аппарата и безумных трат на фабрики и заводы, большинство которых
прекратило свое существование вскоре после Петра I. Ведь сам же Ключевский
двумя страницами ранее, подводя итог "достижениям" новой, европеизированной
Петром I, России, пишет:
"Все эти неправильности имели один общий источник —
несоответственное отношение высшей политики государства к внутреннему росту
народа: народные силы в своем развитии отставали от задач, становившихся
перед государством, вследствие его ускоренного внешнего роста, духовная
работа народа не поспевала за материальной деятельностью государства.
Государство пухло, а народ хирел".
Таков был итог Петровской революции — "государство пухло, а народ
хирел". Вот к чему привело стремление играть роль в Европе, вместо того,
чтобы планомерно развивать политические и экономические силы страны. Но
признавшись, что итогом деятельности Петра и созданного им направления, при
котором правители больше старались играть роль в Европе, чем заниматься
улучшением жизни народа, было подчинение внутренних интересов вопросам
внешней политики государства, Ключевский, как и все видные русские
историки, отнюдь не применяет того критерия к революционной деятельности
Петра I, который применяет Костомаров к Московской Руси, замечая, что "в
истории, как и в жизни, раз сделанный промах ведет за собой ряд других и
испорченное в несколько месяцев и годов, исправляется целыми веками".
Ключевский, как и все другие русские историки, принадлежал к лагерю
русской интеллигенции, исторически порожденной революцией Петра и потому не
желал осуждать своего духовного отца. В результате в русской историографии
восторжествовал принцип двух критериев: один критерий применялся при оценке
Московской Руси и другой для Петровского периода. За что осуждали
Московскую Русь, за то хвалили Петербургский период. Короче говоря, вместо
того, чтобы руководиться исторической истиной, историки стали
руководствоваться своими политическими симпатиями и антипатиями. История
была заменена политическими соображениями.
У большевиков тоже "государство пухнет, а народ хиреет". Возникает
естественный вопрос, как же разобраться, когда же бывает хорошо и когда
плохо, "когда государство пухнет, а народ хиреет". И можно ли вообще
государственных деятелей, доводящих государство и народ до такого состояния
называть "Великими" или "гениальными". Ни дореволюционные, ни советские, ни
эмигрантские историки на эти вопросы ответить не могут, потому что они
обычно прибегают к двум, а не к единому нравственному критерию. Одни и те
же действия они расценивают двояко, в зависимости от того, что их сердцу
люб и кто ненавистен.
Но там, где действует чувство или политическое пристрастие, там нет
места исторической истине. Историческую истину о прошлом русского народа
смогут восстановить только историки, которые будут во всех случаях
руководиться только одним и тем же нравственным принципом. Только тогда
русская история освободится от огромного числа исторических и политических
мифов, созданных "русской" историографией, развивавшейся под влиянием
занесенных русским масонством чужеродных европейских политических идей.
Сейчас же, и в России, и в эмиграции, большинство русских людей находится в
плену у исторических и политических мифов. В таком положении находятся не
только левые круги эмиграции, но и правые круги, люди так называемого
национального лагеря, в большинстве своем, как девочка из рассказа
Салтыкова-Щедрина, не знающие, "где правая и где левая сторона".
Поэтому они равно верят мифу о Петре как спасителе России. Вот
почему в правых кругах царит такая потрясающая путаница в мировоззрении и
вот почему у правых очень часто оказываются одни и те же кумиры, что и у
левых.
III
Даже такой убежденный западник, как профессор Г. Федотов, и тот
признает, что:
"Петру удалось на века расколоть Россию: на два общества, два
народа, переставших понимать друг друга. Разверзлась пропасть между
дворянством (сначала одним дворянством) и народом (всеми остальными
классами общества) — та пропасть, которую пытается завалить своими трупами
интеллигенция XIX века. Отныне рост одной культуры, импортной, совершается
за счет другой — национальной. Школа и книга делаются орудием обезличения,
опустошения народной души. Я здесь не касаюсь социальной опасности раскола:
над крестьянством, по безграмотности своей оставшимся верным христианству и
национальной культуре, стоит класс господ, получивших над ними право жизни
и смерти, презиравших его веру, его быт, одежду и язык и, в свою очередь
презираемых им. Результат приблизительно получился тот же, как если бы
Россия подверглась польскому или немецкому завоеванию, которое обратив в
рабство туземное население, поставило бы над, ним класс иноземцев-феодалов,
лишь постепенно, с каждым поколением поддающихся обрусению".
