безотлагательно, как, например, повиновались Наполеону его маршалы. Да,
формально, но не фактически. Кутузов, знал, что повелевать ими может и
будет царь, а он сам может не приказывать им, но только увещевать и
уговаривать, чтобы они поскорее шли к нему спасать Москву и Россию. Вот что
он пишет Тормасову: «Вы согласиться со мной изволите, что в настоящие
критические для России минуты, тогда как неприятель находится в сердце
России, в предмет действий ваших не может уже входить защищение и
сохранение отдаленных наших Польских провинций». Этот призыв остался гласом
вопиющего в пустыне: армию Тормасова сбедйнйли с армией Чичагова и отдали
под начальство Чичагова. Чичагову Кутузов писал: «Прибыв в армию, я нашел
неприятеля в сердце древней России, так сказать под Москвою. Настоящий мой
предмет есть спасение Москвы самой, а потому не имею нужды изъяснять, что
сохранение некоторых отдаленных польских провинций ни в какое сравнение с
спасением древней столицы Москвы и самих внутренних губерний не входит».
Чичагов и не подумал немедленно откликнуться на призыв. Интереснее
всего вышло с третьей (из этих бывших «на отлете» от главных кутузовских
сил) армией — Витгенштейна. «Данного Кутузовым графу Витгенштейну повеления
в делах не отыскалось», — деликатно замечает решительно ни в чем и никогда
не укоряющий Александра Михайловский-Данилевский.[10]
Нужна была бородинская победа, нужно было победоносное, истребляющее
французскую армию непрерывное контрнаступление с четырехдневным ужасающим
разгромом лучших наполеоновских корпусов под Красным, нужен был гигантски
возросший авторитет первого и уж совсем бесспорного победителя Наполеона,
чтобы Кутузов получил фактическую возможность взять под свою властную руку
все без исключения «западные» русские войска и чтобы Александр убедился,
что он уже не может вполне свободно мешать Чичагову и Витгенштейну
выполнять повеления главнокомандующего. Тормасов, лишившись командования
своей (3-й обсервационной) армией, прибыл в главную квартиру и доблестно
служил и помогал Кутузову.
Путы, препятствия, западни и интриги всякого рода, бесцеремонное,
дерзкое вмешательство царя в военные распоряжения, поощрявшееся сверху
непослушание генералов — все это превозмогли две могучие силы:
беспредельная вера народа и армии в Кутузова и несравненные дарования этого
истинного корифея русской стратегии и тактики. Русская армия отходила на
восток, но она отходила с боями, нанося противнику тяжелые потери.
Но до лучезарных дней полного торжества армии пришлось - пережить еще
очень много: нужно было простоять долгий августовский день по колена в
крови на Бородинском поле, шагать прочь от столицы, оглядываясь на далекую
пылающую Москву, нужно было в самых суровых условиях в долгом
контрнаступлении провожать незваных гостей штыком и пулей.
Цифровые показания, дающиеся в материалах Военно-ученого архива
(«Отечественная война 1812 г.», т. XVI. Боевые действия в 1812 г., № 129),
таковы: «В сей день российская армия имела под ружьем: линейного войска с
артиллериею 95 тысяч, казаков — 7 тыс., московского ополчения — 7 тыс. и
смоленского — 3 тыс. Всего под ружьем 112 тысяч человек». При этой армии
было 640 артиллерийских орудий. У Наполеона числилось в день Бородина
войска с артиллерией более 185 тысяч. Но как молодая гвардия (20 тысяч
человек), так и старая гвардия с ее кавалерией (10 тысяч человек)
находились все время в резерве и в сражении непосредственно участия не
принимали.
Во французских источниках признают, что непосредственное участие в
бою, если даже совсем не считать старую и молодую гвардию, с французской
стороны принимало около 135 — 140 тысяч человек.
Следует заметить, что сам Кутузов в своем первом же донесении царю
после прибытия в Царево-Займише считал, что у Наполеона не то, что 185
тысяч, но даже и 165 тысяч быть не могло, а численность русской армии в
этот момент он исчислял в 95 734 человека. Но уже за несколько дней,
прошедших от Царева-Займища до Бородина, к русской армии присоединились из
резервного корпуса Милорадовича 15589 человек и еще «собранных из разных
мест 2000 человек», так что русская армия возросла до 113323 человек. Сверх
того, как извещал Александр Кутузова, должно было прибыть еще около 7 тысяч
человек.
Фактически, однако, готовых к бою, вполне обученных вооруженных
регулярных сил у Кутузова под Бородином некоторые исследователи считают,
едва ли точно, не 120, а в лучшем случае около 105 тысяч человек, если
совсем не принимать во внимание в этом подсчете ополченцев и вспомнить, что
казачий отряд в 7 тысяч человек вовсе не был введен в бой. Но ополченцы
1812 г. показали себя людьми, боеспособность которых оказалась выше всяких
похвал.
