народ темен, пользы своей не разумеет, а потому следует улучшать его быт,
не спрашивая его о том мнения. Это убеждение Столыпин пронес через всю свою
государственную деятельность.
Один из присутствовавших на заседании помещиков, по-своему истолковав это
высказывание, стал говорить, что вовсе не нужно давать образование народу:
получив его, он «будет стремиться к государственному перевороту, социальной
революции и анархии». Но губернатор не согласился с такой трактовкой:
«Бояться грамоты и просвещения, бояться света нельзя. Образование народа,
правильно и разумно поставленное, никогда не поведет к анархии... Общее
образование в Германии должно служить идеалом для многих культурных стран».
III.
В 1903 году Столыпин был назначен саратовским губернатором. Переезжая на
новое место, он отчасти чувствовал себя «иностранцем». Вся его прежняя
жизнь — а ему было уже за сорок — была связана с Западным краем и с
Петербургом. В коренной России бывал он едва ли чаще, чем в Германии.
Российскую деревню он, можно сказать, почти и не знал.
Чтобы освоиться в малознакомой стране, требовалось время, а его оказалось
в обрез. В 1904 году началась война с Японией. Старшая дочь Столыпина
однажды спросила, почему не видно того воодушевления, как в 1812 году. «Как
может мужик идти радостно в бой, защищая какую-то арендованную землю в
неведомых ему краях?— сказал отец.— Грустна и тяжела война, не скрашенная
жертвенным порывом». Этот разговор состоялся незадолго до отправки из
Саратова на Дальний Восток отряда Красного Креста. На обеде в честь этого
события губернатор произнес речь. Он говорил, в частности, о том, что
«каждый сын России обязан, по зову своего царя, встать на защиту родины от
всякого посягательства на величие и честь ее». Речь имела шумный успех,
барышни и дамы прослезились. «Мне самому кажется, что cказал я неплохо,—
говорил потом Столыпин.— Не понимаю, как это вышло: я ведь всегда считал
себя косноязычным и не решался произносить больших речей». Так Столыпин
открыл у себя ораторский талант.
Вслед за войной пришла революция. Забастовки, митинги и демонстрации
начались в Саратове и других городах губернии. Столыпин попытался сплотить
всех противников революции, от черносотенного епископа Гермогена до
умеренных земцев типа А. А. Уварова и Д. А. Олсуфьева (своего
родственника). Было собрано около 60 тысяч рублей, губернский город разбили
на три части, в каждой из которых открыли «народные клубы», ставшие
центрами черносотенной пропаганды и опорными пунктами для создания
черносотенных дружин. Всякий раз, когда в городе начинались демонстрации,
правые устраивали контрдемонстрации. Руками черносотенцев, стараясь не
прибегать к помощи войск, Столыпин боролся с революционным движением в
Саратове.
Но отношения с черносотенцами у Столыпина не всегда ладились.
Черносотенная агитация «Братского листка», издававшегося под
покровительством епископа, перешла все допустимые пределы даже с точки
зрения губернатора, и он задержал распространение нескольких номеров газеты
. В момент наивысшего подъема революции помощи черносотенцев оказалось
недостаточно, и пришлось использовать войска. 16 декабря 1905 года они
разогнали митинг; было убито восемь человек. 18 декабря полиция арестовала
членов Саратовского Совета рабочих депутатов.
Такой же тактики Столыпин придерживался и в других городах своей
губернии. На всю Россию стал известен инцидент в Балашове. В местной
гостинице собрались забастовавшие земские медики. Толпа черносотенцев
окружила гостиницу и стала выламывать ворота. Неизвестно, что произошло бы
далее, если бы не присутствие в городе губернатора. По его распоряжению
казаки образовали живой коридор, по которому стали выходить осажденные. Но
черносотенцы перебрасывали камни через казаков, а те вдруг обрушили нагайки
на земских служащих.
Летом 1905 года Саратовская губерния стала одним из главных очагов
крестьянского движения. В сопровождении казаков Столыпин разъезжал по
мятежным деревням. Против крестьян он не стеснялся использовать войска.
Производились повальные обыски и аресты. Чтобы выявить излишки ржи,
предположительно захваченные у помещиков, Столыпин составил специальную
таблицу, которая показывала соотношение между посевной площадью и величиной
урожая. Так использовались университетские познания в области математики.
Выступая на сельских сходах, губернатор употреблял много бранных слов,
грозил Сибирью, каторгой и казаками, сурово пресекал возражения. Возможно,
не всегда такие выступления были безопасны для самого Столыпина. В этой
связи биографы и мемуаристы приводят немало рассказов о его личном
мужестве. Передаваясь из уст в уста, некоторые из этих рассказов
превратились в легенды. Один из почитателей Столыпина — В. В. Шульгин,
например, пишет, как однажды губернатор оказался без охраны перед лицом
взволнованного схода, и «один дюжий парень пошел на него с дубиной». Не
растерявшись, Столыпин бросил ему шинель: «Подержи!» —буян опешил, послушно
подхватил шинель и выронил дубину».
