В портрете Екатерины II кисти А. Рослина ( 1776-1777, ГЭ), где присутствует бюст Петра I, автор видит демонстрацию причастности Екатерины II к деяниям Петра Великого.
Рассматривая портрет С. Торелли «Екатерина II в образе Минервы, покровительницы искусств» (1770, ГРМ) А. Карев указывает, что богиня Минерва была одним из самых поощряемых императрицей образов. Автор считает, что образ Минервы сочетал качества воительницы, не уступающей доблести Марса, в виде которого часто представлялся Петр I, и в тоже время музы покровительницы искусств, что «в эпоху Просвещения ценилось ничуть не меньше, чем воинская доблесть»[56]. Однако автор отмечает, что ранее царствующая монархиня Елизавета Петровна на портрете Л.-Ж.-Ф Лагрене «Императрица Елизавета Петровна – покровительница искусств» изображалась рядом с Минервой, то образы античной богини и Екатерины II «сливают воедино»[57]
По мнению А. Карева, одно из центральных мест в ряду императорских изображений занимает полотно Д. Левицкого- Портрет Екатерины II – законодательницы в храме богини Правосудия (ГРМ, 1783). Эту работу Д. Левицкого автор считает «одним из формульных и наглядных выражений государственного мифа, переживающего своеобразный пик накануне кризиса конца столетия»[58]. А. Карев указывает, что этот кризис ощущается в парадных портретах императрицы, исполненных И.Б. Лампи в 1790-е годы: Екатерина II с аллегорическими фигурами Истины и Силы ( 1792-1793), Екатерина II с аллегорическими фигурами Сатурна и Истории(1793). В этих произведениях «в общей величавости, подчеркнутой бодрости уверенной пластики, сочетающейся с изнеженной цветовой гаммой , ощущается, скорее, сумеречная красота, усталость искушенной эпохи, ощущений приближающегося заката»[59]
В. Гаврин в статье «Венценосна Добродетель!»: риторика императорского портрета» рассуждает об иносказательности изображений Екатерины Великой в парадном портрете. Автор подробно рассматривает аллегорическую программу полотна Левицкого «Екатерина - законодательница в храме богини Правосудия». Говоря об образе самой императрицы , автор считает , что в этом произведении самодержица «есть образ мудрости и Силы (Минерва) , Справедливости и Правосудия (Фемида)»[60] .
Рассматривая портрет Екатерины II перед зеркалом кисти В. Эриксена, В. Гаврин анализирует эмблему зеркала. Этот символ означает «Истину вещаю» [61] , а так, как в зеркальном отражении показан строгий профиль императрицы, то это значит, что сама Екатерина и есть истина.
Обращаясь к парадным портретам Екатерины II, автор указывает на их отдельные эмблематические элементы, такие как колонны, которые символизируют « твердость или постоянство», «Твердую надежу», «непоколебимость духа»[62] . Именно об этом, по мнению автора «рассказывают» «Коронационный портрет Екатерины II» С. Торелли и «Портрет Екатерины II на прогулке в Царскосельском парке» В. Л. Боровиковского. В. Гаврин считает, что Портрет Екатерины II в русском костюме В. Эриксена « способен напомнить зрителю о принятом императрицей от депутатов Уложенной Комиссии титуле «Мать Отечества»[63] .
В. Гаврин в статье «Подпора царственного здания…» портрет государственного деятеля как аллегория» рассматривает императорский портрет, как образец для подражания подданных.
В статье автор подробно изучает два императорских изображения: портрет Екатерины II (1776, ГЭ) кисти А. Рослина и миниатюрный портрет Екатерины II с текстом «Наказа» в руках (конец 1760 – начало 1770 ) неизвестного автора.
Обращаясь к произведению А. Рослина, В. Гаврин указывает, что присутствие бюста Петра I в композиции этого портрета подчеркивает сближение образов Петра Великого и Екатерины II, а «всякие сомнения на этот счет должен устранять своеобразный девиз к представленной сцене – вызолоченная надпись на мраморном « Начатое совершает»[64].
Тема продолжения преобразований Петра I , по мнению автора, ярко выражена в миниатюрном портрете Екатерины II с текстом «Наказа» в руках. В. Гаврин отмечает, что Екатерина Великая «разомкнула круг традиционного монаршего амплуа»[65], т.е. изображение императорской особы без определенных занятий, и «возвестила о своей склонности к углубленным занятиям – сочинительству в законотворчестве»[66], повышая, таким образом, свой престиж, как перед своими подданными, так и перед европейскими государствами.
Иконография великой княгини Екатерины Алексеевны
Немецкая принцесса София Августа Фредерика Ангальц Цербская прибыла в Россию в январе 1744 года. После принятия православия была наречена Екатериной Алексеевной. На другой день по приезде Екатерины в Россию был устроен торжественный прием по случаю дня рождения великого князя Петра Федоровича и русская императрица Елизавета Петровна надела на нее екатерининскую ленту со звездой. Первые портреты Екатерины писались по заказу Елизаветы Петровны и были исполнены живописцами, которые портретировали императрицу. Это были мастера стиля рококо француз Луи Каравак и немец Георг Кристоф Гроот.
