современников свидетельствует, что Павел уже готовил приказ своим фаворитам
Аракчееву и Ф. И. Линденеру “заточить императрицу и двух ее сыновей и тем
избавиться от всех тех, которые казались ему подозрительными”. Императрицу
Марию Федоровну предполагалось сослать в Холмогоры, Александра посадить в
Шлиссельбург, а Константина в Петропавловскую крепость. Это и помогло
заговорщикам привлечь Александра на свою сторону.
Заговор против Павла I созрел уже к середине 1800 года. Вдохновителем
его был екатерининский вельможа, опытный политик и дипломат, граф Н. П.
Панин, а руководителем и исполнителем петербургский военный генерал-
губернатор граф П. А. Пален. К заговору был прича-стен и английский посол
Чарльз Витворт. Была вовлечена в него также большая группа офицеров. В
сентябре 1800 г. состоялся конфиденциальный разговор Панина с Александром,
в котором он “намекнул” на возможное насильственное устранение Павла. Далее
все переговоры с Александром вел Пален. Александр дал согласие при условии
сохранения жизни отца, даже заставил Палена в этом поклясться. “Я дал ему
это обещание, — говорил после Пален, — я не был так безрассуден, чтобы
ручаться за то, что было невозможно. Но нужно было успокоить
угрызения совести моего будущего государя. Я наружно согласился с его
намерением, хотя был убежден, что оно невыполнимо”. Впоследствии Александр
утверждал, что заговорщики его “обманули” и демонстративно удалил их всех в
деревни. Некоторые исследователи полагают, что Александр лишь на словах
потребовал от заговорщиков клятвы, хотя сам не рассчитывал на иной исход
дела.
В начале марта 1801 г. Павел прослышал о готовящемся заговоре и
поделился этим с Паленом. Медлить было нельзя. С Александром был согласован
срок выступления — ночь с 11 на 12 марта, когда караул должны были нести
солдаты Семеновского полка, шефом которого был Александр. В полночь 60
заговорщиков-офицеров пересекли Марсово поле, переправились через замерзшие
рвы, окружавшие только что выстроенный Михайловский замок, куда Павел
переселился как в наиболее “надежное” место. Разоружив не оказавшую
сопротивления охрану, заговорщики проникли в замок. В комнату Павла
заговорщики шли двумя путями, разбившись на группы. Когда они ворвались в
спальню императора, то, к своему ужасу, увидели, что она пуста. Мелькнула
мысль, что Павел бежал через потайную дверь, но вскоре заметили его
скорчившимся от страха за ширмой. Павел на коленях умолял заговорщиков
сохранить ему жизнь, обещая выполнить все их требования. Но события
развивались стремительно. Вторая партия заговорщиков своим шумным
приближением напугала первую, и та решила немедленно покончить с Павлом. В
суматохе некоторые даже бросились бежать, кто-то сбросил ночник, и в
темноте Павла прикончили. Говорят, что табакерка П. А. Зубова и шарф Я. Ф.
Скарятина были главными орудиями его убийства.
В первом часу ночи Пален принес весть Александру о “скоропостижной
кончине” его отца. Рассказывают, что Александр “залился слезами”. Пален
заставил его выйти к собранным во дворе Михайловского замка Семеновскому и
Преображенскому полкам. “Довольно ребячиться, ступайте царствовать и
покажитесь гвардии”, — сказал он. 12 марта 1801 г. был обнародован
манифест, в котором говорилось: “Судьбам Всевышнего угодно было прекратить
жизнь любезнейшего родителя нашего, государя императора Павла Петровича,
скончавшегося скоропостижно апоплексическим ударом в ночь с 11-го на 12-е
число сего месяца”.
При известии о смерти Павла I “столичное общество предалось
необузданной и ребяческой радости, восторг выходил даже из пределов
благопристойности”, — вспоминал один из современников. Дружный хор
торжественных од приветствовал восшествие на престол Александра I. Среди
них была и ода Г. Р. Державина “На всерадост-ное восшествие на престол
императора Александра Первого”. Правда, она не была пропущена в печать, ибо
в ней содержался недвусмысленный намек на дворцовый переворот, но Александр
пожаловал за нее поэту бриллиантовый перстень. День коронации нового царя,
состоявшейся 15 сентября 1801 г., приветствовал стихами и Н. М. Карамзин.
“После краткого и несчастливого царствования Павла вступление на престол
Александра было встречено восторженными возгласами, — писал декабрист А. М.
Муравьев. — Никогда еще большие чаяния не возлагались у нас на наследника
власти. Спешили забыть безумное царствование. Все надеялись на ученика
Лагарпа и Муравьева”.
Сам Александр своим поведением и даже внешним видом производил
благоприятное впечатление на публику. Скромно одетый император “запросто”
разъезжал или гулял пешком по улицам Петербурга, и толпа восторженно
приветствовала его, а он милостиво отвечал на эту дань почтения. Самые его
слова и поступки, по выражению Муравьева, “дышали желанием быть любимым”.
