конце концов не опубликовал и не отправил: порвал.
...Считал, что Запад предал его еще в 17-м году. Он был верен
союзникам, хотел победы до конца (если бы заключил мир с немцами остался бы
правителем России, но не заключил, этим и воспользовались большевики), а
Запад хотел избавиться от него. Для этого англичане организовали мятеж
Корнилова, пошли с ним на сговор о разделе России. А потом обвинили А.Ф. в
предательстве. Но А.Ф. никогда не принял бы участия в сговоре о разделе
России!
...Ему много раз предлагали, даже требовали, чтобы он организовал и
возглавил правительство России в изгнании. Но он никогда не соглашался на
это, прерывал всякие разговоры на эту тему. Для него Россия была одна. Он
всегда был уверен, что социальный строй сменится, и Россия в конце концов
будет демократической страной. Не любил Бжезинского, который считал, что
демократия в России невозможна... Радовался, когда Россия получила
Господина Атом-Бомб: Теперь Россию никто не тронет! И всегда утверждал: Все
хорошее, что происходит в России, хорошо и для всего мира...
...У него было двое сыновей, Глеб и Олег. Вполне благополучные
инженеры, работавшие в Англии. Но они давно порвали с отцом. Одни
утверждали, что этот разрыв произошел из-за того, что отец еще в 30-е годы
оставил их мать и женился на богатой австралийской социалистке. Другие
считали, что сыновей пугало родство с человеком, имя которого стало
одиозным, это могло помешать их карьере.
...Однажды произошел такой случай. А.Ф. поехал по делам в небольшой
городок на Западном побережье. В гостинице поздно вечером вдруг звонок.
Мужской голос по-русски: Вы Керенский? Да. Тот самый? Если угодно. Я тут
совсем один на вокзале. Если вы настоящий Керенский помогите мне.
А.Ф. не раздумывая пошел. Почти слепой. Пришел в условленное место:
Чем могу служить? Дайте двадцать долларов на билет. А.Ф. порылся в
карманах, отдал все, что у него было. Человек поблагодарил, повернулся и
ушел. А Керенский побрел в гостиницу. Никому об этом не рассказывал. Но
рассказал тот человек. Элен услышала уже от пятых или десятых людей. Она
потом выговаривала А.Ф.: какое безрассудство! Мало ли кто мог его ждать на
вокзале! Он только улыбался и пожимал плечами.
...В нем сочетались доброта и расчетливость, капризность и умение
мыслить широко, память об обидах и нежелание мстить, романтизм и
мелочность, желание быть первым и незащищенность, одним словом, все. Она
поняла, что его нельзя заталкивать в маленькую клетку, он в ней не
помещается. Но все-таки главной чертой его характера была доброта. А
основой жизни любовь к России.
...Конечно, он был человеком трагической судьбы. Иногда сам говорил,
что получил, так сказать, пилатовское наказание: "бессмертен" (почти
девяносто!), все знает, и некому рассказать одинок. Но если читал о себе,
что он фигура трагическая, протестовал: Я трагическая фигура?!
Не-ет! Трагедия, когда жизнь прошла, а ты хотел бы всю ее переиначить. А я
не хотел бы менять судьбу. Если бы мне дали снова пройти жизнь, я повторил
бы свой путь и никуда бы не свернул...
...Он писал замечательные стихи. Обожал Тютчева. Однажды сказал Элен,
что только в восемьдесят лет, как Тютчев, понял, что такое настоящая
любовь. И потом часто повторял эти слова...
В ноябре 1967 года Керенский тяжело заболел. Нужна была операция.
Ее сделали 18 ноября как раз в день рождения Элен. Он успокаивал ее: Раз в
день твоего рождения, значит, все будет благополучно. Операция, по словам
врачей, действительно прошла удачно. Но ему удалили часть желудка и вывели
наружу зонд. После госпиталя он вернулся в дом госпожи Симпсон на 91-й
улице, она, как всегда, приютила его. Уже совсем слепой, он не мог за собой
ухаживать. Всегда, даже в старческие годы, тщательно следивший за своей
внешностью, он после операции почувствовал отвращение к своему собственному
телу. Вся моя кухня наружу, зло жаловался Элен. Ненависть к самому себе
распространялась и на окружающих.
Однажды госпожа Симпсон позвала Элен: Он стал совершенно невыносим.
Ему требуется уход. Но он ненавидит, оскорбляет медсестер. Я нанимаю ему
разных и черных, и белых, и русских, и американок, но он всех гонит вон.
Каждый раз мне приходится платить неустойку. Это бешеные деньги. Я больше
не могу содержать его... Надо было что-то делать. А у Элен ни копейки. У
самого Керенского уже давно ни гроша. Последние годы никому не нужны
были ни его статьи, ни выступления. Даже в дни 50-летия Февральской
революции Элен с огромным трудом удалось устроить ему коротенькую лекцию в
Колумбийском университете за ничтожный гонорар.
Госпожа Симпсон звонила сыновьям А.Ф. в Лондон, но те никакой помощи
отцу не обещали.
