Поначалу, в период национальной эйфории это не всегда было ясно. Потом ситуация усложнилась. «Если процесс объявления национальных языков государственными в законодательных органах проходил относительно спокойно, то обсуждение конкретных мероприятий, в связи с определением их функций, создало повсеместно взрывоопасную ситуацию». В стране, где законы никогда не были нормой жизни, их принятие имело скорее декларативно-символическое значение. За отдельными исключениями (Удмуртия) в 1990–1992 гг. депутаты республиканских Верховных Советов независимо от национальности с радостью принимали законы о языках, видя в этом один из символов борьбы с Центром. Многие из них (и не только русские) тогда просто не принимали всерьез перспективы того, что им придется учить новый для себя язык. Когда же речь доходила до реальных изменений, начиналась борьба.
Тем не менее, во многих национальных регионах «процесс пошел». Особенно изменения заметны в сфере образования. Уже в 1992 г. 70% начальных школ Кабардино-Балкарии перевели на национальные языки, правда, этот процесс мало затронул г. Нальчик. В Башкортостане с 1993 г. с 1-го'по 9-е классы всех школ введено преподавание башкирского языка. Наконец, в том же Башкортостане и в Татарстане появилось на соответствующих языках и высшее образование по гуманитарным специальностям. Расширилась пресса на языках меньшинств вплоть до восстановления чувашской газеты в Уфе; увеличилось количество радио- и телепередач на ряде языков. Изменилась ситуация и в сфере делопроизводства. Например, президент Чувашии Н.В.Федоров пишет: «Все делопроизводство, документация – обязательно на русском и чувашском (правда, тут же он признает, что совещания обычно проводит на русском). Вновь появилась письменность на ряде языков. Например, карельская письменность, не функционировавшая с 1940 г., возродилась с 1987 г., когда был принят новый латинский алфавит, сейчас на этом языке выходят книги и издается газета. Воссозданы письменности и на ряде языков Севера.
При явных различиях идеологических лозунгов все происходящее напоминает языковую политику 20-х и первой половины 30-х гг. Имеется однако серьезное отличие. В прошлом такая политика либо целиком направлялась центром (30-е гг.), либо при активной местной инициативе пользовалась целенаправленной поддержкой центра (20-е гг.). Теперь же вся политика осуществляется непосредственно в республиках, обычно независимо друг от друга. Сейчас уже невозможно, например, ставить вопрос об унификации алфавитов, наоборот разнобой только усиливается. О какой-либо политике российского центра говорить вообще не приходится. Вполне верны такие слова: «Создается впечатление, что руководство России не в полной мере осознает этнический компонент подоплеки конфликтов и противоречий, в тех случаях, когда не слышно открытого звучания явно националистических лозунгов».
Сейчас, когда эйфория суверенизации прошла, все более слышны голоса специалистов, считающих, что вся политика в языковой области оказалась неверной: «Не допустили ли мы ошибки при разработке закона о языках, в которой принимал участие и автор, признав возможность провозглашения государственными фактически миноритарных языков, причем миноритарных не только в масштабах всей России, но и в масштабе данной республики? Не допустили ли мы ошибки также и при разработке закона об образовании, предоставив республикам в составе РФ излишне большую самостоятельность при определении объема так называемого национально-республиканского компонента? И не приводит ли этот компонент в том виде, в котором он понимается сегодня федеральными органами образования, не к интеграции, а к дезинтеграции в рамках России?». Или еще резче: «Этнические элиты рассматривают соответствующую языковую политику как эффективный механизм установления этнократических режимов в бывших российских автономиях... «Национальная» творческая интеллигенция, формирующая и одухотворяющая националистическую доктрину, кровно заинтересована в монополии на потребителя ее интеллектуальной продукции. Не выдерживая конкуренции с «высокой» мировой профессиональной культурой (ее ретранслятором в культуру российских народов служит русский язык), носители «национальной идеи» стремятся административными мерами расширить свою реальную и потенциальную аудиторию».
Националистические идеи в республиках в составе России, безусловно, существуют. И все же о реальном сужении владения русским языком или преподавания этого языка говорят, прежде всего, применительно к двум регионам России: Якутии-Саха и Туве, где единственным государственным языком объявлен тувинский. Уже отмечена обособленность данных регионов и сравнительно низкую русификацию коренного населения даже в советское время. Теперь Якутия и Тува в условиях нового распада хозяйственных связей оказываются обособленными еще в большей степени, что влияет и на языковую политику. Ср. сходную ситуацию в ряде регионов в начале 20-х гг. Третий район, где позиции русского языка сознательно ослаблялись – Чечня с 1991 г., единственная национальная республика в России, где прямо ставится вопрос о государственной независимости. О том, что там происходило в языковой области, известно мало, но, как пишет один из исследователей, «в Чеченской республике изменение языковой ситуации уже сейчас обусловливает резкое сокращение объема общественных функций русского языка». Сейчас же можно ждать дальнейшего свертывания роли русского языка в Чечне.
