энциклопедическом подборе вероучителей. Это разнообразие, сливавшееся в
бойкой 15-летней голове в хаотическое религиозное безразличие, очень
пригодилось Екатерине, когда в ней, заброшенной к петербургскому двору
ангальт-цербст-годштинской судьбой и собственным честолюбием, по ее словам,
среди непрерывных огорчений "только надежда или виды не на небесный венец,
а именно на венец земной поддерживали дух и мужестве". Для осуществления
этих видов понадобились все наличные средства, какими ссудили ее природа и
воспитание и какие она приобрела собственными усилиями. В детстве ей
твердили, и она сама знала с семи лет, что она очень некрасива, даже совсем
дурнушка, но знала и то, что она очень умна. Поэтому недочеты наружности
предстояло восполнять усиленной разработкой духовных качеств. Цель, с какой
она
ехала в Россию, дала своеобразное направление этой работе. Она решила, что
для осуществления честолюбивой мечты, глубоко запавшей в ее душу, ей
необходимо всем нравиться, прежде всего мужу, императрице и народу. Эта
задача сложилась уже п 15-летней голове в целый план, о котором она говорит
приподнятым тоном, не без религиозного одушевления, как об одном из
важнейших дел своей жизни, совершавшемся не без воли провидения. План
составлялся, по ее признанию, без чьего-либо участия, был плодом ее ума и
души и никогда не выходил у нее из виду: "Все, что я ни делала, всегда
клонилось к этому, и вся моя жизнь была изысканием средств, как этого
достигнуть". Для этого .она не щадила ни своего ума, ни сердца, пуская в
оборот все средства от искренней привязанности до простой угодливости.
Задача облегчалась тем, что она хотела нравиться людям независимо как от их
достоинств, так и от своего внутреннего к ним отношения; умные и добрые
были благодарны ей за то, что она их понимает и ценит, а злые и глупые с
удовольствием замечали, что она считает добрыми и умными; тех и других она
заставляла думать о ней лучше, чем она думала о них. Руководясь такой
тактикой, она обращалась со всеми как можно лучше и старалась снискать себе
расположение всех вообще, больших и малых, или по крайней мере смягчить
неприязнь людей, к ней не расположенных, поставила себе за правило думать,
что она во всех нуждается, не держа никакой партии, ни во что не
вмешивалась, всегда показывала веселый вид, была предупредительна,
внимательна и вежлива со всеми, никому не давая предпочтения и оказывала
великую почтительность матушке, которую любила, беспредельную покорность
императрице, над которой смеялась, отличное внимание к мужу, которого
презирала, - "одним словом, всеми средствами старалась снискать
расположение публики", к которой одинаково причисляла и матушку, и
императрицу, и мужика. Поставив себе за правило нравиться людям, с какими
приходилось жить, она усваивала их образ действий, манеры, нравы и ничем не
пренебрегала, чтобы хорошенько освоиться с обществом, в которое втолкнула
ее судьба. Она вся превратилась, по ее словам, в зрителя весьма
старательного, весьма скромного и даже видимо равнодушного, между тем
прибегала к расспросам и обслуги, обоими ушами слушала россказни
словоохотливых каммер-фрау, знавшей соблазнительную хронику в придворных
русских фамилий со времен Петра Великого и даже раньше, запаслась отнес
множеством анекдотов весьма пригодившихся ей для познания окружавшего
общества, наконец, не брезговала даже подслушиванием.
Во время продолжительной и тяжкой болезни вскоре по приезде в Россию
Екатерина привыкла лежать с закрытыми глазами; думая, что она спит,
приставленные к ней придворные женщины, не стесняясь, делились друг-другом
россказнями, из которых она, не-разрушая заблуждения, узнавала много
такого, чего никогда не узнала бы без такой уловки. "Я хотела быть русской,
чтобы русские ме-ия любили". По усвоенному ею способу нравиться это значило
и жить по-русски, т.е. как жили пресмыкавшиеся перед ней русские
придворные. В первое вредмя ее словам, она "с головой окунулась" во все
дрязги двора, где игра и туалет наполняли день, стала много
заботиться о нарядах, вникать в придворные сплетни,азартно играть и сильно
проигрываться, наконец, заметив, что при дворе все любят подарки от
последнего лакея до великого князя-наследника, принялась сорить деньгами
направо и налево; стоило кому похвалить при
ней что-нибудь, ей казалось уже стыдно этого не подарить. Назначенных ей на
личные расходы 30 тыс. руб. не хватало, и она входила в долги, за что
получала обидные выговоры от императрицы. Она занимала десятки тысяч даже с
помощью английского посла, что уже было близко к политическому подкупу, и к
концу жизни Ели-
заветы довела свой кредит до такого истощения, что не на что стало сшить
платья к рождеству. К тому времени по ее смете, не считая принятых ею на
себя долгов матери, она задолжала свыше полумиллиона не менее 3 млн. руб.
