потенциального бунтарства, и вполне закономерны предположения некоторых
французских филологов, которые пытаются установить близость Вийона к тайным
плебейским движениям во Франции второй половины XV века.
Литературная традиция, заложенная Вийоном, сродни Рабле, который недаром
вводит Вийона в ряд эпизодов своего романа и еще чаще пользуется, не
оговаривая этого, выражениями поэта. Сказалась эта традиция и в поэзии
Клемана Маро, одного из любимцев Пушкина.
Редко у кого жизнеутверждающий дух ренессансного искусства выражен с
такой силой, как у Маро. Женская прелесть, дружное застолье, свежий снег и
весеннее тепло, шутка и смешная выходка становятся предметом очаровательных
мастерских стихотворений этого ученого поэта, с одинаковой легкостью
слагавшего стихи на родном французском и греческом языках. Есть в его
творчестве и глубокие философские раздумья, и открытый протест против
насилия попов, против клерикальной реакции, грозящей его любимому миру
буйной плоти и свободной мысли. Клеман Маро поплатился за это тюрьмой,
вынужденным бегством из Франции и смертью на негостеприимной чужбине, но
остался верен себе до конца.
Его творчество в известной степени противостояло лионской школе поэтов,
где свил себе прочное гнездо «петраркизм» — итальянское влияние, которое с
галльской настойчивостью оспаривал Клеман Маро. Но и у лионских поэтов — у
Луизы Лабе, Мориса Сэва — сквозь условную античную образность и чеканную
форму сонета прорывается живой голос француза XVI века, трепетная
человечность.
В середине века, когда во французской прозе уже взошло светило Рабле, в
1549 году, шевалье Жоакен Дю Белле в сотрудничестве со своим другом Пьером
Ронсаром напечатал «Защиту и прославление французского языка» — манифест
национальной поэзии Франции. Дю Белле и Ронсар звали к борьбе за создание
нового языка — единого литературного языка для молодой и полной сил нации,
в то время еще разделенной диалектальными перегородками. Возглавленная ими
«Плеяда», как назвали они кружок семи друзей-поэтов (в память о созвездии
александрийских поэтов, когда-то объединившихся во имя любви к
стихотворству), стала первой поэтической национальной школой Западной
Европы в полном смысле этого слова. Стремясь очистить язык литературы от
средневековых пережитков, поэты «Плеяды» вместе с тем отшатнулись от буйной
стихии грубой красочной народной речи, из которой неустанно черпал Рабле.
Их идеал меры и ясности уже предвещал эстетические принципы классицизма
XVII века, надолго определившего национальную форму французского искусства.
Оба вождя «Плеяды» были глубоко своеобразными мастерами стиха. Дю Белле
поднял на новую ступень искусство сонета, преодолев петраркистскую
«герметичность» и многословие. В цикле «Римские древности» он размышляет о
трагическом уделе великих империй, глядя на руины «вечного города»: Дю
Белле был в составе французской дипломатической миссии в папском Риме,
внушившем ему отвращение и презрение. В цикле «Разочарования» поэт изложил
свою философию жизни, мужественную и горькую, напоминающую философию
созданных через полвека сонетов Шекспира. Блистательным мастерством
отмечена обращенная к внешнему миру поэзия Ронсара, с равным увлечением
воспевавшего и королевские праздники (оп был близок ко двору Валуа), и
французские дубравы и луга, где ему мерещатся фавны и нимфы; особенно
хороша его любовная лирика, в которую он внес искусство поэтического
портрета, и лукавую нежность, грубоватую фривольность истою француза XVI
века. Но Ронсар, влюбленный в живую плоть, в родную природу, был поэтом и
других чувств — его произведения проникнуты гордостью за Францию, за ее
славное прошлое, за ее талантливый и трудолюбивый народ. Ронсар и Дю Белле
заложили вместе с Маро — как далеки они от него ни были — фундамент новой
французской поэзии.
Во второй половине XVI века для французской литературы настали трудные
времена. Канули в прошлое те дни, когда король Франциск I иной раз брал под
защиту вольнодумцев от посягательств церкви, а сестра его, королева и
поэтесса Маргарита Наваррская, покровительствовала Рабле, Деперье и Клеману
Маро. Теперь гуманистам грозила опасность и со стороны идеологов
католицизма — верного стража и охранителя монархии, и со стороны родовитых
дворян-гугенотов, не желавших подчиняться королю. Над Францией занялось
пламя гражданской войны и не гасло почти сорок лет.
Французская литература, по существу, раскололась: часть ее служила
католицизму в различных его оттенках, часть примыкала к гугенотскому
движению. На все это с бесконечной грустью, но и с насмешкой взирал философ-
моралист Мишель Монтень, не поддерживавший открыто ни одну из враждующих
партий и в своих «Опытах» (1588) именно эту позицию рекомендовавший всем
мудрецам. Ибо, наблюдая жестокости и нелепости жизни своего времени,
подобно другим гуманистам кризисной эпохи, он усомнился в могуществе
человеческого разума.
