Джоконда - эта добродетельная, в скромной одежде дама - скрывает за
улыбчивой маской душу трепетную, глубокую, ум острый, все постигающий.
Невозможно описать словами состояние, которое придал Моне Лизе
Леонардо: настолько неуловимы, зашифрованы трепетные движения её души. Мы
не знаем, что будет через миг с Моной Лизой - рассмеется она или заплачет,
разгневается или будет продолжать улыбаться.
Джоконда предельно простая, почти вдовьей одежде. Такая доступная и
непостижимая в этой своей открытости.
Портрет прекрасной флорентийской в значительной степени воплощает
нравственный и эстетический идеал эпохи Возрождения. В облике этой женщины
предстает перед нами одухотворенное ’’лицо’’ эпохи, озаренное чувством
собственного достоинства, богатством интеллекта, глубиной душевных
переживаний.
Лицо Моны Лизы отражает богатство оттенков её духовной жизни. Улыбка слегка
трогает губы женщины, но особенность этой улыбки в том, что она показана
не как факт, а как процесс: еле заметные движения, приподнимающее уголки
губ, меняющее мимику лица. Одухотворенному образу, созданному Леонардо,
удивительно соответствует необыкновенно поэтичный пейзаж, рассмотренный
сверху, теряющийся в голубой дали. Женщина, изображенная на портрете,
является частью этой природы, что в полной мере соответствовало взглядом
эпохи Возрождения: ''Человек - часть природы''.
Множество научных трудов посвящено этому портрету, и все же
история его до конца не разгадана. Прежде всего остается загадкой, кто
позировал художнику: была ли это молодая жена богатого флорентийского купца
дель Джокондо или флорентийка, жившая по соседству с Леонардо да Винчи, имя
которой осталось неизвестно. Возможно, образ, который мы видим на портрете,
- собирательный, идеальный образ молодой женщины той эпохи. Бесспорно лишь
одно – для нас она навсегда останется «Джокондой», такое имя носит портрет
уже не один век.
Что бы ни говорили о “Джоконде”, несомненно, что перед нами женщина
исключительная, женщина прекрасная. Нет, - не миловидностью или броской
красивостью (изображение таких лиц Леонардо предпочитал избегать, а если уж
приходилось, большую часть работы передавал ученикам). И юной ее не
назовешь. Но как она хороша, как внутренне содержательна! Сколько
достоинства в гордой посадке головы, каким высоким самосознанием веет от
этого лица, сколько чарующей прелести в высоком, светлом лбе, в глубоких
глазах, полных разума и понимания, сколько внутренней свободы во взгляде!
Удивительная цельность образа, замыкаемого кольцом прекрасных рук, создает
ощущение высшего совершенства. Во всем предшествующем искусстве Ренессанса
не найти столь же проникновенного воплощения гуманистического идеала
человека - прекрасного, возвышенного, духовно богатого.
Магнетическая привлекательность “Джоконды” - доказательство ее глубины и,
очевидно, ее верности жизни. Значит, тайна этого портрета - не надуманная,
а какая-то жизненная, нужная людям - историческая и человеческая.
Бесспорно, в “Джоконде” - высочайшее воплощение ренессансного идеала
умного, гордого, совершенного человека. Но не только. Ее странная улыбка,
одновременно и пленительная и горькая, говорит еще и о каком-то ином
замысле художника, да - и об особом психологическом состоянии натуры.
Рафаэль.
Сын художника, поэта-гуманиста, о котором мы знаем немного, Рафаэль Санти
рано достиг высших почестей. Римский папа хотел увенчать его небывалой для
живописца наградой, и лишь преждевременная смерть помешала Рафаэлю стать
кардиналом.
Первую по времени характеристику Рафаэля мы находим в письме сестры герцога
Урбинского, которая называет художника — ему тогда был двадцать один год
(1504)—“скромным и милым юношей”. Описание же его личности по Вазари я
приведу почти полностью, так оно близко к тому, что просвещенный вельможа,
воин и прелат Кастильоне говорил в своей книге о совершенном человеке.
Рафаэль был учеником Перуджино, славного умбрийского мастера, выразившего
наиболее полно тот сладостный и лирический идеал красоты, которым озарена
умбрийская школа живописи. Таким кажется нам и сейчас мягкий пейзаж Умбрии,
таким, вероятно, были и грезы Перуджино. Грезы, но не окружавшая его
действительность. Ибо, как мы видели, идеалы этой эпохи выражались лучшими
ее представителями в искусстве и в философии, но далеко не всегда
претворялись в жизнь — так что своими талантами они как бы старались
поправить действительность. Когда Перуджино создавал свои хрупкие, ласковые
и несколько наивные образы, радуясь той певучести, которую он умел
придавать всему ритму своих композиций, в самой умбрийской столице шла
беспощадная борьба между феодалами, и, по свидетельству современника, кровь
там лилась рекой: “ее пили собаки и ручной медведь, бродивший по улицам”.
