современники рассказывают, что благодушный царь был слишком падок до женщин
и дозволял себе в этом отношении грязные и отвратительные удовольствия. В
особенности бросает на него тень его отношение к не-
счастной Ксении: и русские, и иноземные источники говорят об этом, и сам
будущий тесть Димитрия Мнишек писал к нему, что носятся слухи, будто
Димитрий держит близко себя дочь Бориса. В заключение несчастную девушку
отвезли во Владимир и постригли в монахини под именем Ольги .
Исполняя обещание вступить в брак с Мариною, Димитрий отправил в Краков
послом дьяка Афанасия Власьева, который, представляя лицо своего государя,
12 ноября совершил за него акт обручения в присутствии Сигизмунда.
Последний внутренне не совсем был доволен этим, так как, по всему видно,
король надеялся отдать за царя свою сестру.
Между тем в Москве враги уже вели подкоп под своего царя. Во главе их был
прощенный им Василий Шуйский. Беда научила его: теперь он повел заговор
осторожно. Шуйский понял, что нельзя уже произвести переворота одними
уверениями, что царь не настоящий Димитрий. На это всегда был готовый
ответ: «Как же не настоящий, когда родная мать
признала его!» Шуйский возбуждал ропот тем, что царь любит иноземцев, ест,
пьет с ними, не наблюдает постов, ходит в иноземном платье, завел музыку,
хочет от монастырей отобрать достояние, тратит без толку казну, затевает
войну с турками, раздражает шведов в угоду Сигизмунду и намерен
жениться на поганой польке. К Шуйскому пристали: князь Василий Васильевич
Голицын, князь Куракин, Михаиле Татищев и кое-кто из духовных сановников —
особенно ненавидели царя казанский митрополит Гермоген и епископ
коломенский Иосиф, строгие противники всякого общения
с иноверцами. Сообщники Шуйского распространили неудовольствие между
стрельцами, и в январе 1606 года составился умысел убить царя: убийцею
вызвался быть тот самый Шеферединов, который вместе с Молчановым извел
Федора Борисовича с матерью. 8 января они проникли было во
дворец, но сделался шум... Шеферединов бежал и пропал без вести. Семерых
схватили, и они повинились. Тогда Димитрий созвал всех стрельцов к крыльцу
и сказал: «Мне очень жаль вас, вы грубы, и нет в вас любви. Зачем вы
заводите смуты? Бедная наша земля и так страдает. Что же, вы хотите ее
довести до конечного разорения? За что вы ищете меня погубить?
В чем вы можете меня обвинить? Спрашиваю я вас. Вы говорите: я не истинный
Димитрий! Обличите меня, и вы тогда вольны лишить меня жизни) Моя мать и
бояре в том свидетели. Я жизнь свою ставил в опасность не ради своего
возвышения, а затем, чтобы избавить народ, упавший в крайнюю нищету и
неволю под гнетом гнусных изменников. Меня прозвал
к этому Божий перст. Могучая рука помогла мне овладеть тем, что принадлежит
мне по праву. Говорите прямо, говорите свободно: за что вы меня не любите?»
Толпа залилась слезами, упала на колени и говорила: «Царь-государь,
смилуйся, мы ничего не знаем. Покажи нам тех, что нас оговаривают».
Тогда Басманов по царскому приказанию вывел семерых сознавшихся, и
Димитрий сказал: «Вот, они повинились и говорят, что все вы на меня зло
мыслите».
С этими словами он ушел во дворец, а стрельцы разорвали в клочки
преступников.
С тех пор страшно было заикнуться против царя. Народ любил Димитрия и
строже всякой верховной власти готов был наказывать его врагов; в
особенности донские казаки, бывшие тогда в Москве, свирепо наказывали за
оскорбление царского имени. «Тогда,— говорит современник,— назови кто-
нибудь царя ненастоящим, тот и пропал: будь он монах или мирянин—сейчас
убьют или утопят». Сам царь никого не казнил, никого не преследовал, а суд
народный и без него уничтожал его врагов. Но к его несчастию, погибали
менее опасные, а те враги, от которых все исходило, находились близ него и
пользовались его расположением. Услыхавши, что Сигизмунд не любит Димитрия,
бояре поручили гонцу Безобразову передать втайне польским панам, что они
недовольны своим царем, думают его свергнуть и желают, чтобы в Московском
государстве государем был сын Сигизмунда королевич Владислав. Тогда же
через какого-то шведа было сообщено польским панам, будто мать Димитрия
велела передать королю, что на
московском престоле царствует не сын ее, а обманщик. Сигизмунд, узнавши об
этом, приказал дать ответ, что он не загораживает московским боярам дороги
и они могут промышлять о себе; что же касается до королевича Владислава, то
король не такой человек, чтобы увлекаться честолюбием. Но
в то время, когда Сигизмунд коварно одобрял козни бояр, надеясь извлечь из
них для себя выгоду, в самой Польше люди, недовольные поступками
Сигизмунда, имели намерение низвергнуть его с престола и посадить на нем
Димитрия. В числе их был один из родственников Мнишка, Станислав
Стадницкий. Говорят, он сносился об этом с Димитрием. Кроме него
канцлер Лев Сапега в собрании сенаторов указывал на кого-то из Краковской
академии, который писал к московскому государю, что Сигизмундом недовольны
и поляки желают возложить на Димитрия корону. «Если,— говорил Лев Сапега,—
такие послания будут перелетать из Польского
королевства в Москву, то нам нечего ждать хорошего...»
