сложена»[21]. Из этого следует, что Карпов умел ценить возможности хорошего
слога и к нему обращались за оценкой качества стиха. Кроме того, стиль его
общения со старцем говорит о том, что они были в близких дружеских
отношениях: «Похваляю, яко разум божественных и человеческих умеюща»[22].
Максим Грек называет Карпова «премудрым», «премудрейшим»,
«пречестнейшим» «многим разумом украшенным» и даже «праведником», и князь
Курбский, который знал Карпова, по всей вероятности, лишь по сочинениям –
«разумным мужем».
Не смотря на то, что нам известны только четыре послания Карпова, круг
его интересов поражает своей широтой. Его волновали и естественные науки
(астрономия, медицина), о чём мы узнаём из посланий Максима Грека,
адресованных Карпову, и политические учения, и классическая поэзия. Особо
его волновало богословие. Задумывался Карпов и над вопросами о
происхождении Земли и жизни на ней. Он пытался постичь «законы естества».
Некоторые материалы о взглядах Карпова мы черпаем из пяти посланий к
нему Максима Грека. Два из них посвящены опровержению взглядов Николая
Немчина и датируются 1518-1519 гг., ещё два посвящены критике
астрологических воззрений Карпова, были написаны в 1523-1524 гг. Последнее
является ответом на недоумения Карпова относительно критики Максимом Греком
взглядов Николая Немчина.
«В переписке Фёдора Карпова с Максимом Греком отразилась накалённая
атмосфера Москвы первой четверти XVI в., когда шла ожесточённая полемика
между «нестяжателями» и сторонниками монастырского землевладения».[23]
Карпов родился и рос в Твери, а Тверь была очагом еретического
вольномыслия. По мнению А.А. Зимина это не могло не отразиться на
мировоззрении молодого Фёдора[24]. Скорее всего, общение с еретиками
поколебало его в догматах церкви, потому что изначально он получил, по
всей вероятности, патриархальное образование. Помимо этого, он в течение
тридцати лет вращался в самой разнообразной среде, соприкасался с людьми
разных национальностей, в частности, с представителями европейской
культуры.
Отсюда проистекает его свободомыслие, беспокойный и ищущий ум:
«Кажется мне, отче, что не следует непонимающему стыдиться того, чего он не
понимает, но рассказывать о незнании своем знающим людям. Ибо я не вижу
ничего предосудительного или противного разуму в том, чтобы более мудрых
спрашивать, чтобы они мне добрый совет дали, и незнание в знание обратили,
и томящуюся мысль вполне успокоили»[25], - таким пространным рассуждением
Карпов начинает своё «Послание Максиму Греку о Третьей книге Ездры». Он
переживает по поводу того, что его мысли и умозаключения в богословской
области[26] противоречат книжным христианским истинам. «Жажда познания
сопровождалась у него сознанием собственного несовершенства»[27]. В такие
моменты он обращался к Максиму Греку[28], чтобы он успокоил его «томящуюся
мысль»: «Аз же ныне изнемогаю умом, во глубину впад сомнения, прошу и мил
ся дею, да мне некая целебнаа присыплеши и мысль мою упокоиши»[29]. Тут же
он даёт мудрую аллегорию: «Сице бо и врачеве творятъ о болезни неспящаго и
многомыслие о смерти имеюща, некоторым зелиемъ успеваютъ и многмыслие
смертное соотъемлютъ».
Неуверенность боярина проистекала от противоречия между
патриархальностью его православного воспитания, которому он был предан с
детства и вольнодумством, зарождающимся в Европе, с которым он сталкивался
во время общения с такими людьми, как, например, Николай Немчин (Булев),
уроженец города Любека. Последний являлся весьма образованным для своего
времени человеком, немцем, выучившим русский в совершенстве и вошедшим в
доверие к Великому Князю.[30] Несколько лет он работал придворным врачом
при Великом Князе.
Немчин пропагандировал в русском обществе униатские идеи и новомодные
течения – астрологию, астрономию и т.п. Ещё в 1520 г. в Германии Иоанном
Штоффлером был издан Альманах, в котором тот предсказывал, что в 1524 г.
произойдёт всемирный потоп и гибель мира. Николай Булев перевёл этот
Альманах на русский язык. Помимо этого, он высказывал идею соединения
церквей в период русско-турецких войн. О Н. Булеве, как о «профессоре
медицины и астрологии и всех наук основательнейшем»[31] отзывается Франциск-
де-Колло, посол императора Максимилиана, о котором уже говорилось выше.
Этот отзыв мог знать Ф. Карпов, так как встречал посла во время его
приезда.
В любом случае, Фёдор Карпов попал под влияние его «искусно и мудро»
составленных сочинений и написал Булеву послание с вопросом относительно
различий между православной и католической церквями. В ответе Карпову тот,
очевидно, утверждал, что сколько-нибудь серьёзных различий между ними нет.