«В настоящее время,—докладывал царю 6 августа 1905 года товарищ министра
внутренних дел Д. Ф. Трепов,— в Саратовской губернии благодаря энергии,
полной распорядительности и весьма умелым действиям губернатора, камергера
двора Вашего Императорского Величества Столыпина порядок восстановлен». В
августе 1905 года, в разгар полевых работ, спад крестьянского движения
наблюдался по всей России.
Отчасти, возможно, потому, что в критический период революции
карательными экспедициями руководили генерал-адъютанты, а Столыпин
оказался как бы в стороне, он прослыл либеральным губернатором.
Крестьянское же движение продолжалось, то затухая, то разгораясь.
В докладах царю Столыпин утверждал, что главной причиной аграрных
беспорядков является стремление крестьян получить землю в собственность.
Если крестьяне станут мелкими собственниками, они перестанут бунтовать.
Кроме того, ставился вопрос о желательности передачи крестьянам
государственных земель . Как видно, Столыпин отчасти признавал крестьянское
малоземелье.
Вряд ли, однако, эти доклады сыграли важную роль в выдвижении Столыпина
на пост министра внутренних дел. Сравнительно молодой и малоопытный
губернатор, малоизвестный в столице, неожиданно взлетел на ключевой пост в
российской администрации. Какие пружины при этом действовали, до сих пор не
вполне ясно. Впервые его кандидатура обсуждалась еще в октябре 1905 года на
совещании С. Ю. Витте с «общественными деятелями». Обер-прокурор Синода
князь А. Д. Оболенский, родственник Столыпина, предложил его на пост
министра внутренних дел, стараясь вывести переговоры из тупика. Но Витте не
хотел видеть на этом посту никого другого, кроме П. И. Дурново,
общественные же деятели мало что знали о Столыпине.
Вторично вопрос о Столыпине встал в апреле 1906 года, когда уходило в
отставку правительство Витте. Американская исследовательница М. Конрой
высказывает предположение, что своим назначением Столыпин во многом был
обязан своему шурину Д. Б. Нейгардту, недавно удаленному с поста одесского
градоначальника (в связи с еврейским погромом), но сохранившему влияние при
дворе. Предположение вполне резонное, хотя и думается, что больше всего
Столыпин был обязан Д. Ф. Трепову, который был переведен с поста товарища
министра внутренних дел на скромную должность дворцового коменданта и
неожиданно приобрел огромное влияние на царя. С этого времени Трепов стал
разыгрывать глубокомысленные и многоходовые комбинации, словно играл в
шахматы с общественным мнением. Замена, непосредственно перед созывом Думы,
либерального премьера Витте на реакционного Горемыкина была вызовом
общественному мнению. И чтобы вместе с тем его озадачить, было решено
заменить прямолинейного карателя Дурново на более либерального министра.
Выбор пал на Столыпина.
«Достигнув власти без труда и борьбы, силою одной лишь удачи и
родственных связей, Столыпин всю свою недолгую, но блестящую карьеру
чувствовал над собой попечительную руку Провидения»,— вспоминал товарищ
министра внутренних дел С. Е. Крыжановский. И действительно, Столыпину
сразу повезло на его новом посту. Разгорелся конфликт между правительством
и Думой, и в этом конфликте Столыпин сумел выгодно отличиться на фоне
других министров.
Министры не любили ходить в Думу. Они привыкли к чинным заседаниям в
Государственном совете и Сенате, где сияли золотом мундиры и ордена, где
можно было расслышать даже полет мухи. В Думе все было иначе: здесь
хаотически смешивались сюртуки, пиджаки, рабочие косоворотки, крестьянские
рубахи, священнические рясы, в зале было шумно, с мест раздавались выкрики,
а когда на трибуне появлялись члены правительства, начинался невообразимый
гвалт—это теперь называлось новомодным слоном «обструкция». С точки зрения
министров. Дума представляла из себя безобразное зрелище. «Если первые дни
кадеты, имевшие в Думе значительное число голосов... и сумели придать
собраниям некоторое благообразие, а торжественный Муромцев даже и
напыщенность,— писал Крыжановский,— то этот тон быстро поблек после первых
же успехов Аладьина, Онипки и их товарищей, явно показавших, что элементы
правового строя тонут в Думе в революционных и анархических». Из всех
министров не терялся в Думе только Столыпин, за два года в Саратовской
губернии познавший, что такое стихия вышедшего из повиновения
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8