Как всегда, Керенского выручила одна знакомая дама (он любил это
выражение: одна моя знакомая дама). В его жизни добрые дела для него всегда
делали преимущественно женщины. Мужчинам он нравился меньше. На этот раз
знакомых дам было сразу две: княжна Илинская и ее кузина Флора Соломон,
жившие в Англии. Через длинную цепочку знакомых они нашли клинику в
Лондоне, начальница которой согласилась положить туда А.Ф. и предоставить
ему уход.
Клиника была муниципальной, для самых бедных, то есть практически
бесплатной (у сестер было не густо с деньгами). Клиника имела лишь один
недостаток: она была абортной. В ней делались аборты женщинам с улицы,
которым нечем было платить за операцию. Гораздо позже Элен узнает: когда
лондонские поклонницы Керенского обсуждали это обстоятельство, одна из
них сказала: Ну и что? Он всегда любил женщин. Он будет себя чувствовать
здесь в своей тарелке. Да он и не протянет долго. Во всяком случае, это
гораздо лучше, чем умереть под забором.
Сыновья восприняли эту весть без восторга, но спокойно. Было
условлено: ни одна живая душа, кроме самого необходимого узкого круга лиц,
не должна знать ни адреса клиники, ни телефона. Так Александр Федорович
Керенский, бывший министр-председатель Временного правительства России, был
положен умирать в муниципальной абортной клинике одного из районов Лондона.
Госпоже Симпсон передали (а она передала Элен) тогда только одно:
Керенского удалось с большим трудом устроить в клинику, где ему обеспечен
хороший уход. Но администрация клиники поставила условие: полная
секретность, иначе его выбросят оттуда немедленно. Перелет в Лондон
сказался на самочувствии Керенского плохо. Он впал в бессознательное
состояние. Очнулся уже в клинике. Встать не мог. Ему не говорили, в какое
заведение он попал. Но постепенно он сам начал догадываться. В его палату
заглядывали пациентки с изможденными лицами, сновали санитарки в грязных
халатах с окровавленными тряпками и бинтами в руках. Ни одного мужчины.
Однажды он спросил у медсестры: что это за клиника? Та ответила. Он пришел
в ужас. Состояние его стало резко ухудшаться. Начальница клиники сообщила
своим знакомым, которые по просьбе Илинской устраивали А.Ф. к ней, что
Керенскому все хуже, он постоянно без сознания, что в редкие минуты,
когда приходит в себя, зовет какую-то Элен, просит, чтобы она приехала, что
жить ему осталось недолго, может быть, считанные дни... Кто-то из этих
знакомых позвонил госпоже Симпсон в Нью-Йорк и передал эту весть. Однако
телефона и адреса клиники не оставил. Госпожа Симпсон тут же сообщила обо
всем Элен, и та немедленно позвонила Олегу, сыну Керенского, в Лондон.
Тот заверил ее, что отец в хороших руках и ее помощь не требуется. Но он
зовет меня, просит, чтобы я приехала! Ваше имя было произнесено в бреду.
Нет, он просил о моем приезде несколько раз и осознанно. Даже если
осознанно, он вас все равно не узнает. Это неважно, зато я его узнаю! Как
вам не стыдно! Это последняя воля умирающего человека. Младший
Керенский немного подумал и наконец назвал адрес клиники.
Элен прилетела в Лондон на следующий день. Только войдя в клинику,
поняла, куда попал А.Ф. Он лежал худой, обросший бородой, смертельно
бледный. Она подошла к кровати и назвала его по имени. Он сразу узнал ее
голос, встрепенулся, открыл незрячие глаза. Она взяла его руку, погладила.
Он несколько раз шепотом повторил ее имя и снова впал в забытье. Она
просидела рядом с ним несколько часов, не отнимая руки, пока он снова не
пришел в себя. Не открывая глаз, он назвал ее имя. Лицо было настороженным,
даже испуганным боялся, что она ему только приснилась, и улыбнулся
счастливо, когда понял, что это явь. Не уходи... догадалась она по движению
его губ.
В палате было душно и грязно, окно запыленное. А за ним светило
солнце и плыли по небу облака. Элен пошла к начальнице клиники. Я знаю, что
с ним надо делать. Его надо вынести на воздух. Ему нужно солнце и небо.
Начальница сказала: не поможет. Но дала разрешение. Стояла хорошая погода,
и он несколько дней с утра до вечера спал в кресле во дворе. Только ночевал
в палате. И постепенно начал приходить в себя. Элен побрила его, и он снова
стал похож на прежнего Александра Федоровича. Но когда сил прибавилось, и
он уже не впадал в беспамятство, А.Ф. снова вспомнил о том ужасе, который
его окружал. Я не могу этого допустить! шептал он. Дело не лично во мне.
Дело в России! Ты только представь, в энциклопедии: бывший премьер России
умер в лондонской абортной клинике...
Он не упоминал о той легенде, которую приклеили к нему, о побеге из
Зимнего в женском платье. Но Элен знала, что он со страхом думает, как к
этой легенде добавят еще и смерть в абортной клинике. Однажды он спросил: А