К числу значительных поэтов-гугенотов относится, прежде всего, Агриппа
д'0бинье. Ученик Ронсара, впоследствии порвавший с ним, д'0бинье
зарекомендовал себя как талантливый лирический поэт циклом любовных
сонетов, в котором чувства молодого влюбленного причудливо переплетены
со сложными переживаниями близкого соратника короля Генриха Наваррского,
активного участника войн, терзающих Францию и омрачающих его юное сознание.
Но не этим прославился д'0бпнье: в самый разгар своей многотрудной жизни,
измученный походами и политическими страстями, он начал поэму о современной
ему Франции, гибнущей в пожаре гражданской войны,— величественную
стихотворную эпопею в семи частях, названную им «Трагическая поэма».
Несмотря на черты религиозного фанатизма, ограничивающие и сужающие
замысел гугенота д'0бинье, его поэма дает глубоко впечатляющую картину
бедствий, пожирающих Францию. Она являет собою блистательный образец
пламенной гражданской лирики, наравне с которой во французской литературе
можно поставить только гражданскую поэзию Виктора Гюго.
Другой замечательный поэт гугенотов, тоже сподвижник Генриха Наваррского
— Гийом Дю Бартас, погибший от раны, которую он получил в сражении с
католиками. В молодые годы его звали «гасконским жаворонком» — такой
жизнерадостной и звонкой была его поэзия. Но в историю литературы он прочно
вошел поэмой «Неделя». Есть дыхание фаустовского гения в этом произведении,
повествующем о сотворении мира: основной пафос поэмы не в прославлении
божьего промысла, созидающего мир, а в любовании бесконечно разнообразными
формами жизни и природы, наблюдаемыми поэтом. При всем яростном гугенотстве
Дю Бартаса мы не можем не видеть в «Неделе» множества отголосков эпохи
великих географических и биологических открытий, в которую он жил.
В другом лагере тоже были даровитые поэты: изящный Депорт, создавший
свой живописный стиль внимательного и скептического царедворца,
сопровождавшего принца Генриха Валуа даже в далекую «морозную» Польшу;
рассудительный и точный Жан Пассера.
Но побеждало наследие «Плеяды». Отшумел Ренессанс, и французская поэзия
втекала в русло нового стиля — классицизма.
В XV веке волна Возрождения захватила Нидерланды. Страна прошла через
трудную полосу национально-освободительного и революционного движения,
принявшего форму религиозной войны, в ходе которой фактически разделилась
на валлонские (католические) и фламандские (протестантские) провинции. При
этом многие валлонцы оказались на стороне испанских оккупантов и
поддерживали их власть. Еще сложнее были социальные противоречия в богатых
нидерландских городах, где сталкивались сильный, рвущийся к власти
патрициат и многочисленные плебейские круги. В итоге творчество
нидерландских писателей XVI века в значительной мере развивалось под знаком
религиозной тематики. Сильной и оригинальной стороной новой поэзии была
вольнолюбивая анонимная лирика патриотов-повстанцев — гёзов.
Во второй половине XVI века, в обстановке побеждавшей буржуазной
революции, начался подъем светской поэзии, во многом ориентированной на
итальянские и французские образцы. Опыт Петрарки и «Плеяды» был перенесен в
поэзию Нидерландов Яном вандер Нотом, который ввел в нее классические жанры
и сонет, а затем разработаны в национальном голландском духе Питером К.
Хофтом, чья жизнеутверждающая многокрасочная поэзия выглядит как параллель
к голландской живописи XVI — XVII веков. Коренная нидерландская тематика
нашла себе широкое выражение у Гербранда Бредеро, в чьей поэзии появляются
колоритные народные образы. Но «золотой век» нидерландской поэзии
приходится уже на XVII столетие, и в центре его находится творчество поэта
и драматурга Йоста ван ден Вондела, художника общеевропейского масштаба,
оказавшего заметное воздействие на английскую и немецкую поэзию своего
времени.
Позднее, чем в других странах Западной Европы, расцвела английская
поэзия Возрождения. Здесь существовала могучая национальная поэтическая
традиция. Древние англосаксонские фольклорные корни сплелись затем с
нормандскими порослями, пересаженными из Франции, и это дало такие
прекрасные плоды, как творчество Джеффри Чосера, стоящего на рубеже средних
веков и Возрождения. Недаром Горький назвал Чосера «отцом реализма»: сочная
живопись портретов современников в его стихотворных «Кентерберрийских
рассказах» и еще больше их общая концепция, столь явное столкновение старой
феодальной Англии и новой Англии купцов и авантюристов,— свидетельствуют о
принадлежности Чосера к литературе Возрождения.
