последнее сочетание не годилось бы как слишком длинное.
Итак, предпосылкой для верной передачи слов, выражающих реалии
материального быта, является знание самих вещей, стоящих за этими словами,
верное представление о них. Если же сама вещь не названа прямо, а описана
перифрастически или изображена метафорически, то задача еще более
усложняется. И чем более чужда и далека сама действительность с ее
отдельными деталями, тем легче возникают ошибки, неточности понимания,
приблизительность перевода как в плоскости вещественного содержания,
выражаемого им, так и в стилистическом разрезе.
Когда переводчик ограничивает себя только данными текста, слепо доверяясь
номинативным значениям его словарных элементов, взятых в отдельности, не
подозревая или забывая о том, что новые значения их, получающиеся в
результате их сочетания друг с другом, могут быть отмечены даже и в
словарях, — тогда возникают грубые смысловые ошибки.
Национально-специфические реалии многочисленны в рамках каждой
определенной культуры и могут быть установлены различные их группы и
подгруппы по признаку принадлежности к той или иной сфере материального
быта, духовной жизни человека, общественной деятельности, к миру природы и
т. д. В связи с интересом к переводу слов, являющихся их названиями и
всегда составляющих большую трудность для передачи на другом языке,
предложены и классификации самих реалий по указанному признаку, но это
—вопрос экстралингвистический. Для лингвистической же общей теории перевода
интерес представляет вопрос о способах передачи слов как названий реалий.
При этом не лишнее подчеркнуть, что речь должна идти именно о переводе
названий реалий, а отнюдь не о «переводе» самих реалий, ибо реалия —
понятие экстралингвистическое и не может «переводиться», как не может
«переводиться» с одного языка на другой любая существующая в природе вещь.
Между тем в целом ряде работ можно прочитать и о «переводе реалий». Это,
конечно, терминологически некорректно, но так как подобное
словоупотребление уже широко распространилось, к нему — в тех случаях,
когда оно встречается, — следует относиться как к условности, как к
сокращенному и упрощенному способу выражения. Наряду с ним практикуется
другой, более приемлемый: «перевод слов-реалий» (сочетание «слова-реалии»
выступает как синоним «названий реалий»); допустимо также сочетание
«передача реалий», поскольку слово «передача» шире по значению, чем
«перевод» и может относиться к экстралингвистическим понятиям.
Возможности перевода названий реалий, фактически встречающиеся в переводах,
сводятся к четырем основным случаям.
Это, во-первых, транслитерация либо транскрипция (полная или частичная),
непосредственное использование данного слова, обозначающего реалию, либо
его корня в написании буквами своего языка или в сочетании с суффиксами
своего языка.
Во-вторых, создание нового слова или сложного слова, или словосочетания для
обозначения соответствующего предмета на основе элементов и морфологических
отношений, уже реально существующих в языке. В своей основе это перевод
описательный, перифрастический.
Третий способ — использование слова, обозначающего нечто близкое (хотя и не
тождественное) по функции к иноязычной реалии,— иначе — уподобляющий
перевод, уточняемый в условиях контекста, а иногда граничащий с
приблизительным обозначением.
Четвертый способ — так называемый гипонимический (от английского слова
"hiponymy", составленного из греческих корней) или обобщенно-
приблизительный перевод, при котором слова ИЯ, обозначающие видовое
понятие, передается словом ПЯ, называющим понятие родовое.
Из русского языка во многие зарубежные языки и во многие национальные языки
наших братских республик перешел — как путем переводов, так и независимо от
них целый ряд слов, которые обозначают важнейшие понятия общественно-
политической жизни или служат названием научно-технических достижений
(слова «Совет», «колхоз», «колхозник», «спутник», — ср., например, немецкие
„Sowjet", „Kolchos", „Sputnik"; английские „Soviet", „Kolkhoz", „Sputnik";
испанское „koljos" и т. д., как обозначения совершенно новых, специфических
для нашей
страны общественных отношений и достижений науки), Эти слова прочно
укоренились на новой языковой почве и давно уже не требуют комментариев и
пояснений, иные из них (как, например, «колхоз», «колхозники) получили и
переводные соответствия в некоторых иностранных языках, если в них, как,
например, в немецком языке, есть к этому благоприятные словообразовательные
условия (ср. англ. „collective farm").
