Тогда Димитрий 24
мая прибыл к Кромам и, предводительствуя сдавшимся войском, двинулся к
Орлу, где встретили его выборные от всей Рязанской
земли с поклоном. Из Орла Димитрий отправился в Тулу. В каждом селении сего
встречали с хлебом-солью. Люди сбегались на большую дорогу смотреть на
своего царя. Из Тулы Димитрий послал в Москву Гаврила Пушкина и Наума
Плещеева с грамотою, а сам, оставаясь в Туле, занимался, как
царь, государственными делами, разослал грамоты, в которых возвещал о своем
прибытии, вместе с ними разослал форму присяги себе на верность, приказал
воротить английского посла Смита, уехавшего с письмами Бориса, принял его
ласково и дал ему письмо от своего имени, извещая английского короля о
своем воцарении, обещал англичанам дать такие
выгоды, какие даровал его отец. Среди этих занятий прибыли к нему
московские бояре, и в их числе трое братьев Шуйских и Федор Иванович
Мстиславский. Димитрий принял их на первый раз сухо, сделал им замечание,
что казаки и простой народ предупредили их в верности и ранее отторглись от
крамольников. Их приводил к присяге в соборной церкви
рязанский архиепископ грек Игнатий. Димитрий полюбил его и назначил
патриархом вместо Иова: Игнатий был человек нрава веселого, снисходительный
к себе и другим, разделял с Димитрием его веротерпимость и расположение к
западному просвещению. Наконец, объявляя, что идет в свою столицу, Димитрий
послал в Москву князя Василия Васильевича
Голицына и князя Рубца-Масальского с приказанием устранить из Москвы всех
его опасных врагов, а вслед за ними выступил сам и медленно прибыл в
Серпухов. Он беспрестанно останавливался, говорил с народом, расспрашивал
об его житье-бытье и обещал льготы. В Серпухове, на берегу
Оки, на лугу ожидал его привезенный из Москвы огромный шатер, богато
разукрашенный, в котором можно было поместить несколько сот человек.
Одновременно с шатром прибыла из Москвы царская кухня и множество прислуги.
В этом шатре Димитрий давал первый пир и угощал бояр,
окольничих и думных дьяков. Когда его известили, что Годуновы отравили себя
ядом, Димитрий изъявлял сожаление, а относительно сосланных из Москвы
приверженцев Годуновых говорил, что готов помиловать их.
Из Серпухова Димитрий ехал уже в богатой карете, в сопровождении знатных
особ, и остановился в селе Коломенском. Здесь, на пространном лугу,
окаймляющем Москву-реку, его ожидал новый шатер. Попы, монахи, гости,
посадские люди, крестьяне приходили поклониться своему царю.
То была, по старому обычаю, почетная встреча. Царю подносили подарки:
ткани, меха, золото, серебро, жемчуг, а бедняки—хлеб-соль. Димитрий
особенно ласково принимал хлеб-соль от бедняков. «Я не царем у вас буду,—
говорил он,— а отцом, все прошлое забыто; и вовеки не помяну того, что
вы служили Борису и его детям; буду любить вас, буду жить для пользы и
счастья моих любезных подданных».
Наконец 20 июня 1605 года молодой царь торжественно въехал в столицу при
радостных восклицаниях бесчисленного народа, столпившегося в Москву с
разных сторон. Он был статно сложен, но лицо его не было красиво, нос
широкий, рыжеватые волосы; зато у него был прекрасный лоб и умные,
выразительные глаза . Он ехал верхом, в золотом платье, с богатым
ожерельем, на превосходном коне, убранном драгоценной сбруей, посреди бояр
и думных людей, которые старались перещеголять один другого своими
нарядами. На кремлевской площади ожидало его духовенство с образами и
хоругвями; но здесь русским показалось кое-что не совсем ладным; польские
музыканты во время церковного пения играли
на трубах и били в литавры, а монахи заметили, что молодой царь
прикладывался к образам не совсем так, как бы это делал природный русский
человек. Народ на этот раз извинил своего новообретенного царя. «Что
делать,— говорили русские,— он был долго в чужой земле». Въехавши в Кремль,
Димитрий молился сначала в Успенском соборе, а потом
в Архангельском, где, припавши к гробу Грозного, так плакал, что никто не
мог допустить сомнения в том, что это не истинный сын Ивана. Строгим
ревнителям православного благочестия тогда же не совсем понравилось то, что
вслед за Димитрием входили в церковь иноземцы.