Царь всю зиму ждал своей невесты, а Мнишек медлил и беспрестанно
требовал с нареченного зятя денег. Уже Димитрий передал ему 300 000 злотых,
подарил его сыну 50 000 злотых. Мнишек все еще водил царя. и царь переслал
ему еще около 19 000 рублей. Этого мало: Мнишек без церемонии забирал у
московских купцов товары, занимал у них деньги, и все на счет царя. Когда
Мнишек написал, что он приедет только спустя несколько дней после Пасхи,
Димитрий потерял терпение и написал ему, что если он так опоздает, то не
застанет его в Москве, потому что царь намерен тотчас после Пасхи выступить
в поход. Это заставило Мнишка поторопиться.
В ожидании прибытия невесты царь стягивал войско, назначая сбор под
Ельцом, чтобы тотчас после свадьбы ударить на Крым. Он постоянно приглашал
к себе иноземцев и составил около себя стражу из французов и немцев.
Приближенные русские все более и более оскорблялись предпочтением,
которое царь оказывал иностранцам. Димитрий резко говорил о превосходстве
западных европейцев перед русскими, насмехался над русскими предрассудками,
наряжался в иноземное платье, даже умышленно старался показывать, что
презирает русские обычаи. Так, например, русские не ели телятины; Димитрий
нарочно приказывал подавать ее к столу, когда обедали у него бояре. Однажды
Татищев сказал ему по этому поводу какую-то дерзость. Димитрий вспылил и
отдал приказ отправить его в Вятку, но тотчас же опомнился и оставил при
всех почестях. Но Татищев был мстителен и утвердился в мысли так или иначе
погубить Димитрия.
24 апреля прибыл в столицу Мнишек с дочерью. С ним приехали знатные
паны: братья Адам и Константин Вишневецкие, Стадницкие, Тарлы, Казановские
— с толпою всякого рода челяди и со множеством служивших у них шляхтичей.
Всех гостей было более 2000 человек. Кроме того, в Москву приехали от
Сигизмунда паны Олесницкий и Гонсевский
со своими свитами. Начались роскошные обеды, балы, празднества. Димитрий,
сохраняя свое достоинство, чуть было не поссорился с польскими послами,
требуя, чтобы Сигизмунд называл его не иначе как цезарем, да еще
непобедимым. 8 мая Марина была предварительно коронована царицею, а потом
совершилось бракосочетание. С тех пор пиры следовали за
пирами. Царь в упоении любви все забыл, предавался удовольствиям, танцевал,
не уступая полякам в ловкости и раздражая чопорность русских; а между тем
шляхтичи и челядь, расставленные по домам московских жителей, вели себя до
крайности нагло и высокомерно. Получив, например,
от царя предложение вступить в русскую службу, они хвастались этим и
кричали: «Вот вся ваша казна перейдет к нам в руки». Другие, побрякивая
саблями, говорили: «Что ваш царь1 Мы дали царя Москве». В пьяном разгуле
они бросались на женщин по улицам, врывались в дома, где замечали красивую
хозяйку или дочь. Особенно нагло вели себя панские гайдуки.
Следует заметить, что большая часть этих пришельцев только считались
поляками, а были русские, даже православные, потому что в то время в южных
провинциях Польши не только шляхта и простолюдины, но и многие знатные паны
не отступили еще от предковской веры. Сами приехавшие тогда в Москву братья
Вишневецкие исповедовали православие. Но московские люди с трудом могли
признать в приезжих гостях
единоверцев и русских по разности обычаев, входивших по московским понятиям
в область религии. Притом же все гости говорили или по-польски, или по-
малорусски. Если мы вспомним, что польское правительство то и дело, что
издавало распоряжения о прекращении своевольств в южных областях Польши, то
нетрудно понять, почему прибывшие с панами
в Москву отличались таким буйством. Благочестивых москвичей, привыкших жить
со звоном колоколов, замкнутой, однообразной жизнью, видеть нравственное
достоинство в одном монашестве, соблазняло то, что в Кремле, между
соборами, по целым дням играли 68 музыкантов, а пришельцы
скакали по улицам на лошадях, стреляли из ружей на воздух, пели песни,
танцевали и безмерно хвастались своим превосходством над москвичами. «Крик,
вопль, говор неподобный!— восклицает летописец.— О, как огонь не сойдет с
небеси и не попалит сих окаянных!» Но, как ни оскорбляла
наглость пришельцев русский народ, он все-таки настолько любил своего царя,
что не поднялся бы на него и извинил бы ему, ради его свадьбы. Погибель
Димитрия была устроена путем заговора.
В ночь со вторника на среду, с 13 на 14 мая, Василий Шуйский собрал к
