де Сталь, на которую Александр произвел большое впечатление при встрече с
ним в 1814 г. в Париже, отзывалась о нем как о “человеке замечательного ума
и сведений”. Александр говорил с ней о “вреде деспотизма” и заверял в своем
“искреннем желании” освободить крепостных крестьян в России. В том же году
во время визита в Англию он наговорил массу любезностей вигам —
представителям либеральной парламентской партии — и уверял их, что намерен
создать оппозицию в России, ибо она “правильнее помогает отнестись к делу”.
“Благодушие” и “приветливость” Александра покорили известного прусского
государственного деятеля и реформатора барона Генриха-Фридриха Штейна.
Однако от проницательного прусского министра не укрылась присущая
императору черта: “Он нередко прибегает к оружию лукавства и хитрости для
достижения своих целей”. Известно высказывание шведского посла в Петербурге
графа Лагербильке: “В политике Александр тонок, как кончик булавки, остер,
как бритва, фальшив, как пена морская”. “Изворотлив, как грек”, — отзывался
об Александре французский писатель Франсуа Шатобриан.
Александр не любил тех, кто “возвышался талантами”. Современники
отмечали, что “он любит только посредственность; настоящие гений, ум и
талант пугают его, и он только против воли и отворотясь употребляет их в
крайних случаях”. Конечно, он не мог обойтись без умных, талантливых
государственных и военных деятелей, таких, как Сперанский, Кутузов,
Мордвинов. Нельзя назвать бездарностями реакционных деятелей его
царствования, таких, как А. А. Аракчеев, А. С. Шишков, митрополит Филарет.
Но в большинстве своем его окружали беспринципные, без чести и совести,
царедворцы, вроде московского генерал-губернатора Ф. В. Ростопчина,
министра духовных дел и народного просвещения А. Н. Голицына, “гасителей
просвещения” Д. П. Рунича и М. Л. Магницкого, изувера-фанатика архимандрита
Фотия.
Александр и сам весьма нелестно отзывался о сановниках, которыми себя
окружил. В 1820 г. он жаловался прусскому королю Фридриху-Вильгельму III,
что “окружен негодяями” и “многих хотел прогнать, но на их место являлись
такие же”. Он старался приблизить к себе людей, не имевших прочных связей в
аристократических кругах, привлекал лиц, заведомо ничтожных и даже
презираемых в обществе, неохотно назначал на государственные посты
представителей родовой аристократии, которая вела себя независимо. Особенно
оскорбляло чувства обойденных “российских патриотов” “засилье иностранцев”
на русской службе, которым Александр демонстративно отдавал предпочтение.
“Чтобы понравиться властелину, нужно быть или иностранцем или носить
иностранную фамилию”, — сетовал А. М. Муравьев.
В салонах передавали друг другу остроту генерала А. П. Ермолова,
который на вопрос царя, какую награду он хотел бы получить за свои воинские
заслуги, ответил:
“Государь, произведите меня в немцы”. Декабрист
И. Д. Якушкин вспоминает: “До слуха всех беспрестанно доходили
изречения императора Александра, в которых выражалось явное презрение к
русским”. Во время смотра своих войск в 1814 г. близ французского городка
Вертю в ответ на похвалы герцога Веллингтона по поводу их хорошей
организации, Александр во всеуслышание заявил, что этим он обязан
иностранцам на русской службе, а однажды в Зимнем дворце, “говоря о русских
вообще, сказал, что каждый из них или плут или дурак”. Не случайно в числе
задач первой декабристской организации Союза спасения было “противодействие
иностранцам, находившимся на русской службе”.
Помимо неискренности, “изменчивости и двусмысленности его характера”, у
Александра отмечали упрямство, подозрительность, недоверчивость, большое
самолюбие и стремление “искать популярности по любому поводу”. В семейном
кругу его называли “кротким упрямцем”. Шведский посол барон Стединг
отзывался о нем: “Если его трудно было в чем-нибудь убедить, то еще труднее
заставить отказаться от мысли, которая в нем возобладала”. Особенное
упрямство и настойчивость он проявлял, когда дело касалось его самолюбия.
Упрямство вполне соединялось со слабой волей, как “либерализм” на словах —
с деспотизмом и даже жестокостью — на деле. “Он слишком слаб, чтобы
управлять, и слишком силен, чтобы быть управляемым”, — отзывался о нем
Сперанский, который отмечал и непоследовательность царя (“он все делает
наполовину”).
Александр никогда не забывал событий марта 1801 г. — не столько из-за
“угрызения своей совести”, сколько как предостережение. Подозрительность,
унаследованная от Павла I, с годами у Александра возрастала. Отсюда система
надзора и сыска, особенно развившаяся в последние годы его царствования.
Сам он охотно слушал доносы и даже поощрял их, требуя от своих сотрудников,
чтобы они следили друг за другом, и даже считал допустимым прочитывать
корреспонденцию своей жены.