Вступивши во дворец, Димитрий принимал поздравления с новосельем, а
Богдан Бельский вошел на Лобное место, снял с себя образ, на котором был
крест и изображение Николая Чудотворца, и сказал: «Православные!
Благодарите Бога за спасение нашего солнышка, государя царя Димитрия
Ивановича. Как бы вас лихие люди ни смущали, ничему не верьте. Это истинный
сын царя Ивана Васильевича. В уверение и целую перед вами животворящий
крест и св. Николу Чудотворца». Народ отвечал громкими восклицаниями:
«Боже, сохрани царя нашего, Димитрия Ивановича! По-
дай ему, Господи, здравия и долгоденственного жития. Покори под ноги его
супостатов, которые не верят ему». Московские колокола без умолку гремели
целый день так сильно, что иезуиты, приехавшие с Димитрием, думали, что
оглохнут. Иноземцев особенно поражал огромный колокол в 55 футов шириною и
15— вышиною.
Первым делом нового царя было послать за матерью, инокинею Марфою: выбран
был князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, которого Димитрий наименовал
мечником. Царь отложил свое царское венчание до приезда матери.
Едва только прошло несколько дней после приезда Димитрия в столицу, как
Басманов, вошедший в милость нового царя, поймал купца Федора Конева и
несколько торговых людей, которые показали, что князь Василий Шуйский давал
им наставление вооружить против царя народ, указать на
то, что царь дозволяет некрещеным иноземцам входить в церковь, что он
подослан Сигизмундом и польскими панами, что царь не Димитрий, а Гришка
Отрепьев, что он хочет разорить церкви, искоренить веру. Такие возбуждения
приходились тогда отчасти кстати, потому что поляки, при-
шедшие с Димитрием, вели себя нагло, особенно в обращении с женщинами. Царь
отстранил себя от дела, касавшегося его чести и престола, и отдал Шуйского
с братьями суду, составленному из лиц всех сословий. Ход этого суда нам
неизвестен, но суд приговорил Василия Шуйского к смерти,
а братьев его к ссылке. Когда осужденного привели к плахе на Красную
площадь, прискакавший из Кремля вестовой остановил казнь и объявил, что
государь, не желая проливать крови даже важных преступников, заменяет
смертную казнь Василия Шуйского ссылкою в Вятку. Народ был в восторге от
такого великодушия. Современники рассказывают, что Димитрий показывал
народу в Москве настоящего Гришку Отрепьева, о котором впоследствии
объясняли, что это был не настоящий, а подставной Отрепьев. Димитрий не
преследовал вообще тех, которые сомневались в его подлинности. Астраханский
владыка Феодосии упорно держался Годунова и усердно проклинал Гришку
Отрепьева, пока, наконец,
народ изругал его и отправил к воцарившемуся Димитрию. «За что ты,— спросил
его царь,— прирожденного своего царя называешь Гришкою Отрепьевым?» Владыка
отвечал: «Нам ведомо только то, что ты теперь царствуешь, а Бог тебя знает,
кто ты такой и как тебя зовут». Димитрий не сделал ему ничего дурного.
18 июля прибыла царица, инокиня Марфа. Царь встретил ее в селе
Тайнинском. Бесчисленное множество народа побежало смотреть на такое
зрелище. Когда карета, где сидела царица, остановилась, царь быстро
соскочил с лошади. Марфа отдернула занавес, покрывавший окно кареты.
Димитрий бросился к ней в объятия. Оба рыдали. Так прошло несколько
минут в виду всего народа.
Потом царь до самой Москвы шел пешком подле кареты. Марфа въезжала при
звоне колоколов и при ликовании народа: тогда уже никто в толпе не
сомневался в том, что на московском престоле истинный царевич; такое