В августе 1801 г. в Петербурге появился вызванный Александром из Женевы
Лагарп. Но это был уже не тот республиканец и “якобинец”, некогда смущавший
придворные круги. Теперь он предостерегает своего воспитанника от
“призрачной свободы народных собраний и либеральных увлечений вообще”,
указывает на пример Пруссии, “соединившей с законами порядок”, — твердую
монархическую власть. “Не дайте себя увлечь тем отвращением, какое внушает
вам абсолютная власть, сохраните ее в целости и нераздельно”, — наставлял
Лагарп. Он давал совет: “Надо приучать своих министров к мысли, что они —
только уполномоченные”, обязанные докладывать монарху все дела “во всей
полноте и отчетливости”; царю следует “выслушивать внимательно их мнения,
но решения принимать самому и без них, так что им остается лишь
исполнение”. Наконец, он требовал от Александра покарать убийц Павла, дабы
впредь не было подобных покушений. Лагарп хотя и понимал вред
крепостничества, но советовал Александру вести дело к отмене крепостного
права постепенно, “без шума и тревоги” и без малейшего посягательства на
права собственности дворянства.
Александр вступил на престол со сложившимися взглядами и намерениями, с
определенной “тактикой” поведения и управления государством. Современники
говорили о таких чертах его характера и поведения, как скрытность,
лицемерие, непостоянство: “сущий прельститель” (М. М. Сперанский),
“властитель слабый и лукавый” (А. С. Пушкин), “сфинкс, неразгаданный до
гроба” (П. А. Вяземский), “коронованный Гамлет, которого всю жизнь
преследовала тень убитого отца” (А. И. Герцен). Отмечали в нем и “странное
смешение философских поветрий века просвещения и самовластия”. Друг его
юности Адам Чарторыйский впоследствии отзывался о нем:
“Император любил внешние формы свободы, как можно любить
представление... но кроме форм и внешности, он ничего не хотел и ничуть не
был расположен терпеть, чтобы они обратились в действительность”. Генерал
П. А. Тучков отметил в воспоминаниях, что уже “при начале вступления на
престол” Александра “из некоторых его поступков виден был дух
неограниченного самовластия, мщения, злопамятности, недоверчивости,
непостоянства и обманов”. А. И. Тургенев (брат декабриста Н. И. Тургенева)
называл Александра I “республиканцем на словах и самодержцем на деле” и
считал, что “лучше деспотизм Павла, чем деспотизм скрытый и переменчивый
Александра”. А вот впечатления французского императора Наполеона от встреч
с Александром I: “Русский император — человек несомненно выдающийся; он
обладает умом, грацией, образованием; он легко вкрадывается в душу, но
доверять ему нельзя: у него нет искренности. Это настоящий грек древней
Византии. Он тонок, фальшив и ловок”.
Александр I отличался поистине виртуозней способностью строить свои
успехи на чужой доверчивости. Обладая “врожденным даром любезности”, он мог
ловко расположить к себе людей различных взглядов и убеждений:
с “либералами” говорить о “либерализме”, с ретроградами — о “незыблемых
устоях”, проливать обильные слезы с религиозной фанатичкой баронессой В. Ю.
Крю-денер, беседовать с английскими квакерами (представителями
реформатского религиозного течения) о спасении души и веротерпимости.
Говоря в указах, что человеческие заблуждения нельзя исправлять насилием, а
лишь кротостью и просвещением, Александр тут же негласно приказывал
расстрелять нескольких духоборов за отказ сражаться во время войны. Он
выслушивает проповеди скопца Кондратия Селиванова, но утвердит решение
военного суда о наказании солдат-скопцов батогами. За актерство
современники называли Александра I “северный Тальма” (знаменитый в то время
французский актер). “Такого артиста в жизни, — писал об Александре I
историк С. П. Мельгунов, — редко рождает мир не только среди венценосцев,
но и простых смертных”.
Крайне самолюбивый, недоверчивый и подозрительный, Александр ловко
пользовался людскими слабостями, умел играть в “откровенность” как надежное
средство управлять людьми, подчинять их своей воле. Он любил приближать к
себе лиц, неприязненно относившихся друг к другу, и ловко пользовался их
взаимной неприязнью и интригами, а однажды так и заявил управляющему
канцелярией Министерства полиции Я. И. де Санглену: “Интриганы так же нужны
в общем государственном деле, как и люди честные, иногда даже более”.
Лицейский товарищ Пушкина и близкий ко двору барон М. А. Корф
вспоминал, что Александр, подобно бабке своей Екатерине II, “в высшей
степени умел покорять себе умы и проникать в души других, утаивая
собственные ощущения и помыслы”. Известная французская писательница мадам
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9
