лет. Житийная русская литература знает свидетельства о сознательном
вступления на иноческий путь двенадцатилетних отроков. И само общенародное
воззрение на жизнь учило не бояться с ранних лет испытаний и тягот, не
терять в суровом жизненном сражении ни единого мига, ибо он может оказаться
последним. Не считалось дурным и приобщение детей к труду вместе со
взрослыми. Нелегкая работа ради насущного хлеба рано становилась уделом
ребенка из крестьянской и ремесленной среды. Достаток простого человека тех
времен не был велик. Разоряли междоусобные войны, частые пожары, эпидемии.
А плоды нелегкого труда и дары благодатной и богатой природы в значительной
своей части шли на ясак — изнурительную дань Орде. В иные годы эта дань
была почти непосильной. "Того же лета, отмечал время от времени летописец,
— бысть дань велика, тогда и золотом давали в Орду…"
Отрочество Рублева приходится на вторую половину 1360-х годов. Внешние
события, пришедшиеся на те годы, легко проследить по летописям. Остался
позади «мор велик» — эпидемия 1366 года, пережита была иная, не менее
великая «беда и истома» — Ольгердово нашествие на московские пределы. Но
продолжались распри Московского и Тверского княжеств. То тверичи, то
московская рать воевали грады, волости и села. Сжигались селения, людей
уводили в полон...
Миновал голод 1371 года. Летописец особо выделил тогда два события.
Зимой, 30 декабря, у великого князя Дмитрия Ивановича и княгини его Евдокии
родился сын Василий. Через три десятка лет Рублеву предстоит встречаться и
знаться с князем Василием Дмитриевичем, работать по его заказу в дворцовой
Благовещенской церкви на Москве.
И другая в то лето москвичам радость — победа над рязанским князем Олегом.
Рассказ об этом летописца исполнен иронии. Как будто книжник услышал его в
толпе, на площади, из насмешливых народных толков о побежденном противнике:
«Рязанцы же суровы суще человецы, свирепы и высокоумны, полоумные людищи,
взгордешеся величанием...» Враги москвичей якобы не взяли даже с собой
оружия, а только веревки, чтобы связывать пленных, говоря между собой: «не
емлем собе ни щит, ни копия, ни иного которого оружия, но токмо емлем с
собою едины ужища (веревки)... изымавши москвичь, было бы чем вязати,
понеже суть слабы и страшливы и не крепцы...»
В этой и других записях московской летописи в те годы все более
определенно начинает звучать один мотив — мысль о праведном деле Москвы,
правде княжества, которое и миром и силою объединяет вокруг себя
разобщенную Русь. Собственные победы москвичи объясняют не силой, а именно
правдой, правотой своей задачи.
Москвичи осуждают ненужную жестокость тверичей по отношению к
разгромленному Торжку. В 1373 году тверские войска не решаются,
встретившись с московским напасть на них первыми. И воеводы князя Дмитрия
не берут на себя ответственность начать кровопролитие. Оба воинства,
простояв друг против друга несколько дней, «вземши мир межи себе,
разыдошася розно».
Каким-то новым, свежим дуновением еще неопределенной, но радостной
надежды повеяло со страниц летописей. События одно другого
знаменательней... «Того же лета Новгородцы Нижнего Новагорода побиша послов
Мамаевых, а с ними убиша Татар полторы тысящи, а старейшину их именем
Сарайку руками яша и приведоша в Новгород с его дружиною».
Наступила осень 1374 года...
В условном исчислении рублевской жизни это последний год его
отрочества. Третий сын, Юрий, родился у московского великого князя. Это имя
навсегда будет связано с одной из важных загадок в творческой биографии
художника.
Самым заметным событием в Московском княжестве было в тот год
укрепление, а в сущности, новое рождение города Серпухова. Малый,
захолустный городок на Оке, у южных границ княжества, беззащитно прозябал у
самой дороги, что вела из Орды к Москве. В числе иных мелких владений по
притокам Клязьмы и в верховьях Оки Серпухов достался в удел младшему в
московском княжеском доме — Владимиру Андреевичу, двоюродному брату
великого князя Дмитрия Ивановича. Владимир Андреевич, которому едва
исполнился тогда двадцать один год, делает из Серпухова город-крепость. Со
стройкой, видимо, торопятся. Время благоприятное, Орда занята своими
распрями и в московских пределах не показывается. Ханское посольство,
прибывшее в Нижний Новгород, арестовывают и содержат так, чтобы никто из
послан- ных не мог сообщить о происходящем на Руси. В Серпухове каменное
строительство откладывают до лучших времен. Однако укрепления строят
серьезные, неприступные, "в едином дубу" — из мощных дубовых кряжей.
Жителям Серпухова и тем, кто пожелает в этом городе поселиться, князь
оказывает помощь и наделяет особыми правами — "живущим же ту человеком и
приходящим жити подасть многу волю и льготу".
В отчину Владимира Андреевича входило еще одно владение — небольшой
городок поприщах в сорока от Москвы, при дороге, что вела от стольного
града на север, к Переславлю-Залесскому. Располагался он в глухих, по-
северному уже суровых лесах у излучины реки Пажи. Имя городку — Радонеж.