Рокайль - главный элемент орнамента стиля рококо, сформировавшегося во Франции, напоминающий форму завитка раковины. Впоследствии этот термин стал обозначать все изгибающиеся, вычурные, необычные формы, напоминающие раковину, неровную жемчужину.
Для рококо в живописи характерна камерность и утонченная декоративность художественных решений. Живопись рококо - станковые картины, панно, росписи - отличается дробностью и ассиметричностью композиции, обилием декоративных аксессуаров и деталей, изысканным сочетанием светлых красок и тонов.
В целом для стиля рококо характерны отказ от прямых линий, светлые тона, воздушная легкость, изысканность и причудливость форм.
Яркими представителями французского рококо, портретирующими монархов, являются Жан-Жак Наттье и Морис-Кантен де Латур.
Портрет Марии Лещинской (Версаль, 1748г) Жана-Жака Наттье носит яркие черты репрезентативного портрета. Это выражено в пышных драпировках, роскошном архитектурном фоне, величественной позе королевы. Художник несколько идеализирует образ, и, следуя поэтичности, присущей рококо, изображает ее грациозной, молодой и миловидной женщиной.
Несколько другой, более интимный, но так же привлекательный образ Марии Лещинской изобразил Морис Кантен де .Латур. На его полотне фигура королевы грузная, овал лица утратил свою идеальность, однако, она « по домашнему проста»[67] , приветливо и внимательно глядит на зрителя.
Короля Людовика XV Латур изобразил в ярко выраженном стиле рококо. Красивый, утонченный, изящный французский монарх смотрит на зрителя с чуть заметной, гордой улыбкой. Портрет выполнен в ровных, размытых сине - голубых тонах, с особой тщательностью выписаны детали одежды - доспехи и голубая с королевскими лилиями мантия французского короля.
В живописи Латура отсутствуют живописные эффекты, он стремился при изображении своих образов « к достижению абсолютного правдоподобия»[68] .
В это же время при русском дворе работает соотечественник вышеназванных французских живописцев Луи Каравак.
Прожив почти сорокалетнюю жизнь в России, Каравак был лишен непосредственного контакта с современной ему французской живописью и «оказался под воздействием русской культуры»[69] .
Если французскому рококо было присуще изысканное сочетание светлых красок и тонов, то русскому идеалу красоты соответствовали яркие мажорные гаммы.
Великую княгиню Екатерину на портрете Каравака мы видим в скромном темном платье и накидке, опушенной мехом, без серег и ожерелья, как подобает только что прибывшей в Россию бедной немецкой принцессе. На голове у нее, видимо, та самая диадема, которую ей подарила Елизавета Петровна.
В колористическом решении портрета преобладает темная гамма. Этот портрет по технике исполнения схож с написанным Караваком примерно в это же время портретом Елизаветы Петровны в мужском костюме ( ГРМ, 1745?).
Оба портрета выполнены в одинаковой цветовой гамме, их объединяет загадочная улыбка, приподнятые уголки губ, ровная линия бровей, рисунок глаз и подбородка, темно-коричневая тень, окружающая левую щеку и левую половину подбородка. Детали одежды, в частности кружева на платье Екатерины и жабо Елизаветы не кропотливо выписаны, а как - то небрежно набросаны. Интересно цветовое решение произведений Каравака - их темная гамма «своеобразно сочетается с какой- то белесостью и прозрачностью поверхности красок, напоминающей фарфор» [70] .
Наиболее же часто великую княгиню Екатерину Алексеевну портретировал немецкий художник Георг Кристоф Гроот. Он был придворным живописцем и выполнял заказы как большого, так и малого двора. В 1740 –е годы Гроот создал ряд портретов великой княгини Екатерины Алексеевны.
На овальном портрете, хранящимся в ГЭ (1745-1746) , Екатерина изображена в желтом платье, расшитом кружевами, с глубоким декольте, открывающим плечи, с пышными рукавами, и красной лентой ордена Св. Екатерины. В правой руке она элегантно держит раскрытый веер. Лицо Екатерины лишено пропорциональности - вытянутое, с крупным прямым носом и очень тонкими губами. Естественная прическа, со скромно вплетенной лентой, отсутствие украшений, кроме больших серег и банта, бледность лица выгодно подчеркивает скромный, но благородный наряд Екатерины.
Аналогичный иконографический тип великой княгини, с некоторыми вариациями, представлен на портрете великой княгини Екатерины Алексеевны с веером в руке ( вторая половина 1740, ГРМ). То же желтое платье, те же регалии, те же большие серьги, и похоже, тот же веер в правой руке, только на этот раз закрытый. Но в этом варианте портрета голову великой княгини украшает драгоценная диадема, так эффектно гармонирующая с ее серьгами. По утверждению современников Екатерины , диадему и серьги ей подарила императрица Елизавета Петровна после того, как она, перед своей свадьбой с Петром III приняла православие. «Достаточно скоромный внешний облик Великой княгини исполнен величия и торжественности, характерный для репрезентативного изображения»[71] .
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10
