профессией. Иконником не мог быть согласно тому же «Стоглаву» убийца,
сквернослов, заносчивый, драчливый, грубый или нечестный человек.
Разумеется, это идеальный образ. Вероятно, могли быть те или иные
отступления от идеала, но сам идеал был неотменим и оказывал тем самым
созидающее нравственное действие на общую атмосферу и характер отношений
художников друг к другу и других людей к ним. «Святое ремесло» определяло и
место художника в обществе. Ему оказывали почет не меньший, чем носителям
священного сана.
Все эти сведения объясняют жизнь среды, куда в юные годы попал Рублев.
Принятый в содружество художников, он возрастал в ней, и можно не
сомневаться в том, что среда эта не погубила и не унизила его талант, но,
напротив, положила основание его искусству. От дружины многое зависело в
развитии и направлении его мировоззрения и личных качеств.
В 1340-х годах в Кремле одновременно работали три группы художников.
Помимо греческих мастеров митрополита Феогноста — «феогностовых греков»,
летописец упоминает две русские дружины. Первая из них, великокняжеская,
возглавлялась четырьмя мастерами — Захарией, Иосифом, Дионисием и Николаем,
во второй работали Семен и Иван, а «мастером старейшина Гойтан». После 1346
до 1379 года в летописи исчезают какие- либо упоминания не только об этих
мастерах, но вообще об украшении церквей в московских пределах. Создается
впечатление, что в эти напряженные годы перед Куликовской битвой было не до
искусства. Строились крепостные сооружения, собирались силы и средства на
иные нужды. Но при внимательном изучении письменности тех лет становится
ясно — художественная жизнь в Москве не оскудевала. У упомянутых русских
художников были две дружины, в которых трудились мастера разных поколений,
подрастали ученики, составлялись новые творческие содружества.
Работ, больших и малых, на Москве и в ее окрестностях им хватало. В
1362 году кому-то пришлось украшать каменную церковь Владычного монастыря в
Серпухове, а три года спустя собор кремлевского Чудова. В записи о
построении белокаменной этой церкви летописец ни словом не обмолвился о ее
украшении. Но позже, повествуя под 1378 годом о смерти митрополита Алексея,
в числе иных его трудов и заслуг «перед всею землею Русскою» летопись
вспоминает, как он "постави на Москве и церковь камену во имя святого
архангела Михаила, честнаго его чуда дюже украси иконами и книгами и сосуды
священными и просто рещи, всякими церковными узорочьи». Из этой краткой
записи видно, сколько художников разного рукомесла здесь трудилось —
зодчие, иконники, писцы и, возможно, миниатюристы, золотых дел мастера —
литейщики, чеканщики. И за молчанием летописей о художественных работах
можно увидеть, что они не прекращались. Летописцы упоминали, за редким
исключением, лишь о каменных храмах. Но Москва с немалым числом церквей в
городе, на посадах и монастырях была деревянной. За эти тридцать с
небольшим лет она многократно горела. В 1354 году здесь «погоре кремник
весь, церквей сгоре тринадцать». В 1365 году «погоре посад весь и Кремль и
Заречье». В 1368-м, в литовское нашествие, Ольгерд на московской земле
«монастыри и церкви попали». При обилии леса и быстром способе
строительства сгоревшее очень быстро, в тот же год, восстанавливалось. Но
вместе с церквами часто сгорали утварь, иконы. И эти потери надо было
восполнять не только в самой Москве — соборы небольших подмосковных городов
и монастырей, наконец, храмы многочисленных сел — все это украшалось,
поновлялось, при потерях воссоздавалось вновь.
В одну из таких дружин, большую столичную или более скромную, малую, и
пришел «искать научения" юный Рублев.
Московские художники тех лет, и это надо особенно подчеркнуть, были в
основном иконниками. Мастерство стенного письма ни процветать, ни получить
здесь большого развития не могло. После подъема сороковых годов, когда при
росписях московских храмов москвичи утверждались советами многоопытных во
фресковом искусстве греков, здесь был построен только один каменный храм —
в Чудове монастыре.
Московскому искусству, которое развивалось в единстве с традиционной
деревянной архитектурой Залесской Руси, явно не хватало опытных мастеров —
стенописцев. Но до поры до времени Москва обходилась «своими мастеры».
Дружина была для Рублёва школой не только мастерства, она стала
средой, в которой созидалось его мировоззрение, происходило приобщение к
культуре со своим отсчётом и пониманием жизненных ценностей.
Где-то вскоре после Куликовской битвы на горизонте московского
искусства появится значительный художник, знаменитый грек Феофан. Судьба
сведет пути Рублева и Феофана. В будущем им предстоит работать в одной
дружине. Жизнь и труды Феофана на Руси достаточно подробно отражены в
современных ему письменных источниках. Это были не только упоминания о его
работах в новгородских и московских летописях. Сохранился драгоценный
документ, письмо-воспоминание о Феофане его друга, замечательного русского
писателя Епифания, инока Троице-Сергиева монастыря, прозывавшегося у совре-
менников Премудрым.
