незамеченными хотя бы по той простой причине, что сам он этого бы не
позволил. Духовный его подъём, объясняемый возращение в литературу,
счастливо совпал с открывшимися возможностями. Он переиздаёт свои книги
(«Жемчуга», «Романтические цветы»), издаёт одну за другой новые («Мик»,
«Фарфоровый павильон», «Костер»), читает лекции в многочисленных студиях и
объединениях, занимается активной переводческой деятельностью, снова воз
вращается к литературной критике.
Творческая и общественная деятельность Гумилёва в первые же годы
после возвращения из-за границы сделала его одним из самых значительных
литературных авторитетов. Десятки выступлений в институтах, студиях, на
вечерах принесли ему широкую известность и сформировали вокруг него
довольно широкий круг учеников.
Все укрепляющийся авторитет Гумилёва не мог не оказывать
определённого влияния на литературную политику, тем более что и сам Гумилёв
не только не был от неё в стороне, но всячески старался на неё
воздействовать. Гумилёв постепенно оттеснял Блока.
Подойдя к 20-м годам как основатель акмеизма, интересный критик,
оригинальный драматург (трагедия «Отравленная туника», драмы «Дон Жуан в
Египте», «Актеон», «Игра», «Гондла», «Дитя Аллаха»), Гумилёв, конечно, в
первую очередь воспринимался как поэт, чьё мастерство становилось всё
совершенней.
Однако вышедший в 1918 году сборник «Костер» не привлёк особого
внимания критики. Эта книга, во многом не похожа на прежние, вызывает
интерес тем, что энергия, ранее обращаемая поэтом в экзотику, теперь
направлена в иное русло. Это – самая русская по содержанию из всех книг
Гумилёва.
В «Котре» поэт продолжает размышлять о тайнах творчества
(«Творчество»), но это уже не те безапелляционные размышления, что ещё
несколько лет назад выходили из-под пера убеждённого акмеиста. И
«Норвежские горы», «Стокгольм», «Эзбекие» - не экзотика, а углублённый опыт
души; поэт не препарирует чувство, а пытается его выразить, - и это тоже
необычно для былого Гумилёва. Но иначе и не могли бы появиться такие
поистине жемчужины его лирики, как «О тебе» и «Сон».
В то же время зимою 1918-1919 годов Гумилёв много пишет об Африке.
Это своего рода прощальный вздох, воспоминание о том, чему не суждено
повториться.
История развития творчества Гумилёва – история опозданий. Как поздно
закончил он обучение в гимназии, так поздно завершил и поэтическое
ученичество, и затем события, происходящие вне, находили в нём отражение
лишь спустя время.
Книга «Шатёр» была посвящена племяннику, выходила дважды, в очень
отличающихся вариантах (севастопольское издание и Ревельское). Совершая с
В.А. Павловым, флаг секретарем наркома морских сил, поездку в Крым в 1921
году, буквально за месяц до гибели, Гумилёв издал её в Севастополе, в серии
«Издания “Цеха Поэтов”». Уезжая, он уже увозил с собой тираж. Вернувшись,
значительно переработал сборник – снова в короткий срок, менее чем за месяц
и передал его Ревельскому издательству «Библиофил», представитель которого
находился тогда в Петрограде.
Интересная как иллюстрация к биографии поэта и владению им техникой
стиха, книга не стала и не могла стать заметным явлением в его творчестве,
тем более что выпущена между двумя поистине вершинными сборниками:
«Костром» и «Огненным столпом».
Читая «Огненный столп», даже не вспоминаешь об акмеизме. Поэт
оказался намного шире и глубже созданной им школы. Иной мир – таинства
души, чувств и пророчеств – сходит с её страниц. В «Огненном столпе» есть
только Гумилёв.
Как в первом своём сборнике – «Пути конквистадоров»- Гумилёв пытался
найти маску, так в последнем – «Огненном столпе» - стремится он понять
тайну мироздания и движения души, зачастую независимые от человеческого
желания.
Одну из своих книг Гумилёв хотел назвать: «Посредине странствия
земного». О выходе книги с таким названием даже сообщалось в газете «Жизнь
искусства» - в те дни, когда Гумилев был уже арестован.… Не назвал, боясь,
что такое название сократит ему жизнь.
«Огненный столп» и вышел как раз посредине нормального по срокам
земного странствия: автору – известному поэту и путешественнику,
профессору, неутомимому организатору и руководителю – было 35 лет. Взлёт.