Когда еще слабо обученные ополченцы подошли, то в непосредственном
распоряжении Кутузова оказалось до 120 тысяч, а по некоторым, правда, не
очень убедительным, подсчетам, даже несколько больше. Документы вообще
расходятся в показаниях. Конечно, Кутузов отдавал себе полный отчет в
невозможности приравнивать ополченцев к регулярным войскам. Но все-таки ни
главнокомандующий, ни Дохтуров, ни Коновницын вовсе не снимали со счетов
это наспех собранное ополчение. Под Бородином, под Малоярославцем, под
Красным в течение всего контрнаступления, поскольку, по крайней мере, речь
идет о личном мужестве, самоотвержении, выносливости, ополченцы старались
не уступать регулярным войскам.
Русских ополченцев 12-го года успел оценить и враг. После
кровопролитнейших боев у Малоярославца, указывая угрюмо молчавшему
Наполеону на устланное телами французских гренадеров поле битвы, маршал
Бессьер убедил Наполеона в полной невозможности атаковать Кутузова на
занятой им позиции: «И против каких врагов мы сражаемся? Разве вы не
видели, государь, вчерашнего поля битвы? Разве не заметили, с какой яростью
русские рекруты, еле вооруженные, едва одетые, шли там на смерть?» А в
обороне Малоярославца именно ополченцы играли значительную роль. Маршал
Бессьер был убит в боях 1813 г.
Война 1812 г. не походила ни на одну из тех войн, которые до тех пор
приходилось вести русскому народу с начала XVIII столетия Даже во время
похода Карла XII сознание опасности для России не было и не могло быть
таким острым и широко распространенным во всех слоях народа, как в 1812г.
Прежде чем говорить о контрнаступлении Кутузова, стоит отметить тот
любопытный, небывалый до тех пор факт, что еще до Бородина, когда громадные
силы неприятеля неудержимым потоком шли к Шевардину, русские предпринимали
одно за другим удачные нападения на отбившиеся отряды французов, истребляли
фуражиров и, что самое удивительное, умудрялись в эти дни общего
отступления русской армии брать пленных.
За четыре дня до Бородина, в Гжатске, Наполеон оставил непререкаемое
документальное свидетельство, что он жестоко встревожен этими постоянными
нападениями. Вот что приказал он разослать по армии своему начальнику
штаба, маршалу Бертье: «Напишите генералам, командующим корпусами
армии, что мы ежедневно теряем много людей вследствие недостаточного
порядка в способе добывания провианта. Необходимо, чтобы они согласовали с
начальниками разных частей меры, которые нужно принять, чтобы положить
предел положению вещей, угрожающему армии гибелью. Число пленных, которых
забирает неприятель, простирается до нескольких сотен ежедневно; нужно под
страхом самых суровых наказаний запретить солдатам удаляться». Наполеон
приказал, отправляя людей на фуражировку, «давать им достаточную охрану
против казаков и крестьян».[11]
Уже эти действия арьергарда Коновницына, откуда и выходили в тот
момент партии смельчаков, приводивших в смущение Наполеона, показывали
Кутузову, что с такой армией можно надеяться на успех в самых трудных
положениях. Кутузов не сомневался, что предстоящее сражение будет стоить
французской армии почти стольких же потерь, сколько и русской. На самом
деле после сражения оказалось, что французы потеряли гораздо больше. Тем не
менее решение Кутузова осталось непоколебимым, и нового сражения перед
Москвой он не дал.
Как можем мы теперь с полной уверенностью определять основные цели
Кутузова? До войны 1812 г., в тех войнах, в которых Кутузову приходилось
брать на себя роль и ответственность главнокомандующего, он решительно
никогда не ставил перед собой слишком широких конечных целей. В 1805 г.
никогда не говорил о разгроме Наполеона, о вторжении во Францию, о взятии
Парижа — т. е. о всем том, о чем мечтали легкомысленные царедворцы в ставке
императоров Александра I и Франца I. Или, например, в 1811 г. он вовсе не
собирался брать Константинополь. Но теперь, в 1812 г., положение было иным.
Основная цель повелительно ставилась всеми условиями войны: закончить войну
истреблением армии агрессора. Трагизм всех губительных для французов ошибок
и просчетов Наполеона заключался в том, что он не понял, до какой степени
полное уничтожение его полчищ является для Кутузова не максимальной, а
минимальной программой и что все грандиозное здание всеевропейского
владычества Наполеона, основанное на доенном деспотизме и державшееся
военной диктатурой, заколеблется после гибели его армии в России. И уже
тогда может стать исполнимой в более или менее близком будущем и другая
(«максимальная») программа: именно уничтожение его колоссальной хищнической
империи.
В значительной степени не только непосредственный, но и конечный
стратегический успех замышленного удара, который Кутузов хотел перед
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8