В других же национальных образованиях как-то беспокоиться за судьбу русского языка пока не приходится. Несмотря на высказывания национал-романтиков и просто националистов реальная ситуация выглядит иначе. Что бы ни происходило, но ситуация, скажем, в Адыгее ничуть не изменилась по сравнению с советским временем, когда ректор Адыгейского пединститута вполне резонно писал: «При такой небольшой численности (80 тысяч человек) функции адыгейского языка ограничены. Мы не в состоянии обеспечить издание учебной и научной литературы на родном языке, дающей возможность готовить специалистов для всех областей экономики и культуры. Мы не можем создать и содержать множество вузов, техникумов, училищ, укомплектовать их квалифицированными кадрами. Практически невозможно перевести на адыгейский язык, как и на язык любой малочисленной народности, все труды, информирующие о достижениях советской и мировой науки, техники, культуры, книги, учебники; журналы, газеты, передачи телевидения, радио, кинокартины». Пусть уже нет «советской науки, техники, культуры», и не все признают их достижения, но проблема остается той же.
Для большинства регионов, как и в советское время, надо беспокоиться не столько о судьбе русского языка, сколько о судьбе других языков, в том числе и так называемых титульных. На всероссийской конференции «Языковые проблемы Российской Федерации и законы о языках», проходившей в Институте языкознания РАН в ноябре 1994 г., на немногие упомянутые выше выступления об угрозе русскому языку в Якутии и Туве приходились более десятка выступлений о совершенно иной ситуации. «В настоящее время в большинстве школ Российской Федерации, в том числе в так называемых национальных школах Карачаево-Черкессии, языком обучения является русский». В Хакасии «к составлению учебников и пособий из-за отсутствия средств еще не приступили... В настоящее время школ с хакасским языком обучения в республике нет... Практически в настоящее время хакасский язык используется только в географических наименованиях, и то в ограниченных пределах». «Среди детей городских респондентов коми-пермяцкой национальности только у 18,4% дети свободно говорят на языке своей национальности..; национальной школы в округе практически нет, и только в четверти школ ведется преподавание коми-пермяцкого языка и литературы как предметов..; все средства массовой информации в округе в настоящее время русскоязычны..; на съезде депутатов всех уровней, проходившем в Кудымкаре в 1992 году, решение о формальном уравнении прав-русского и коми-пермяцкого языков на территории округа не было принято, хотя большинство депутатов были коми-пермяками».
В многонациональном обществе стихийно продолжает господствовать потребность взаимопонимания. Сложившиеся стереотипы действуют, пусть власть уже не ведет политику русификации. И энтузиасты возрождения языков вынуждены с горечью констатировать; «В Бурятии еще немало людей рассматривало преподавание родного языка в школе как пустое времяпровождение, предпочитая ему изучение иностранного языка или учебу в музыкальной школе»; «Низкий престиж языка способствует дальнейшему усилению дефицита этнической идентичности у коми-пермяков, а ослабленное этническое самосознание все более подрывает позиции коми-пермяцкого языка в обществе..; русский язык субъективно воспринимается как язык более высокого порядка». Автор доклада о коми-пермяках пришел к наиболее печальным выводам: «Этнос лишился к настоящему времени своего ядра. Поэтому столь характерное для других республик движение за национальное возрождение здесь почти отсутствует... На формирование национально ориентированных кадров местной интеллигенции, особой культурной среды, которая благоприятствовала бы национальному развитию, нужны годы и средства. Существует реальная опасность, что первого в запасе уже нет, а возникновение второго не предвидится, и процессы этнической эрозии приобрели у коми-пермяков необратимый характер». И там, где такая интеллигенция есть, пусть в небольшом числе, ее устремления не находят поддержки.
Как и в 20-е гг., образуются «ножницы» между находящими официальную поддержку стремлениями национально ориентированной интеллигенции, думающей о потребности идентичности, и настроениями массы, для которой главной оказывалась потребность взаимопонимания. Но кое-что и изменилось.
Раньше языковое строительство вела вместе с интеллигенцией малых народов просветительски настроенная русская интеллигенция, которой ввиду ее лучшей профессиональной подготовки чаще принадлежала главная роль. Теперь просветительские традиции почти утеряны, а русское население России обычно настроено в пользу ассимиляции и не думает о национальном возрождении калмыков или коми-пермяков. Раньше большинство представителей нацменьшинств не знали даже грамоты, стихийно преобладали национально-культурные традиции. Теперь люди уже в большинстве имеют среднее образование, но приобретенная культура – во многом культура русская, связанная с русским языком. Вернуться к тому, что уже изгладилось из сознания, труднее, чем шлифовать и развивать уже имеющееся. Поэтому в 20-е гг. гораздо легче было ставить вопрос о развитии образования на малых языках России. Возрождение языков часто закономерно связывают с возрождением традиционных, иногда дохристианских культур.