Известия летописей, живые, яркие воспоминания Епифания, сохранившиеся
до наших дней фрески и иконы Феофана — все это вместе позволяет представить
облик незаурядного человека и великого художника, который немало значил в
творческой судьбе Рублева. Феофан появился на Руси в конце семидесятых
годов ХIV столетия уже зрелым мастером. Очевидно, с его собственных слов
Епифаний перечисляет местности, где греческий художник работал до своего
приезда в Новгород: Константинополь, остров Халки, Галата, Кафа — нынешняя
Феодосия в Крыму.
Летом 1382 года Москва внезапно подверглась страшному разорению от
набега ордынского "царя" Тохтамыша. Разорение Москвы от Тохтамыша
воспринято было тогда как историческая катастрофа. "Преже бе велик и чуден
град, — скорбит летописец, — и многое множество людей бяше в нем... В се же
время изменися доброта его и отыде слава его..."
Москва скоро оправится, оживет. Но в ту осень город был пуст. Пепелища
на месте улиц, выгоревшие изнутри, почерневшие каменные храмы, наполненные
трупами. «И не бе в них пения, ни звоненья, никого же приходяща к ним…
никого же в граде осталося, но бе пусто в нем...»
Вряд ли и Рублев мог находиться тогда в Москве. По данным летописей, к
лету 1382 года, еще до нашествия ордынцев, была достроена рухнувшая за два
года перед тем Успенская церковь в Коломне. Его дружина могла работать там
в то лето. Пограничная Коломна раньше других получила вести о надвигающейся
опасности. Епископ Герасим уехал на время в Новгород. Вполне возможно, что
иконописцы последовали за ним или через Москву двинулись на север, к Твери,
Вологде — Дмитрий Донской с семьей спасался в Костроме, Владимир Андреевич
переживал беду в Волоке Ламском.
Маловероятно, что непосредственно после 1382 года разоренная Москва
могла вести большие художественные работы. Но через десять лет они
возобновляются. В 1392 году расписывается Успенский собор в Коломне —
«подписана бысть на Коломне церковь камена Успение Богородици юже созда
князь Дмитрий Ивановичь дотоле еще за десять лет». Возможно, для этой
росписи приглашен был и Феофан. Работы в очень большом по тем временам
храме собрали многих, если не всех, московских мастеров. Среди них должен
был трудиться и Рублев, чей талант и умение вызревали, крепли.
Много событий произошло за десятилетие со времени последнего разорения
Москвы. Не было уже в живых Дмитрия Донского. Он скончался тридцати девяти
лет от роду в 1389 году. «Самодержцем всея Русския земли», отраслью
многоплодной от корня ее «собирателей» на зван был великий князь в
посмертной о нем повести. Поминались его победы над «погаными». Заступником
русских людей "и избавителем от всех злых, находящих на нас", остался он в
народной памяти.
А осенью 1392 года, когда уже зацвела нежными цветами стенопись
коломенского храма, еще одна горькая весть облетела московские пределы.
Умер Сергий Радонежский. Уходили люди той, ставшей уже историей героической
эпохи.
Коломенская церковь Успения была для Московского княжества особенной,
памятной. «Возможно, — считает современный исследователь Н.Н. Воронин, —
что поводом к ее закладке было торжество первой победы над монголами на
реке Боже (к югу от Коломны) 11 августа 1378 года, незадолго до праздника
Успения. Разрушение Успенского собора в 1380 году коснулось, очевидно, лишь
его верха, так как оно не помешало князю Дмитрию молиться в соборе перед
походом на Куликово поле. Храм был восстановлен вскоре после Куликовской
битвы».
Создание этого храма для многих поколений русских людей связалось с
донским побоищем. В документах ХVI века церковь так и звалась Успенской
Донской. Здесь был придел в честь Дмитрия Солунского — тезоименита великого
князя, мученика, который во многих странах почитался покровителем воинов,
сражающихся за христианскую веру. Теперь на месте церкви времен Дмитрия
донского в Коломенском кремле стоит обширный собор, построенный в ХVII
веке. Первоначальная церковь была, по слову видевшего ее иностранного
путешественника, "весьма величественна и высока". Была она сложена из
белоснежных известковых блоков, торжественно возносились ввысь три ее
главы.
Росписи храма не сохранились, но здесь, по преданию, находилась икона
донской Богоматери. Впоследствии она попала в придворный Благовещенский
собор Московского Кремля. В наше время донская икона украшает собрание
древнерусской живописи Третьяковской галереи. О ней спорят исследователи,
но при всех оттенках мнений остается нечто общее в воззрениях науки на это
выдающееся произведение — оно тесно связывается с кругом Феофана. Спорным
остается, написана ли икона самим греком или — это предположение всего
более вероятно — создана мастером из его окружения. Ласковое выражение лица
Марии, внутренняя теплота образов пленили современников. Художники из
мастерской Феофана заговорили в этом произведении иным языком, чем в