Расцвет. Вершина. И книга, посвящённая второй жене, Анне Николаевне
Энгельгардт, подтверждала это. «Лучшей из всех книг Гумилёва» назвал её
тогда же один из критиков.
Эту, лучшую свою книгу ему уже не суждено увидеть напечатанной.
Отказавшись от надуманных красивостей и книжности, в «Огненном
столпе» поэт простыми словами, которых чурался раньше, размышляет о жизни и
смерти, о любви и ненависти, о добре и зле, поднимаясь до философских высот
и оставаясь при этом предельно земным. Его мысли о душе, пронизывающие
почти все стихотворения, - потребность осмысления именно земного пути.
«Как и всякому большому поэту, Гумилёву был присущ дар предвидения. И
потому стихотворение «Память» - это попытка итога и в то же время –
пророчества: вот таким я был, вот этим жил, к этому стремился, но –
останется ли всё это, тем ли оно было, чтобы остаться? И «Заблудившийся
трамвай»- стремление осознать свой, тот самый земной пока ещё, путь:
Где я? Так томно и так тревожно
Сердце моё стучит в ответ:
Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет.
Как в «Душе и теле», так и здесь, в «Заблудившемся трамвае»,- уже
разъединяемое единство телесного и духовного»5.
Об этом же – земном и космическом, известном и непознанном, смерти и
бессмертии – стихотворение «Звёздный ужас». Как в «Поэме начала» мы видим,
что только земной жизнью может возродиться жизнь иная, а значит, то, что
несёт в себе человек, уникально, неповторимо, - так и в «Звёздном ужасе»
открывается единственность человеческого я, которое не в силах.
Произошла и переоценка отношения к творчеству. Это уже не повторение
готовой формулы Теофилия Готе из «Искусства», это осознание, что «Солнце
останавливали словом, Словом разрушали города». А потому и откровение,
которое в полной мере можно понять, только помня предыдущие манифесты
Гумилёва, - откровение:
Но забыли мы, что осияно
Только слово средь земных тревог
Сказано, сто слово – это Бог.
Грешно не то, что забыли, а то, что не вспомнили. В «Огненном столпе»
идёт как раз, лавинно нарастающий процесс таких «воспоминаний», которые
зачастую напрочь отрицают былые признания, вознося автора над собою
недавним.
Я не оскорбляю их неврастенией,
Не унижаю душевной теплотой,
Не надоедаю многозначительными намёками
На содержимое выеденного яйца.
Но когда вокруг свищут пули,
Когда волны ломают борта,
Я учу их, как не бояться,
Не бояться и делать что надо.
И когда женщина с прекрасным лицом,
Единственно дорогим во Вселенной,
Скажет: «Я не люблю Вас»,
Я учу их, как улыбнуться,
И уйти, и не возвращаться больше.
А когда придёт их последний час,
Ровный, красный туман застелет взоры, -
Я научу их сразу припомнить
Всю жестокую, милую жизнь,
Всю родную, странную Землю
И, представ перед ликом Бога
С простыми и мудрыми словами,
Ждать спокойно его суда.
Простые и мудрые слова, которыми написан этот своего рода
нерукотворный памятник, безусловно, явились закономерным следствием другого
миропонимания, к которому всё ближе и ближе подходил поэт. Не случайно
вместо прежней мысли о том, что стихи – ремесло, которым может овладеть
любой, в «Шестом чувстве» появляется другое определение: «Что делать нам с
бессмертными стихами?» И - другое отношение к творчеству, окончательный
отказ от манифеста Готье:
Как некогда в разросшихся хвощах
Ревела от сознания бессилия
Тварь скользкая, почуя на плечах
Ещё не появившиеся крылья, -
Так век за веком – скоро ли, Господь? -
Под скальпелем природы и искусства
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства.
Посредине странствия земного принято ставить вопросы. Поэт поставил
их – своим творчеством, своей судьбой: жизнью и смертью.
Загадка гибели поэта.
В августе 1996 года исполнилось 75 лет со дня трагической гибели
великого русского поэта Николая Степановича Гумилева, расстрелянного
петроградскими чекистами, предположительно 24 или 25 августа, где-то в
районе станции Бернгардовка под Петроградом, в долине р. Лубья. Август 1921
года был скорбным месяцем русской поэзии: 7 августа скончался другой
замечательный русский поэт - Александр Блок, вечный соперник и антагонист
Гумилева.
Потрясенный почти одновременной смертью двух лучших поэтов России,
Максимилиан Волошин посвятил памяти Блока и Гумилева стихи:
