--Вы читали дневники Николая Второго? Вы помните, что он записал в
день отречения? (
--Вокруг меня лишь предательство, трусость и подлость... Понимаете?
--В о к р у г него! Это ведь о ближайшем окружении! О его ближайших
помощниках, самых доверенных людях, о членах императорской фамилии,
наконец! При чем же тут Временное правительство? При чем тут Керенский?!
А.Ф. почти без всякого напряжения совершил чудесное превращение из
раздраженного, сердитого старца в гостеприимного, радушного хозяина. Жена
решила содействовать дальнейшей разрядке напряженности, для чего открыла
небольшую коробку с надписью Мосторг. Вытащила из нее завернутый в мятую
бумагу металлический, высотой с ладонь симпатичный пузатый тульский
самоварчик и протянула его нашему хозяину с пояснением: точная уменьшенная
копия яснополянского самовара, которым пользовался Лев
Толстой. Керенский заулыбался, взял самоварчик в руки, повертел,
пощупал, даже покрутил краник и поставил изделие на журнальный столик.
После чего игриво сказал:
--Когда я был студентом, мы пели песенку... Сейчас вспомню, как
там... Он пошевелил пальцами. Та-ра-рам-пам... а, вот! И пропел дребезжащим
голосом: Лев Толстой, человек простой, выдал Полину за... хе-хе... такую
скотину... Посмотрел на нас хитровато и пояснил: Вместо слова "такую" в
песенке была фамилия, но я ее не помню... А с этой самой Полиной у меня,
между прочим...
И вдруг замолчал. Прикрыл глаза и снова откинулся на спинку дивана,
то ли предался приятным воспоминаниям, то ли просто заснул. Впрочем, через
минуту он снова был в строю. И оживленный разговор продолжился.
А.Ф. окончательно утвердился в добром расположении духа, шутил и даже
спел еще две песенки обе из репертуара Вертинского: В бананово-лимонном
Сингапуре... и Лиловый негр вам подает манто... Обнаружив при этом отличный
слух, незаурядную артистичность и почти винокуровскую способность к
имитации.
Галя, конечно, не преминула сделать ему комплимент за прекрасное
исполнение. Он скромно улыбнулся:
--Вообще-то я собирался стать актером. Меня прочили в священники, в
богословы. А я мечтал быть актером императорских театров. И, поверьте, был
бы великолепным трагиком. У меня был роскошный голос... Да... А стал
политиком. Жизнь причудлива. Она, видите ли, распорядилась иначе. Но
оратором я был хорошим. Равных мне, пожалуй, не было. А тут тоже есть от
театрального искусства... Помню какой-то благотворительный вечер в пользу
раненых солдат. Смотрю, пришли равнодушные люди, бросают какие-то
презренные копейки. Для раненых солдат! Которые их защищают! Моя речь не
была предусмотрена, я к ней не готовился. Я вообще оказался там случайно.
Но я решил выступить. Я говорил минут пятнадцать, не больше. Когда я
закончил, одна дама подошла ко мне, сорвала с груди жемчужное ожерелье и
бросила к моим ногам. Что тут началось! Драгоценные броши! Кольца!
Ожерелья!...
(Смешно, конечно, говорить сейчас такое, но, если бы тогда
существовало телевидение, со мной была бы вся страна, я не проиграл бы
никому! Как оратору мне не было равных в России....
Смотрел незрячими глазами куда-то вдаль. Уж не знаю, что маячило
перед его взором. И говорил, говорил. То вдруг смеялся почти звонко, а то
говорил полушепотом, будто самому себе... Отключался, откидываясь к спинке
дивана, восстанавливался, а через минуту снова продолжал разговор. И все
это, не теряя достоинства.
Разговор, к моей радости, вовсе не походил на классическое газетное
интервью вопрос-ответ. Просто текла неторопливая беседа, которую А.Ф.
прихотливо и непредсказуемо поворачивал то в одну, то в другую сторону. Я
лишь изредка вставлял вопросы, предпочитая слушать то, о чем ему самому
интересно было и хотелось рассказать. Газетная публикация, конечно, не дает
возможности описать все перипетии и интонации нашей первой встречи. Здесь
же приведу лишь некоторые отрывки, не обязательно касающиеся самых
значительных тем. Иногда второстепенная деталь, шутка, взгляд гораздо
больше могут сказать о характере и сути человека, чем рассуждения о самом
главном.
Коснулись дел писательских. Он показал хорошую осведомленность и в
этой области нашей жизни.
(А Новый мир опять зажимают! Опять зажимают ваш Новый мир! (
проворчал с укоризной и досадой. Хороший ведь журнал! А Твардовский
замечательный поэт!..
И опять меня вдруг охватило чувство нереальности, невзаправдашности
происходящего. Керенский! Александр Федорович! Человек из Бог знает
какого далекого мира делится со мной своими мыслями о сегодняшнем журнале
Новый мир.