Транслитерация при переводе на русский язык (или при рассказе или сообщении
о фактах зарубежной жизни или о быте братских народов СССР) применяется
нередко в тех случаях, когда речь идет о названиях учреждений, должностей,
специфических для данной страны, т. е. о сфере общественно-политической
жизни, о названиях предметов и понятий материального быта, о формах
обращения к собеседнику и т.п. Т ран с л итерационный способ передачи
реалий широко распространен и оставляет существенный след как в русской
переводной литературе, так и в оригинальных произведениях (художественных,
публицистических, научных). Свидетельством этому служат такие, например,
слова, относящиеся к английской общественной жизни, как «пэр», «мэр»,
«лендлорд», «эсквайр», или к испанской, как «гидальго», «коррехидор»,
«альгвасил», «алькальд», «тореро», «коррида» и др., слова, обозначающие
старые западноевропейские земельные меры — «акр» (французское), «морген»
(немецкое); слова, связанные с бытом французского города, как, например,
«фиакр», «консьерж»; английские обращения «мисс», «сэр» и многие другие им
подобные.
Нет такого слова, которое не могло бы быть переведено на другой язык, хотя
бы описательно, т. е. распространенным сочетанием слов данного языка. Но
транслитерация необходима именно тогда, когда важно соблюсти лексическую
краткость обозначения, соответствующего его привычности в языке подлинника,
и вместе с тем подчеркнуть специфичность называемой вещи или понятия, если
нет точного соответствия в языке перевода. Оценивая целесообразность
применения транслитерации, необходимо точно учитывать, насколько важна перс-
дача этой специфичности. Если же последнее не требуется, то использование
транслитерации превращается в злоупотребление иностранными заимствованиями,
приводит к затемнению смысла и к засорению родного языка.
Целесообразность и правомерность транслитерации в известных случаях
доказывается тем, что нередко авторы, пишущие о жизни других народов,
прибегают к этому языковому средству, как к способу назвать и подчеркнуть
реалию, специфическую для быта данного народа. В русский язык вошли,
например, слова «аул», «кишлак», «сакля» и многие другие и именно в этой
транслитерации стали традиционными. Так подчеркивалась специфичность веши,
обозначаемой словом, ее отличие от того, что могло бы быть приблизительно
обозначено отдаленно соответствующим русским словом (ср. «аул» или
«кишлак», с одной стороны, и «деревня», с другой, «сакля» или «хижина» и
«изба»). Пример слов, заимствованных оригинальной литературой путем
транслитерации, служит мотивировкой при использовании таких слов в
переводе.
Часто иноязычные слова переносятся в язык перевода именно для выделения
оттенка специфичности, который присущ выражаемой ими реалии — при
возможности лексического перевода, более или менее точного. В переводах на
русский язык грузинской классической литературы часто встречаются такие
слова, как «майдан» (иранизм, означающий «площадь»), «кинто» (уличные
певец), «моурави» (судья), «чонгури» (музыкальный инструмент) и другие
названия реалий старого грузинского быта, ставшие сейчас приличными для
русского читателя переводов с грузинского языка. То же в переводах с
армянского («ашуг»— певец, «саз» — музыкальный инструмент и др.).
Когда транслитерируемое слово употребляется редко или, тем более, впервые
переносится в русский переводный текст, бывает необходимо и комментирующее
пояснение, и соответствующий контекст. Так, к переводу романа армянского
классика Хачатура Абовяна «Раны Армении», выполненному С. В. Шервинским,
приложен довольно большой список армянских и тюркских слов, перенесенных в
русский текст из армянского и требующих истолкования наряду со словами
более или менее знакомыми русскому читателю (такими, как «ага» — господин,
«ашуг»— певец, «лаваш» — род хлеба); здесь большое количество таких слое,
которые, может быть, впервые использованы в этом переводе («автафа» —
медный Рукомойник, «бухара» — камин, «зох»— съедобный стебель некоторых
растений, «трэх»— кожаный лапоть и т. д.).
Но возможность применить иноязычное слово определяется не только наличием
комментария. При всей непонятности слова, употребляемого впервые (или
вообще очень редко), контекст, в котором оно употреблено, если и не
способен полностью раскрыть его смысл, то все же может дать некоторое
представление о предмете или понятии, обозначенном им, В предложении: «В
жизнь ты не увидишь, чтобы армянин валялся в грязи, хоть выпей он пять тунг
вина», слово «тунг» легко понимается нами как родительный падеж
множественного числа слова «тунга», явно означающего меру жидких тел,
видимо довольно большую (по комментарию — равную 4 литрам). В
словосочетании: «И нос, и щеки, и лечак, и минтану — все перемарала»—два
последних существительных не могут обозначать ничего другого, кроме каких-