За разъяснениями Карпов обращается к Максиму Греку и становится участником,
посредником в полемике, ведомой Максимом Греком и Николаем Немчиным.
Но, если в канонических богословских вопросах греческий монах[32] бог
дать ответ и хороший совет, то в увлечении Карпова астрологией, тот уже не
являлся для него авторитетом.[33] «Идеи, пришедшие к нам с Запада, временно
отвлекли Карпова от старого русла нашей культуры, но не оторвали
окончательно. Чувствуя себя между двумя течениями, он стремился одно
примерить с другим и поэтому со всеми возникавшими недоумениями обращался к
такому авторитету византийской образованности, каким был Максим».[34]
Своё послание Максим Грек начинает словами: «Я прочёл твоё послание ко
мне». Он ругает Карпова за то, что тот далёк от «понимания церкви»,
обличает его в невежестве. Но, «выступая против заблуждений Карпова, Грек
остаётся высокого мнения о его уме и способностях».[35] Это видно по тону
его посланий: он пишет, что астрологические взгляды не достойны
«благочестию и разуму твоему», называет Ф. Карпова «честнейшим Фёдором»,
«мудрейшим Фёдором», и т.д. Это свидетельствует о том, что между Ф.
Карповым и Максимом Греком существовали не только внешние, но и глубокие
дружеские связи.[36]
В другом послании, Максим Грек, узнав, что одно из его сочинений,
адресованных Николаю Немчину, вызывает неблагоприятные толки, в том числе и
со стороны Ф. Карпова, гневно упрекает последнего: «вы достигли такого
возраста и столь искушены в божественных писаниях, такая догма ускользнула
от вас…».[37] Догма, высказанная Греком, гласила, что «бог Отец безначален
и беспричинен». Этим он, по-видимому, спорил с гностицистическими
высказываниями немца. В ответ Крапов написал, что Максим Грек слишком скоро
судит и руководствуется слухами. На самом деле, один из священников церкви,
которую он посещал за несколько дней до этого, обратился к нему со своими
сомнениями по поводу основательности этой догмы, описанной Греком.
Заканчивает Карпов свой ответ философским замечанием, в укор Максиму: «Не
всё, - говорят, - делаем, что можем, и не всему верим, что слышим, и не всё
говорим, что узнаём».[38]
На это письмо Максим ответил примирительным посланием, принося
извинения за необдуманную резкость: «Прости же меня по-дружески за то, что
я как человек погрешил и будущем смело пиши мне и требуй то, что тебе
нужно. Я буду тебя слушать во всём… А священника того исправить не
ленись».[39] Возможно, именно в ответ на это предложение, Карпов написал
«Послание о Третьей книге Ездры».
«Пишет Ездра в Третьей своей книге: «В третий день, - говорит он, -
повелел Господь водам собраться на седьмой части земли, а шесть частей
осушил». Первый мой вопрос: божественное Писание о бесчисленных водах
говорит под землёй в безднах и на земле, в морях, и озёрах, и реках, также
и на тверди небесной. Так ли об этом следует нам понимать?»[40]. Карпова
удивляет, что в этой книге[41] имеются несоответствия с другими библейскими
текстами, он не делает из этого никаких нигилистических выводов, но просит
Максима Грека дать своё толкование этого вопроса: «о воде, и о земле, и о
Енохе, и о Левиафане».[42]
Усомнившись в чём-то один раз, Карпов уже не мог не ставить под
сомнение остальные, прежде бесспорные истины.
Карпов всерьёз стал заниматься звёздами и астрология, «причудливо
соединявшая в себе точное знание, мистические чаяния и суеверный
предрассудок»[43], двумя своими сторонами привлекали его: убеждением о
зависимости жизни людей от светил, исходя их которого, он вывел
необходимость этой науки царям и правителям для управления своими
подданными[44], и астрономическими наблюдениями, вызывавшими у него
удивление и восхищение. Фёдора Карпова привлекала гармония природы,
красота мира, о которых он писал, используя сочинение Григория
Богослова[45], где отразилось влияние на него античной философии.[46]
Н.В. Синицына провела сопоставление всех произведений Максима Грека с
конкретно адресованными к Фёдору Карпову: «Если первое послание Максима
Грека, - пишет она, - написано в духе остальных его сочинений, то второе
содержит указание на то, что первое послание не убедило адресата, и он
отправил Максиму ответное послание, в котором «востал… на церковное
мудрование». Аргументация второго письма значительно отличается от
аргументации других сочинений автора на эту тему и характеризует интерес
Фёдора Карпова к астрологии как принадлежащей «внешним наукам» (семь
«свободных светских искусств» средневековья) и содержащей практические
сведения по астрономии, а не только предсказания по звёздам»[47]
Карпов не прекратил изучение светил даже после специального Послания
