времени Ф. Ф. Вигель отзывался об Александре I как о “помещике, сдавшем
имение управляющему” (Аракчееву), в полной уверенности, что в этих руках
“люди не избалуются”. Монархически настроенные дворянские историки (М. И.
Богданович, Н. Ф. Дубровин, Н. К. Шильдер) пытались все беды страны свалить
на Аракчеева, чтобы тем самым в благоприятном свете представить Александра
I. Нисколько не отрицая большого влияния этого временщика на ход
государственных дел, все же надо подчеркнуть, что вдохновителем
реакционного курса был сам царь, а Аракчеев лишь усердно претворил эту
политику в жизнь. Александр, даже находясь за границей, держал все нити
управления в своих руках, вникая во все мелочи, касающиеся, кстати, и
“ведомства” самого Аракчеева — военных поселений. Начальник штаба военных
поселений П. А. Клейнмихель свидетельствовал, что многие из аракчеевских
приказов по военным поселениям собственноручно правил император.
Через сеть осведомителей Александр внимательно следил за
умонастроениями в России и отдавал соответствующие предписания генералам,
возглавлявшим сыск. Александр мастерски умел “перекладывать свою
непопулярность” на других. Это видел и сам Аракчеев, говоря, что император
представляет его “пугалом мирским”. Отлично зная его “переменчивую натуру”,
Аракчеев даже в годы могущества не был уверен в прочности своего положения.
Одному из сановников он говорил об Александре I: “Вы знаете его — нынче я,
завтра вы, а после опять я”.
Курс самодержавия был тесно связан с общеевропейской реакцией.
Окончательный поворот Александра к реакции определился в 1819 — 1820 гг.,
что было отмечено современниками. “Как он переменился!” — писал об
Александре в середине 1819 г. в своем дневнике Н. И. Тургенев. Не скрывал
такой “перемены” и сам Александр, говоря осенью 1820 г. австрийскому
канцлеру Меттерни-ху, что он “совершенно изменился”. Наблюдательные
современники, в первую очередь декабристы, связывали перемену курса
русского монарха с политическими потрясениями в странах Западной Европы:
революциями
Португалии, Испании, Неаполе, Пьемонте 1820 г., греческим национально-
освободительным восстанием 1821 г. “Происшествия в Неаполе и Пьемонте, с
современным восстанием греков произвели решительный перелом в намерении
государя”, — писал В. И. Штейнгель.
Речь Александра при открытии второй сессии польского сейма 1(13)
сентября 1820 г. сильно отличалась от сказанной два с половиной года назад.
Он уже не вспоминал о своем обещании даровать России “законно-свободные
учреждения”. В это время полыхали революции в южноевропейских странах. “Дух
зла покушается водворить снова свое бедственное владычество, — говорил
теперь император, — он уже парит над частию Европы, уже накопляет злодеяния
и пагубные события”. Речь содержала угрозы полякам применить силу в случае
обнаружения у них какого-либо политического “расстройства”. На собравшемся
осенью 1820 г. конгрессе держав Священного Союза в Троппау (в Австрии)
Александр I говорил о необходимости “принять серьезные и действенные меры
против пожара, охватившего весь юг Европы и от которого огонь уже разбросан
во всех землях”. “Пожар в Европе” заставил сплотиться реакционные державы
Священного Союза, несмотря на их разногласия.
В Троппау царь получил известие о восстании лейб-гвардии Семеновского
полка, выступившего в октябре 1820 г. против жестокостей его командира
полковника Е. Ф. Шварца. Первым сообщил Александру это неприятное известие
Меттерних, представив его как свидетельство, что и в России “неспокойно”.
Это произвело сильное впечатление на Александра. Поражает суровость его
расправы с этим старейшим, прославленным гвардейским полком. Полк был
раскассирован по различным армейским частям, 1-й его батальон был предан
военному суду, и основная его часть разослана по сибирским гарнизонам без
права выслуги, 8 “зачинщиков” приговорены к наказанию кнутом и последующей
бессрочной каторге. Были преданы и четыре офицера полка, подозреваемые в
“попустительстве” солдатам. Остальные офицеры были определены в разные
армейские полки. Показательна лицемерными словами о “милостях” царская
конфирмация приговора суда “зачинщикам” выступления. “Государь император, —
говорится в ней, — приняв в уважение долговременное содержание в крепости
рядовых, равно и бытность в сражениях, высочайше повелеть соизволил, избавя
их от бесчестного кнутом наказания, прогнать шпицрутенами каждого через
батальон 6 раз и потом сослать в рудники”.
