полководческих дарований фельдмаршала. Влиянию Потемкина приписывают
решение императрицы ликвидировать Запорожскую Сечь, он активно участвовал в
заседаниях Государственного совета и не стеснялся высказывать собственное
мнение.
Надо полагать, Екатерина испытывала полную удовлетворенность
Потемкиным и как фаворитом, и как «учеником». Награды и пожалования лились
дождем. По случаю заключения Кючук-Кайнарджийского мира (1774) Григорий
Александрович был возведен в графское достоинство, получил осыпанную
алмазами золотую шпагу, орден св. Андрея Первозванного и 100 тысяч рублей.
У Фридриха II императрица исхлопотала для него орден Черного Орла, у
Станислава Августа — ордена Белого Орла и св. Станислава, у Густава III —
орден Серафима, у короля датского — орден Слона. Фавориту очень хотелось
получить ордена Золотого Руна, св. Духа и Голубой Подвязки. Однако в Вене,
Версале и Лондоне Екатерине отказали. Впрочем, Иосиф II благосклонно
отнесся к другой просьбе императрицы, и в 1776 году «Гришенок бесценный»
был возведен в княжеское достоинство Священной Римской империи и стал
отныне именоваться светлейшим.
Потемкин заслуживает того, чтобы на его «службе» фаворитом
остановиться подробнее. Во-первых, Потемкин был тайно обвенчан с
императрицей. Мысль о том, что между ними существовали брачные отношения,
высказана давно, но она имела форму догадки. После опубликования писем
императрицы к Потемкину Н. Я. Эйдельманом догадки обрели статус бесспорного
факта, ибо подтверждены самой императрицей, называвшей Григория
Александровича «муженком дарагим», «дорогим супругом», «нежным мужем».
Во-вторых, историки располагают таким бесценным источником, как
переписка императрицы с любовником, ставшим супругом, точнее ее к нему
письмами и записочками: письма фаворита Потемкина к Екатерине практически
не сохранились, ибо она предавала их огню. Тем не менее даже письма
императрицы без ответных посланий возлюбленного позволяют проследить
перипетии их отношений от задушевных и нежных до холодных и
полуофициальных, лишенных ласковых слов и клятв в верности, которыми так
богаты письма и записочки императрицы 1774— 1775 годов.
У обоих корреспондентов были общие черты: они обладали сильными
характерами, недюжинным честолюбием, обоюдным желанием подчинить своей воле
корреспондента. Но были и существенные различия, оказывавшие огромное
влияние на отношения между ними. Императрица предстает темпераментной, но
уравновешенной и рассудительной женщиной. Ее признание, что она «не хочет
быть ни на час охотно без любви», не превращало ее в жертву страсти.
Обладая огромной выдержкой, она, конечно же, возводила на себя напраслину,
когда писала, что глупела от любви, и заявляла:
«Стыдно, дурно, грех Екатерине Второй давать властвовать над собой
безумной страсти». В другом письме: «...как это дурно любить чрезвычайно».
На ее возлюбленном, напротив, лежала печать человека неуравновешенного, со
взрывным характером, с непредсказуемыми поступками в минуты гнева, которому
он часто поддавался.
Роман Екатерины и Потемкина протекал чрезвычайно бурно: нежности
сменялись кратковременными размолвками и даже ссорами, последние столь же
внезапно оборачивались горячими клятвами в любви и преданности. Интимные
письма и записочки императрицы второй половины 1774 года давали основание
считать, что она никогда не исчерпает всего запаса ласковых слов. Ее
изобретательность беспредельна: «Гришенька не милей, потому что милой»,
«Милая милюшечка, Гришенька», «Милая милюша», «Миленький милюшечка»,
«Миленький голубчик», «Миленький, душа моя, любименький мой», «Милуша»,
«Сердце мое» и др.
В июне 1774 года в письмах 45-летней Екатерины впервые встречается
слово «муж». Обычно им заканчивались послания императрицы: «муж дорогой»,
«нежный муж», «дорогой супруг», «мой дорогой друг и супруг», «остаюсь вам
верной женой», «мой дражайший супруг», «муж родной». Некоторые письма
заканчивались иными словами, выражавшими ее недовольство. Но здесь перед
нами не обычная ругань, стремление дать обидную и унизительную кличку, как
это может показаться на первый взгляд, а та же нежность с оттенком
недовольства, отраженного нарочито грубыми словами. Самый пространный набор
кличек содержит послание, относящееся, видимо, ко второй половине 1775
года: «Гяур, москов, козак яицкий, Пугачев, индейский петух, павлин, кот
заморский, фазан золотой, лев в тростнике».
Клятвенных заверений в нерушимой верности в письмах и записочках столь
много, что они вызывают подозрение относительно истинности постоянства
чувств — скорее всего, некоторые выражения навеяны упреками фаворита и
супруга в утрате либо ослаблении интереса к «милому милюшечке Гришеньке».