Появление «Красной книги» – безусловно, положительное явление. Однако помимо констатации ситуации нужна целенаправленная государственная политика, аналогичная той, которая при всех своих недостатках все же действовала в 20–50-е гг. Пока же при некотором расширении преподавания коренных языков в основном действует инерция старого, в частности, практика школ-интернатов. Среди специалистов существуют разные точки зрения вплоть до призывов к созданию резерваций. Однако такого рода политика, разрешая некоторые проблемы, создала бы много новых, фактически узаконивая второ-сортность народов Севера. К тому же опыт США и Канады показывает, что языки быстро вымирают и в условиях резерваций.
И, безусловно, надо учесть мнение самих малых народов. Хотят ли они остаться охотниками и оленеводами или же им выгоднее освоить городскую культуру? Хотят ли они сохранять свои языки или им важнее хорошо выучить русский? Принудительное сохранение традиционной культуры и не имеющих реальных перспектив языков ничуть не лучше принудительной русификации. Другое дело, что в любом случае данным народам надо помочь осуществить свои желания.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Возвращаясь к ситуации в России в целом, надо отметить два фактора: субъективный и объективный. Субъективный фактор проявляется в столкновении разнонаправленных интересов национальных элит, часто далеких от реальности, и сопротивляющегося новой «коренизации», чаще пассивно, русского населения при отсутствии четкой политики центра. Впервые со времен Наркомнаца организовано специальное Министерство по делам национальностей, но с 1992 г. мы имеем уже пятого министра. Российская власть прошла через этап «парада суверенитетов» в борьбе с союзной властью (этот этап выразился и в поспешном принятии республиканских законов о языках), затем через короткий этап противоположной «концепции национальной политики... Госкомнаца, которая строилась на отказе от национального принципа формирования субъектов Федерации», наконец, исчезла полная ясность. Нынешний министр по делам национальностей в основном занят чеченскими проблемами, тут уже не до языковой политики. Что касается научного обеспечения, то давно существующий в Москве Институт национальных проблем образования (бывший Институт национальных школ) в 1995 г. фактически перестал функционировать: из-за отсутствия средств его сотрудники отправлены в неоплачиваемые отпуска. Заново создан научно-исследовательский Институт языков России при Миннаце, но его организационное становление явно затянулось.
Что же касается объективного фактора, то некоторые изменения происходят. Ряд языков получил шанс подняться с уровня языков бытового общения на уровень региональных языков. Но реальный статус русского языка в России в обозримом будущем измениться не может. Он при любой ситуации сохранит исключительное применение в таких сферах, как естественно-технические науки, соответствующие виды высшего, среднего специального и профессионально-технического образования, информатика, наукоемкие отрасли производства и пр., где применение национальных государственных языков нереально в настоящем и обозримом будущем.
Совершенно иная ситуация складывается в остальных четырнадцати государствах, образовавшихся в 1991 г. на развалинах СССР. При специфических особенностях каждого из них общие объективные процессы здесь однотипны. Безусловно, нигде языковые проблемы не могут быть самодовлеющими, их решение зависит от общего направления национально-государственного развития.
Уже то обстоятельство, что все четырнадцать государств – бывшие союзные республики СССР, жестко задало вектор развития. Везде создаются, пусть с разной степенью легкости, государства национального типа. Соответствующая концепция сложилась в Европе в XIX в. и в XX в. здесь она в основном была осуществлена. Западные наблюдатели указывают, что такая концепция непригодна, например, для Закавказья и ее применение приводит только к конфликтам и войнам. Однако когда-то некоторая модификация такой концепции была положена в основу федеративного строения СССР, и превращение союзных республик в государства естественным образом произошло на основе национальных идей. Это относится и к Средней Азии, где эти идеи закрепились в сознании народов уже в советское время.
В ряде государств их национальный характер прямо закреплен в конституциях, как это имеет место в принятой в 1996 г. Конституции Украины. Но и там, где этого нет, косвенно подобные идеи присутствуют.
Любое вновь образованное государство должно решать проблему государственного языка или государственных языков. При принятой на вооружение концепции национального государства наиболее естественное и самое частое (хотя, как будет показано ниже, не единственное возможное) решение заключается во введении во всех сферах языка господствующего этноса.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Алпатов В.М. 150 языков и политика. М.: ИВ РАН, 1999.
2. Березин Ф.М. , Головин Б.Н. Общее языкознание: Учеб. пособие для вузов. М.: Прсвещение, 1979.
3. Вайнрайх У. Языковые контакты, пер. с англ., Киев, 1979.
4. Головин Б.Н. Введение в языкознание: Уч. пособие для филол. спец. вузов. М.: Высшая школа, 1983.
5. Головин Б.Н. Общее языкознание. Уч. пособие. М.: Просвещение, 1979.
6. Реформатский А.А. Введение в языковедение / Под ред. В.А. Виноградова. М.: Аспект Пресс, 1996.