на наши деньги-"страшная сумма", "кото-
рую я выплатила по частям лишь по восшествии своем на престол". Она
прилагала свое правило и к другой хорошо подмеченной ею особенности
елизаветинского двора, где религиозное чувство сполна разменялось на
церковные повинности, исполняемые за страх или из приличия, подчас не без
чувствительности, но и без всякого беспокойства для совести. С самого
прибытия в Россию она прилежно изучала обряды русской церкви, строго
держала посты, много и усердно молилась, особенно при людях, даже иногда
превосходя в этом желания набожной Елизаветы, но страшно сердя тем
своегомужа. В первый год замужества Екатерина говела на первой неделе
великого поста. Императрица выразила желание, чтобы она постилась и вторую
неделю. Екатерина ответила ей просьбой позволить ей есть постное все семь
недель. Не раз заставали ее перед образами с молитвенником в руках. Как ни
была она гибка, как ни гнулась под русские придворные нравы и вкусы,
окружающие чувства давали ей понять, что она им не ко двору, не их поля
ягода. Ни придворные развлечения, ни осторожное кокетство с придворными
кавалерами, ни долгие остановки перед зеркалом, ни целодневная езда верхом,
ни летние охотничьи блуждания с ружьем на плече по прибрежьям под
Петергофом или Ораниенбаумом не заглушали чувства скуки и одиночества,
просыпавшегося в ней в минуты раздумья. Покинуть родину для далекой страны,
где надеялась найти второе отечество, и очутится средя людей одичалых и
враждебных. В первое время Екатеринами плакала втихомолку. Но всегда
готовая к борьбе и самообороне, она не хотела сдаваться. Она читала и
читала В то же время она прочитала множество русских книг, какие могла
достать, не пугаясь очень трудных по неуклюжему изложению. Екатерина
превращала свой спорт в регулярную работу, а работу любила доводить до
крайнего напряжения сил, терпеливо коротала долгие часы в своей комнате за
Барром или Байлем, как летом в Ораниенбауме по целым утрам блуждала с
ружьем на плече или по 13 часов в сутки скакала верхом. Ее непугало
переутомление. Словно она пробовала себя, делала смотр своим силам,
физическим и умственным: ее как будто занимало в чтении не столько
содержание читаемого, сколько упражнение внимания, гимнастика ума. И она
изощрила свое внимание, расширила емкость своей мысли, без труда прочитала
даже "Дух законов" Монтескье, вышедший в том же 1748 г., не швырнула его,
зевая, со словами, что это хорошая книга, как прежде поступала она с другой
книгой того же писателя, а "Анналы" Тацита своей глубокой политической
печалью произвели даже необыкновенный переворот в ее голове, заставив ее
видеть многие вещи в черном свете и углуб ляться в интересы, которыми
движутся явления, проно-
сящиеся перед глазами. Испытания и успехи. Но Екатерина не могла корпеть
над своими учеными книгами спокойной академической
отшельницей: придворная политика, от которой ее ревниво и грубо
отталкивали, задевала ее за живое, била прямо по чувству.личной
безопасности. Ее выписали из Германии с единственной целью добыть для
русского престола запасного наследника на всякий случай при физической и
духовной неблагонадежности штатного, целых 9 лет, не могла она исполнить
этого и за такое замедление потерпела немало горестей. Впрочем, и рождение
великого князя Павла (20 а
1754 г.) не заслужило ей приличного с ней обращения Напротив, с ней стали
поступать, как с человеком исполнившим заказанное дело и ни на что более
нейгодного. Новорожденного как государственную собственность через час
отобрали от матери и впервые показали ей спустя 40 дней. Больную,
заливавшуюся слезами стенавшую, бросили одну без призора в дурном проеме
между дверьми и плохо затворявшимися окнами, не переменяли ей белья, не
давали пить. В это время князь на радостях пил со своей компанией, едва раз
очнувнувшись у жены, чтобы сказать ей, что ему незачем оставаться.
Императрица подарила Екатерине 100 тыс. руб. зарождение сына. "А мне зачем
ничего не дали ?" -сказал страшно рассерженный Петр. Елизавета велела и ему
дать столько же. Но в кабинете не осталосьлось ни копейки, и секретарь
кабинета просил у Екатерины взаймы пожалованные ей деньги, чтобы передать
их великому князю. Она старалась укрепить свое шаткое положение, всеми
мерами и с заслуженным успехом приобретая сочувствие в обществе. Она хорошо
говорила и даже порядочно писала по-русски; господствовавшая при дворе
безграмотность извиняла ее прорехи в синтаксисе и особенно в орфографии,
где она в слове из трех букв делала четыре ошибки (исчо-еще).
В ней замечали большие познания о русском государстве, какие редко