Александр был убежден, что выступление солдат Семеновского полка
инспирировано тайным обществом. “Никто на свете меня не убедит, чтобы сие
выступление было вымышлено солдатами или происходило единственно, как
показывают, от жестокого обращения с оными полковника Шварца, — писал он
Аракчееву. — ...По моему убеждению, тут кроются другие причины... я его
приписываю тайным обществам”. Начались их усиленные поиски. Однако не
полиция напала на след существовавшего в то время декабристского Союза
благоденствия. С ноября 1820 — февраля 1821 г. власти уже располагали
серией доносов. В конце мая 1821 г., по возвращении Александра I из-за
границы, генерал И. В. Васильчиков подал ему список наиболее активных
членов тайного общества. Рассказывают, что царь бросил список в пылающий
камин, якобы не желая знать “имен этих несчастных”, ибо и сам “в молодости
разделял их взгляды”, добавив при этом: “Не мне их карать”.
Карать он умел, и очень жестоко. Отказ же от открытого судебного
преследования был вызван отнюдь не соображениями “гуманности”. Громкий
политический процесс мог в то время посеять сомнения относительно
могущества “жандарма Европы”. Александр I, по свидетельству декабриста С.
Г. Волконского, вообще не любил “гласно наказывать”. Размышляя, “что
воспоследовало бы с членами тайного общества, если бы Александр Павлович не
скончался в Таганроге”, Волконский писал: “Я убежден, что император не дал
бы такой гласности, такого развития о тайном обществе. Несколько человек
сгнили бы заживо в Шлиссельбурге, но он почел бы позором для себя выказать,
что это была попытка против его власти”. Действительно, не желая
преследовать явно, Александр покарал ряд выявленных членов тайного общества
скрытно, без суда и огласки: отставкой и ссылкой с установлением
полицейского надзора.
1 августа 1822 г. Александр I дает рескрипт на имя управляющего
министерством внутренних дел В. П. Кочубея о запрещении тайных обществ и
масонских лож и о взятии от военных и гражданских чинов подписки, что они
не принадлежат и не будут принадлежать к таковым организациям. В течение
1821 — 1823 гг. вводится централизованная и разветвленная сеть тайной
полиции в гвардии и армии. Вся система слежки делилась на ряд округов,
имела свои центры, условные явки и пароли, целую сеть низших и высших
“корреспондентов”. Были особые агенты, следившие за действиями самой тайной
полиции, а также друг за другом. Активизировала свою деятельность и
“гражданская” тайная полиция. “Недостатка в шпионстве тогда не было, —
вспоминает известный военный историк А. И. Михайловский-Данилевский, —
правительство было подозрительно, и в редком обществе не было шпионов, из
коих, однако же, большая часть были известны; иные принадлежали к старинным
дворянским фамилиям и носили камергерские мундиры”.
Следили и за высшими государственными лицами, в том числе за Аракчеевым
(у которого, кстати, была и своя тайная полиция). Служивший у него
декабрист Г. С. Батеньков вспоминает, как Аракчеев во время прогулки с ним
на Фонтанке указал на шпиона, который был “приставлен за ним наблюдать”.
Впрочем, Аракчеев отнесся к этому как к должному. В течение всего
царствования Александра I действовали “черные кабинеты”, занимавшиеся
перлюстрацией частных писем. Это было “классическое” время доносов. “Здесь
озираются во мраке подлецы, чтоб слово подстеречь и погубить доносом”, —
писал один из тогдашних поэтов. Доносили на лиц не только с передовыми
взглядами, но и на влиятельных вельмож и ретроградов, например, на того же
Аракчеева, на министра полиции А. Д. Балашова, министра духовных дел и
народного просвещения А. Н. Голицына, митрополита Филарета. М. Л. Магницкий
подал донос даже на великого князя Николая Павловича (будущего Николая I).
Стоит лишь удивляться, что в условиях такого “шпионства” правительству до
лета 1825 г. не удавалось напасть на след декабристских тайных организаций,
которые были обнаружены не полицией, а другими “доброхотными” доносителями,
совершенно случайно, вследствие неосторожности некоторых неопытных членов
этих организаций.
Наступление реакционного правительственного курса в 1820 — 1825 гг.
обозначалось во всех направлениях.
Были отменены все указы, изданные в первые годы цад-ствования
Александра I и несколько сдерживавшее произвол помещиков по отношению к
крестьянам; вновь подтверждалось право помещиков ссылать крестьян в Сибирь
“за предерзостные поступки”; крестьянам запрещалось жаловаться на
жестокость. Усилились гонения на просвещение и печать. Цензура беспощадно
преследовала всякую свободную мысль. В 1819 г. в Казанский университет для
“ревизии” был послан М. Л. Магницкий. Он обнаружил там “дух вольнодумства и
безбожия” и потребовал в своем докладе царю “публичного разрушения”
университета. “Зачем разрушать, можно исправить”, — написал в своей
резолюции на докладе Александр I. “Исправлять” он поручил тому же
Магницкому, назначив его попечителем Казанского учебного округа. Из
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9