Скудные пажити, редкие деревеньки среди еловых лесов и чернолесья,
болотины, малые, несудоходные речки. Но местоположение городка веселое,
радостное — высоко на приречной крутизне. Если взглянуть с городских
укреплений окрест, сколько видно глазу, во весь окоем зеленое море лесов,
неширокая серая лента пробирающейся среди зарослей речки, и дорога в более
обширные и богатые города. Градские стены и башни на земляных валах, ворота
крепости, церковь во имя Преображения, дом княжого наместника, избы да
усадьбы на посаде — все рубленое, деревянное... Города с названием Радонеж
сейчас не найти на географических картах. Он давно уже исчез с лица земли.
На месте былого посада ныне расположено село Городок. В сохранившихся
земляных валах городской крепости теперь старое сельское кладбище. Радонеж
разделил судьбу очень многих древнерусских городов, имена которых можно
отыскать лишь в старинных документах и на страницах летописей.
Лет за тридцать до описываемых событий, в начале сороковых годов ХIV
столетия, житель Радонежа двадцатилетний боярский сын Варфоломей основал
верстах в десяти от этого города в безлюдной лесной чащобе монастырь —
пустынь во имя Троицы. Став монахом, он принял имя Сергий. Впоследствии
собравшаяся здесь монастырская братия избрала его своим игуменом. По
близлежащему городку, в "пределы"» которого входила Троице-Сергиева
обитель, и сам ее основатель получил прозвание Радонежского.
В отроческие годы Рублева Сергий, человек уже зрелого возраста, был
хорошо известен на Руси. Троицкого игумена знали и уважали в народе, от
простого люда до митрополита и великого московского князя. Но будущий
художник не мог тогда предположить, что это имя так много будет значить в
его судьбе и творчестве. Не ведал Рублев и того, что придется ему пожить в
Троицком монастыре, писать там иконы. И даже самому в памяти потомков
называться иногда «Андреем Радонежским иконописцем». «Радонежским» не по
происхождению, но по работе своей в обители Сергия.
А в тот самый 1374 год князь Владимир Андреевич, укрепляя и заселяя
пограничный Серпухов, решил устроить здесь монастырь. На крутой горе над
Окой, на месте, которое в Серпухове издавна называли Высоким, решено было
ставить стены, храмы и кельи. Летом торжественно закладывали монастырский
храм. Освятить место для не го князь пригласил Сергия Радонежского.
Согласие почитаемого в народе игумена и его отшествие в неближний по тем
временам путь было событием заметным и немаловажным. На нем подробно
останавливаются московские летописи: «Тогда же той благоверный князь
Владимир помысли в сердце своем церковь воздвигнути в отчине своей в
Серпохове на Высоком и обитель ту воздвигнути и монастырь устроити. И посла
со многою мольбою по преподобного игумена Сергия, иже есть в отчине его в
Радонежи, дабы пришед, благословил место оно». Сергий же «не презри моленья
его, ни мало ослушался, ни по- медли, но с многим тщанием иде...». Это
«многое тщание» Сергия говорит о том, какое большое значение придавалось
Серпухову, который вскоре станет одним из самых значительных городов-
крепостей Московской Руси. Знаменитый игумен по просьбе князя Владимира
поставил во главе серпуховского Зачатьевского монастыря своего ученика
Афанасия. То был человек редких и больших дарований — «искусный и
разумный», как особо подчеркивает летописец. С его приходом из радонежских
лесов «на Высокое» надолго установится связь двух монастырей. Здесь будет
некоторое время жить монах Никон — ученик Сергия и будущий духовный
наставник Андрея Рублева. Впоследствии в Серпухове и соседней Коломне
станут работать выдающиеся художники. Это совпадет с годами, когда
происходило становление Рублева как мастера. Без сомнения, художник бывал в
Серпухове. И с самим Владимиром Андреевичем, серпуховским и радонежским
князем, Рублев был знаком. Этот князь будет жить в Москве, в своем
кремлевском «дворе» как раз в то время, в 1405 году, когда чернец Андрей
начнет работу в придворной церкви его племянника — великого князя Василия.
Тогда, на пороге юности, не ведая о будущем, Рублев делал, быть может,
первые шаги в художестве или скорее всего лишь только помышлял об этом. А
судьба между тем уже готовила, очерчивала для него круг, по-древнерусски —
«коло», людей, мест, будущих работ — то "коло житейское" в которое ему
предстояло войти в свои времена и сроки.
На отроческие годы приходится и постепенное вхождение в особый мир —
мир книжного слова...
На русских житийных иконах довольно часто изображается отдание «в
научение», первое приведение к учителю. Приобщение к книжной грамоте
мыслилосъ в ряду важнейших событий в жизни человека. Иконописцы рисуют эту
сцену обычно так: на седалище прямо восседает пожилой монах-учитель, перед
которым в почтительных позах стоят пришедшие — присмиревший отрок, а за ним
родители. Взволнованная мать наклоняется над своим детищем, отец стоит
