По окончании предварительной подготовки дела все представленные
сторонами доказательства — тексты законов, документы, записи свидетельских
показаний, протоколы показаний рабов под пыткой, а также записанные
показания сторон запирались должностным лицом, перед которым возбуждалось
дело и которому стороны представляли доказательства, в медные или глиняные
сосуды —ехины— особые для каждой стороны, и они тут же запечатывались.
После этого нельзя уже было представлять новые доказательства или ссылаться
на доказательства, не находящиеся в ехине. Поэтому у ораторов нередко
встречаются выражения, вроде следующего: «Я представил бы и свидетелей,
если бы ящик не был уже запечатан».
Подготовка дела заканчивалась. Однако для того, чтобы дело поступило в суд, необходимо было, чтобы обвиняемый признал обвинение правомерным, только тогда процесс шел «прямым путем». Но обвиняемый имел право подать письменный протест о неправомерности обвинения. Этот протест разбирался судом прежде основной жалобы, причем в этом случае обвиняемый выступал обвинителем, ему принадлежало первое слово, и если противник не мог доказать неосновательности протеста, то все дело прекращалось.
В своем протесте о неправомерности обвинения обвиняемый мог сослаться на неосновательность жалобы, на то, что суд уже разбирал однажды его дело и оправдал его или что истек срок давности (пять лет), что дело начато не тем порядком, которым следовало, или не у того магистрата, которому подсудно. Таким образом, основанием для принесения протеста служили преимущественно процессуальные нарушения, допущенные обвинителем.
После разбора протеста, в случае его отклонения, обвиняемый подвергался дальнейшему преследованию в обычном порядке.
Далее, при предварительной подготовке дела обвиняемый мог при помощи свидетельских показаний доказывать, что он вообще не подлежит суду. Против такого возражения обвинитель мог подать протест, вследствие которого возникало новое дело против лжесвидетелей, и лишь по окончании его в пользу жалующегося возобновлялось первоначальное дело. Если протест был отклонен или вовсе не был принесен, дело направлялось в суд для рассмотрения по существу.
Судебное разбирательство
День судебного заседания объявлялся за несколько дней вперед. Частных дел в течение дня могло быть разобрано несколько, но когда объявляли о государственных процессах, то слушали только один из них.
Удостоверившись, что судьи, стороны и свидетели на своих местах, председательствующий открывал заседание молитвой и жертвоприношением. Затем он провозглашал: «Если какой гелиаст за дверьми, пусть войдет!». После этого возгласа входить уже было нельзя. Затем вызывались стороны. Секретарь оглашал обвинительный акт и объяснения обвиняемого, после чего слово предоставлялось сторонам.
Первым произносил речь обвинитель. Если обвинителей было несколько, все они имели право произнести речь, но первое слово предоставлялось старшему обвинителю. Возражать всем обвинителям обвиняемый или его защитник должен был в одной речи.
В частных делах обе стороны произносили по две речи, в государственных — по одной. Для речей назначалось определенное время, одинаковое для обеих сторон, длительность которого определялась родом дела. Время регулировалось при помощи водяных часов -клепсидры, находившихся в заведовании избранного для этой цели жребием гелиаста.
На время чтения законов, свидетельских показаний и других документов клепсидру останавливали. В речах нередко встречается после просьбы к секретарю об оглашении какого-нибудь из приложенных к делу документов такое обращение к заведующему клепсидрой: «Останови, пожалуйста, воду».
Когда слушали особенно важные дела, которые могли повлечь за собой смертную казнь, тюремное заключение, изгнание, лишение гражданских прав или конфискацию имущества, для процесса отводился целый день, причем точно распределялось время для отдельных моментов: для обвинения, для защиты, для голосования судей и т.д. В этих случаях вовремя чтения документов клепсидру не останавливали, но обвинителю и обвиняемому предоставлялось равное время для обвинения и защиты.
Чтобы показать свою уверенность в правоте дела, ораторы иногда предлагали противнику говорить в срок, назначенный для их собственной речи, но, конечно, это был только риторический прием.
Закон требовал, чтобы каждый вел свое дело сам. Поэтому в Афинах не было
адвокатов в современном смысле слова. Однако стороны могли вести без
посторонней помощи только мелкие частные процессы. В более сложных
процессах- нельзя было ограничиться представлением фактов, разъясняющих
дело, надо было сгруппировать эти факты в надлежащем порядке, осветить их
так, чтобы дело для судей было совершенно ясно. Понадобились люди, которые
знанием обычаев и законов могли бы помочь удачиому ведению дела. Такими
людьми были логографы «писатели речей». Труд логографов оплачивался хорошо
и пользовался большим спросом. Поэтому даже такие ораторы, как Демосфен и
Лисий, становились логографами для того, чтобы поправить свое расстроенное
состояние. Но уважением логографы не пользовались, так как убеждения их
считались продажными. Обязанности логографов по отношению к клиентам были
довольно многочисленны: логограф должен был собрать весь материал,
необходимый для предварительной подготовки дела, указать судебную
инстанцию, которой подлежало данное дело, избрать наиболее выгодный вид
жалобы, и, наконец, в тех случаях, когда наказание не было установлено
законом, а определялось судом, наметить подходящую кару, чтобы суд не
назначил наказания, предложенного противной стороной. Но главной задачей
логографа было написание речи, которую клиент заучивал цаизусть и
произносил на суде. Такая речь должна была отвечать следующим требованиям:
она должна была быть составлена применительно к умственному кругозору
клиента, социальному положению, манере и умению говорить и т. д. При этом
логограф действовал как драматург и всячески старался замаскировать свое
участие в составлении речи.