У современников сложилось представление о крайней его ветрености и
непостоянстве. Для ближайшего окружения Александра не были тайной его
сложные семейные отношения, полные взаимной подозрительности и притворства.
Все прекрасно знали, в том числе и императрица Елизавета Алексеевна, о
продолжительной (более чем 20-летней) связи Александра с А. М. Нарышкиной,
которая в 1808 г. родила ему дочь Софью (смерть Софьи Нарышкиной в 1824 г.
Александр переживал как самую большую личную трагедию). Он особенно любил
“общество эффектных женщин”, выказывая им “рыцарское почтение, исполненное
изящества и милости”, как выражались его современницы. По свидетельству
графини Эд-линг, “отношение к женщинам у Александра не изменялось с летами,
и [его] благочестие отнюдь не препятствовало веселому времяпрепровождению”.
Полицейские донесения австрийскому канцлеру Мет-терниху во время
Венского конгресса 1815 г., куда съехались монархи-победители над
Наполеоном вершить судьбы Европы, пестрят сообщениями о волокитстве
русского царя. Но надо сказать, что “игра в любовь” у Александра
подчинялась дипломатической интриге. В салонах велась закулисная
дипломатическая игра, тон в которой задавали Александр, сам Меттерних и
французский министр иностранных дел Талейран.
Несколько слов о внешнем облике и некоторых чертах повседневной бытовой
жизни Александра I. Сохранилось немало его портретов, на которых он
изображен высоким и стройным молодым человеком, розовощеким и голубоглазым,
с приятной улыбкой. Хотя придворные художники, несомненно, идеализировали
облик Александра, но, судя по рассказам современников, основные черты его
переданы верно. Наиболее близким к натуре считается портрет, написанный
знаменитым английским художником Джорджем Доу. Здесь изображен задумавшийся
мужчина средних лет с небольшими бакенбардами и сильно поредевшими
волосами. С юности Александр был близорук, но предпочитал пользоваться не
очками, а лорнетом;
был глух на левое ухо, поврежденное еще в детстве, когда во время
стрельбы он оказался рядом с артиллерийской батареей. С юности закаливал
свое здоровье, ежедневно принимая холодные ванны. В повседневном быту сам
он жил относительно скромно. С весны до глубокой осени обычно проживал в
Царском Селе, занимая там малые комнаты дворца. Ранним утром, в любую
погоду прогуливался он по Царскосельскому парку. С 1816 г. постоянным
спутником его прогулок стал Карамзин. Император и придворный историограф
беседовали по самым острым политическим вопросам, при этом Карамзин смело
высказывал о них свои суждения. Зимой император переезжал в Петербург, где
по утрам бывал на разводе караула и воинских экзерцициях, затем принимал с
докладами министров и управляющих.
В первые годы царствования он редко покидал Царское Село или Петербург.
Частые и продолжительные разъезды приходятся в основном на последние 10 лет
его царствования. Подсчитано, что за это время им было проделано более 200
тыс. верст пути. Он путешествовал на Север и на Юг России, бывал на Урале,
Средней и Нижней Волге, в Финляндии, Варшаве, ездил в Лондон, несколько раз
в Париж, Вену, Берлин, посетил ряд других городов Западной Европы.
В манифесте 12 марта 1801 г. Александр I объявил, что будет управлять
“Богом врученным” ему народом “по законам и по сердцу в Бозе почивающей
августейшей бабки нашей государыни Екатерины Великия”, тем самым подчеркнув
приверженность политическому курсу этой императрицы, много сделавшей для
расширения дворянских привилегий. Он начал с того, что восстановил
отмененные Павлом I “Жалованные грамоты” дворянству и городам (1785),
дворянские выборные корпоративные органы — уездные и губернские дворянские
собрания, освободил дворян и духовенство от телесных наказаний (которые
ввел Павел), объявил амнистию всем бежавшим за границу от павловских
репрессий, вернул из ссылки до 12 тыс. опальных или репрессированных Павлом
по политическим и иным мотивам чиновников и военных. Среди них значились
возвращенный еще Павлом I из Сибири, но находившийся в ссылке в Калужской
губернии “бывший коллежский советник Радищев” и сосланный в Кострому за
участие в тайном политическом кружке “артиллерии подполковник Ермолов”.
Были отменены и другие раздражавшие дворянство павловские указы, вроде
запрета носить круглые французские шляпы, выписывать иностранные газеты и
журналы, выезжать за границу. В городах исчезли виселицы, к коим прибивали
доски с именами опальных. Была объявлена свобода торговли, поведено
распечатать частные типографии и дозволить их владельцам издавать книги и
журналы. Была упразднена вселявшая страх Тайная экспедиция, занимавшаяся
сыском и расправой. Пока это были еще не реформы, а отмена наиболее
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9