Уже в апреле 1774 года в одном из писем она усиленно стремилась развеять
подозрения ревнивца: «Признаться надобно, что и в самом твоем опасеньи тебе
причины никакой нету. Равного тебе нету».
Приведем лишь малую толику заверений императрицы: «Я тебя более люблю,
нежели ты меня любишь», «Я вас чрезвычайно люблю», «Гришенок бесценный,
беспримерный и милейший в свете, я тебя чрезвычайно и без памяти люблю,
целую и обнимаю душою и телом, муж дорогой», «Я тебя люблю сердцем, умом,
душою и телом... и вечно любить буду», «Милая душа, верь, что я тебя люблю
до бесконечности», «Милая душа, знай, что тебя нет милей на свете» и т. д.
Многие записочки императрицы отражают ее чувственную любовь, горячее
желание встретиться с любимым: «Я тебя жду в спальне, душа моя, желаю жадно
тебя видеть», «Сударынька, могу ли прийти к тебе и когда», «Гришенька, друг
мой, когда захочешь, чтоб я пришла, пришли сказать», «Я умираю от скуки,
когда я вас снова увижу».
Если бы историки располагали только письмами Екатерины к Потемкину, то
у них были бы веские основания высоко оценить нравственные качества
императрицы, поверить ее клятвенным обещаниям блюсти верность, вечную
любовь и т. д. Но в том-то и дело, что аналогичные заверения и клятвы можно
обнаружить в письмах к новому фавориту, сменившему Потемкина, — П. В.
Завадовскому: «Я тебя люблю всей душой», «право, я тебя не обманываю» и т.
д.
Из писем императрицы явствует, что между влюбленными часто случались
размолвки, причем инициатором их выступал Потемкин, а миротворцем —
императрица. Чем ближе к 1776 году, тем меньше императрица использует
примирительные слова, уговоры заменяются выговорами, появляется
раздражительность: «Я не сердита и прошу вас также не гневаться и не
грустить», «Я, душенька, буду уступчива, и ты, душа моя, будь также
снисходителен, красавец умненький», «Я не зла и на тебя не сердита...
Мучить тебя я не намерена», «Мир, друг мой, я протягиваю вам руку», «Душа в
душу жить готова». Среди суждений на эту тему есть и такое: «Мы ссоримся о
власти, а не о любви». Приведенные слова дают основания полагать, что
Потемкин претендовал на более обширную власть, чем та, которую ему
соглашалась уступить императрица. Похоже, что она постигла характер супруга
и знала истоки его раздражительности: «Холодности не заслуживаю, а
приписываю ее моей злодейке проклятой хандре». В другом письме: «...и
ведомо, пора жить душа в душу. Не мучь меня несносным обхождением, не
увидишь холодность». И далее угроза: «Платить же ласкою за грубость не
буду».
Екатерина не без основания считала, что напряженность, создаваемая
Потемкиным в их отношениях, является нормальным его состоянием. Она писала:
«Спокойствие есть для тебя чрезвычайное и несносное положение». В
другой раз императрица заклинала: «Я хочу ласки, да и ласки нежной, самой
лучшей. А холодность глупая с глупой хандрой ничего не произведут, кроме
гнева и досады».
В цитированных письмах от февраля—марта 1776 года уже нет ни прежней
теплоты, ни бесконечных клятв в верности, ни нежных обращений.
Первое, что приходит в голову, когда читаешь письма императрицы, так
это вывод о том, что не она, а Потемкин являлся виновником назревавшего
разрыва супружеских отношений. Что касается Екатерины, то она выступала
женщиной кроткой, ничего так не желавшей, как спокойствия,
снисходительности к недостаткам друг друга. Много позже после разрыва
Екатерина жаловалась Гримму: «О, как он меня мучил, как я его бранила, как
на него сердилась». Но этой версии противоречит письмо Потемкина Екатерине
от июня 1776 года, когда кризис завершился формальной отставкой одного
фаворита и заменой его другим: «Я для вас хотя в огонь, но не отрекусь. Но
ежели, наконец, мне определено быть от вас изгнану, то пусть это будет не
на большой публике. Не замешкаю я удалиться, хотя мне сил и наравне с
жизнью». Из письма следует, что Потемкин «изгнан» императрицей и что не он,
а она являлась виновницей разрыва.
Думается, что разрыв вполне устраивал обе стороны. Медики полагают,
что Екатерина страдала нимфоманией (нарушением гормонального баланса,
выражавшимся в превалировании гормонов, усиливавших желание близости с
мужчиной). Признание этого факта, правда косвенное, находим у придворного
врача Мельхиора Адама Вейкарда, заметившего: «Жениться на ней потребовало
бы чрезвычайной смелости». Свидетельство самой императрицы тоже
подтверждает диагноз. В декабре 1775 года она писала Потемкину: «Я твоей
ласкою чрезвычайно довольна... моя бездонная чувствительность сама собою
уймется».
Однако «бездонная чувствительность» все никак не унималась, и
Потемкину скоро стало невмоготу совершать каждодневные подвиги на ложе
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14