Я спросил о его собственных книгах: почему ни одной на русском языке?
Он махнул рукой и ответил с ноткой обиды:
--А какой мне смысл писать и издавать книги на русском? Они все равно
не попадут в Россию, к русскому читателю. А писать для эмиграции не имеет
смысла. Читать будут только для того, чтобы исчеркать нецензурной бранью.
Скоро моя последняя книга "Россия и крутой поворот истории "выйдет в
Японии. На японском. Японцы обо мне больше знают, чем в России или здесь, в
Америке...
(Через несколько лет после этой встречи в одной из нью-йоркских газет
мне попадется статья, автор которой будет утверждать, что бывший премьер
Временного правительства России Александр Керенский был расстрелян в
Москве в 1947 году...)
В какой-то момент я подошел к окну и, глядя на улицу, сказал: У вас
тут в Нью-Йорке... И не успел закончить фразы. А.Ф. сердито оборвал меня:
--Это не у м е н я в Нью-Йорке! Это у н и х в Нью-Йорке! Я
гражданства здешнего не брал, хотя предлагали много раз. И ни у кого не
брал, хотя тоже предлагали. Остаюсь гражданином России!.. И чуть тише, с
грустью: Той России...
И сразу же:
--Сейчас Косыгин много делает, чтобы народу лучше жилось. Он
возвращается назад. Нет, конечно, я не хочу сказать, что он не коммунист.
Коммунист! Но умный человек, профессионал и мыслит здраво. Вообще здешние
надежды на то, что в России возможен капитализм европейского или
американского типа, чепуха. Никогда Россия не пойдет в тот капитализм,
который существует здесь. Самым большим завоеванием русского народа было
знаете что? А то, что Временное правительство отменило капиталистическое
землепользование. Мы национализировали землю. То, что потом делали
большевики, это уже второстепенное. А Временное правительство сделало
главный шаг, национализировало землю, когда в Европе об этом еще и не
мечтали. Вот почему Россия никогда не вернется к европейскому
капитализму!.. Я им всем тут постоянно твержу об этом... О российских
монархистах в Америке. В США никогда не было своей аристократии, поэтому
они льнут ко всяким монаршим отпрыскам, князьям, графам настоящим и
самозваным. Здесь неподалеку, в двух кварталах отсюда, есть Анастасьевская
церковь. Так там недавно поставили специальную загородку с надписью: Только
для членов российской императорской фамилии. Американцы ходят туда глазеть.
Хотя известно, что по прямой линии никаких у нее отпрысков нет. Остались
только Владимировичи и еще кто-то... Ну и, конечно, полно всяких
шарлатанов. Конечно, все эти Анастасии сплошная чепуха! Тут вдруг недавно
нашлись сразу два сына государя-императора Николая Второго. Один в Аризоне,
другой, кажется, на Лонг-Айленде. Тот, который на Лонг-Айленде, даже
мемуары уже выпустил, вспомнил вдруг свое детство в Петербурге!
И снова заливается своим тенорком, опустив углы рта, чуть вытянув шею
и приподняв подбородок.
О демократии.
--Тут многие пытаются представить дело так, будто русский мужик и не
хочет демократии. Он, мол, и слова-то такого не знает, всегда жил под
кнутом. Поэтому, значит, демократия в России невозможна. А я всегда
утверждаю, что в России было много демократических элементов жизни. И
уверен, что Россия, в конце концов, когда-нибудь придет к настоящей
демократии.
О Февральской революции.
-- Вы единственный советский, да и не только советский, кто напомнил
мне нынче о годовщине Февральской революции... Я даже не сразу сообразил...
О ней все забыли. Сталин считал ее только вступлением к Октябрю (произносит
эту фразу с нешуточной ревностью!). Разве здесь когда-нибудь будет
праздноваться ее пятидесятилетие?! У Черчилля, который очень много плохого
сделал России в 1918 и 1919 годах, есть книга под названием Неизвестная
война. Так вот я называю Февральскую революцию неизвестной революцией ...
Да посудите сами: когда вспоминают прошлое России, часто говорят до
революции или после революции. Но всегда имеют в виду Октябрь, а не
Февраль... Выскребли память... Насильно.
Воодушевляясь:
--Но моя революция была настоящей революцией! Всякие мерзавцы
говорили, да и сейчас говорят: вот, мол, Керенский чай для большевиков
заварил. Ерунда! Это была настоящая народная революция! Кто
национализировал землю? Я! Большевики только пользовались этим! А женщины!
Кто освободил женщин? Февраль! Только Февраль! Помню, к нам приезжали
суфражистки из Англии бороться за свободу российских женщин. А у нас нате
вам! Уже все готово! Женщины свободны!
Не исключаю, что в начале разговора А.Ф. предполагал (или надеялся?),
что я пришел к нему с поручением пригласить его в Советский Союз к 50-летию
Октября.
Случайно я оговорился и произнес его фамилию с ударением на втором