Так как судьи с недоверием относились к искусным ораторам, вероятно опасаясь обмана с их стороны, то надо было составить речь так, чтобы она казалась речью человека неопытного, не искушенного в красноречии; в речах, написанных логографами, нередко встречаются заявления о незнакомстве с ораторским искусством и судебной практикой.
Наконец, надо было составить речь так, чтобы она казалась не подготовленной заранее, а импровизированной. Таким образом, стороны часто произносили речи, составленные для них опытными судебными ораторами за деньги или по дружбе.
Был и другой способ юридической помощи. Нередко обвинитель или
обвиняемый произносил только краткое введение, иногда всего несколько слов,
а самую речь или ее наиболее ответственную часть произносили за них, с
позволения судей, их друзья, один или даже несколько, большей частью
пользующиеся уважением сограждан люди и искусные ораторы. Эти «помогающие
ораторы» назывались синегорам и, а их речь синегорией. Синегоры всегда
старались обосновать свое выступление или дружбой с тем, за кого они
говорили, или враждой к противнику, или другим важным обстоятельством.
Делалось это для того, чтобы избежать подозрения будто они наняты за
деньги, что считалось позорным и было запрещено законом. Однако этим
обычаем безвозмездной дружеской помощи нередко прикрывались платные
судебные ораторы. Обоснованием участия в деле начиналась обычно каждая
синегория.
Во время речи ораторы имели под рукой все представленные при предварительной подготовке дела документы, которые по мере надобности предлагали читать секретарю, чем часто прерывали свою речь; обращались также к свидетелям, которые обязаны были присутствовать на суде и подтверждать данные ими показания. Тогда свидетели поднимались на ораторскую кафедру или на возвышение и повторяли свои показания, данные в процессе подготовки дела. Если недостаток времени не позволял выслушивать устные показания, ограничивались чтением письменных свидетельских показаний и устным подтверждением правильности их.
Стороны пытались всеми средствами воздействовать на судей, не щадили друг друга в своих речах, приводили с собою, вопреки запрещению закона, своих жен, престарелых родителей и малолетних детей, которые убитым видом, стенаниями и слезами старались разжалобить судей.
По окончании судоговорения происходила подача голосов судьями.
Голосование было тайным без предварительного совещания между судьями.
Голосовали посредством камешков белых или цельных и черных или
просверленных, из которых первые служили для оправдания, а вторые — для
обвинения.
В IV—III веках голосовали посредством цельных или просверленных медных
пластинок, сохранивших старое название камешков. Аристотель так описывает
процедуру голосования: гелиасты, избранные по жребию заведовать
баллотировочными камешками, вручали каждому из судей по два камешка — белый
и черный или цельный и просверленный; вручали эти камешки так, чтобы
стороны видели, что никто из судей не получил по два одинаковых камешка.
При этом другой гелиаст, также избранный по жребию, отбирал у судей жезлы и
выдавал им взамен бронзовые марки, по предъявлении которых они получали от
должностных лиц финансового ведомства свое вознаграждение.
Делалось это для того, чтобы никто из судей не уклонялся от подачи
голосов, так как не участвующий в голосовании не получал марки и,
следовательно, вознаграждения. В суде стояли две амфоры: бронзовая и
деревянная. Стояли они порознь одна от другой, чтобы нельзя было незаметно
подкинуть лишних камешков. В эти амфоры судьи опускали камешки. Бронзовая
амфора была закрыта крышкой с узким отверстием посредине, в которое мог
пройти только один камешек, чтобы никто не мог незаметно опустить двух.
Когда камешки были розданы, глашатай объявлял: «Просверленный (черный)
камешек за первого говорившего, цельный (белый) — за говорившего
последним». После этого судья брал камешек так, чтобы не показать сторонам
цельный он или просверленный, и опускал камешек, выражающий его приговор, в
бронзовую амфору, а не имеющий значения — в деревянную. Когда подача
голосов заканчивалась, служители брали бронзовую амфору и высыпали
опущенные в нее камешки на счетную доску, снабженную углублениями,
облегчающими раскладку и подсчет камешков. Затем камешки раскладывались на
счетной доске; просверленные — отдельно от цельных и так, чтобы они были
видны сторонам и судьям. В случае сомнения в правильности голосования
справлялись, одинаково ли число камешков в обеих амфорах, так как
деревянная амфора служила только для контроля бронзовой.
После подсчета камешков глашатай объявлял результаты голосования. При равенстве голосов подсудимый считался оправданным.