Юный Рафаэль был похож на своего учителя. Однако даже в самых ранних его
произведениях нам явственны зачатки какого-то нового идеала.
В лондонской Национальной галерее висит его очаровательная картина “Сон
рыцаря”, написанная в 1500 году, то есть когда Рафаэлю было всего
семнадцать лет. Рыцарь — мечтательный юноша, заснувший перед прекрасным
пейзажем. Он исполнен грации, может быть, еще недостаточно мужественной, но
уже сочетающейся с неким внутренним равновесием, душевным спокойствием.
Это внутреннее равновесие озаряет написанную годом или двумя позже
знаменитую эрмитажную “Мадонну Конестабиле” (так названную по имени ее
прежнего владельца). В этой картине нет ничего случайного, и нет образа
более лирического, как и более крепкого своей внутренней структурой. Какая
гармония во взгляде мадонны, наклоне ее головы и каждом деревце пейзажа, во
всех деталях и во всей композиции в целом! И уже самой живой жизнью дышат
фигуры нежно-задумчивой матери и так чудесно устроившегося на ее руках
младенца. Все здесь значительно и законченно-ясно.
Флоренция, куда он переезжает затем,— следующий этап в творчестве Рафаэля.
К этому периоду относится его автопортрет, написанный в 1506 году
(Флоренция, Уффици), когда Рафаэлю было двадцать три года. Голова его и
плечи четко вырисовываются на гладком фоне. Контур необыкновенно тонок,
чуть волнист (во Флоренции Рафаэль уже приобщился к живописным открытиям
Леонардо). Взгляд задумчив и мечтателен. Рафаэль как бы смотрит на мир и
проникается его гармонией. Но художник еще робок, он бесконечно юн,
ласковая кротость разлита по его лицу. Однако сквозь неуверенность и
томление уже чувствуется нарождающееся душевное равновесие. Резко
выступающая нижняя губа, линия рта, красиво и энергично изогнутая, тонкий
овальный подбородок выдают решимость и властность.
...Рафаэль — это завершение. Ибо все его искусство предельно гармонично,
дышит внутренним миром, и разум, самый высокий, соединяется в нем с
человеколюбием и душевной чистотой. Ибо его искусство — радостное и
счастливое. Ибо оно выражает некую нравственную удовлетворенность,
примирение человека со своей бренной судьбой, приятие жизни во всей ее
полноте и обреченности. Ибо, в отличие от Леонардо, Рафаэль не томит нас
своими тайнами, не сокрушает своим всевидением, а ласково приглашает
насладиться земной красотой вместе с ним. Ибо, в отличие от Леонардо, он —
хотя и прожил гораздо меньше — успел выразить в живописи, вероятно, все,
что мог. А это значит — полное царство гармонии, красоты и добра.
Рафаэль не открывал новых миров, в отличие от Леонардо и Микеланджело, он
не смущал современников дерзостностью своих исканий: он стремился к высшему
синтезу, к лучезарному увенчанию всего, что было достигнуто до него, и этот
синтез был им найден и воплощен.
Папа Юлий II поручил Рафаэлю роспись своих личных покоев, или станц, в
Ватикане. В Риме, где создано или собрано столько великих памятников
искусства, эти фрески производят одно из самых сильных и неотразимых
впечатлений. Как только вы входите в станцу делла Синьятура (станцу
подписей), вы испытываете чувство совершенно особое: радостное освобождение
от всего мелкого и суетного вместе с приобщением к чему-то очень большому и
светлому.
Флорентийские мадонны Рафаэля — это бесконечно изящные, миловидные,
трогательные и чарующие юные матери. Мадонны, созданные им в Риме, то есть
в период его полной художественной зрелости, приобретают иные черты. Это
уже владычицы, богини добра и красоты, властные своей женственностью,
облагораживающие мир, смягчающие человеческие сердца и сулящие миру ту
одухотворенную гармонию, которую они собой выражают. “Мадонна в кресле”
(Флоренция, галерея Питти), “Мадонна с рыбой” (Мадрид, музей Прадо),
“Мадонна дель Фолиньо” (Рим, Ватиканская пинакотека) и другие всемирно
известные мадонны, то в полной свободе вписанные в круг, то царящие в славе
над прочими фигурами в больших алтарных композициях, знаменуют новые
искания Рафаэля, путь его к совершенству в воплощении идеального образа
мадонны.
Этому великому живописцу не были чужды зодчество и ваяние.
После смерти Браманте он руководил строительством знаменитого римского
собора святого Петра; планы его были одобрены, но он успел заложить лишь
фундамент.
Среди учеников Рафаэля был и ваятель — Лоренцо Лоренцетто. По эскизам и под
руководством своего великого учителя он выполнил несколько скульптур, из
которых до нас дошла только одна — “Мертвый мальчик на дельфине”. В ней
воплощены в мраморе рафаэлевский идеал красоты, его ритм и гармония: нет
ужаса смерти, кажется, будто ребенок мирно заснул. Это единственное