В книге Г. Федотова "И есть и будет" ("Размышления о России и
революции") мы встречаем такие признания:
"Россия с Петра перестала быть понятной русскому народу. Он не
представлял себе ни ее границ, ни ее задач, ни ее внешних врагов, которые
были ясны и конкретны для него в Московском Царстве. Выветривание
государственного сознания продолжалось беспрерывно в народных массах
Империи".
"Петровская реформа, как мокрой губкой, стерла родовые воспоминания.
Кажется, что вместе с европейской одеждой русский дворянин впервые родился
на свет. Забыты века, в течение которых этот класс складывался и
воспитывался в старой Москве на деле государевом".
"Со времени европеизации высших слоев русского общества, дворянство
видело в народе дикаря, хотя бы и невинного, как дикарь Руссо; народ
смотрел на господ как на вероотступников и полунемцев. Было бы
преувеличением говорить о взаимной ненависти, но можно говорить о
презрении, рождающемся из непонимания".
"Разумеется, за всеми частными поводами для недоброжелательства
зияла все та же пропасть, разверзшаяся с Петра. Интеллигенция, как
дворянское детище осталась на той стороне, немецкой безбожной, едва ли не
поганой"...
Такие признания делает Г. Федотов, убежденный западник, интеллигент
96 пробы.
Яростный противник самодержавия А. Герцен и тот признался, что
"Крестьяне не приняли преобразований Петра Великого. Они остались верными
хранителями народности".
В статье "Новая фаза русской литературы" А. Герцен, вождь русских
западников, дал следующую оценку результатов совершенной Петром революции:
"Петр I хотел создать сильное государство с пассивным народом. Он презирал
русский народ, в котором любил одну численность и силу, и доводил
денационализацию гораздо дальше, чем делает это современное правительство в
Польше.
Борода считалась за преступление; кафтан — за возмущение; портным
угрожала смерть за шитье русского платья для русских, — это, конечно, nec
plus ultra.
Правительство, помещик, офицер, столоначальник, управитель
(интендант), иноземец только то и делали, что повторяли — и это в течении,
по меньшей мере шести поколений — повеление Петра I: перестань быть русским
и ты окажешь великую услугу отечеству".
IV
Петр в наши дни имеет горячих защитников не только в лице
большевиков. Имеет он поклонников и в лице разношерстной интеллигентской
камарильи, обретающейся заграницей (эсеров, либералов, меньшевиков, кадетов
и т.д.). Уважают Петра Великого, конечно, и жалкие эпигоны русского
западничества, поклонники западных дирижизмов и солидаризмов — бывшие
русские националисты-солидаристы.
Большевики давно и серьезно признали Петра своим предшественником и
все время проводят, и надо сказать не без основания, параллели между
жестокой, антинациональной эпохой Петра и такой же жестокой и
антинациональной эпохой Ленина и Сталина. Даже памятник Петру собираются
ставить в Воронеже.
В главе "Самосознание Петербургского периода" Л. Тихомиров, подводя
итоги начатого Петром периода просвещения, говорит, что "сильный рост
Империи, вхождение в ее состав множества разных племен сильно затруднял
работу по выработке национального самосознания.
В период ученического просвещения, когда приходилось вырабатывать
свое самосознание, Россия вливала в себя массу новых, нерусских элементов,
каждый из которых должен был изменять самую природу ее национальности.
Работа самосознания происходила так сказать, в субъекте беспрерывно
меняющемся".
Поставив вопрос не является ли нынешний русский народ психологически
новым народом, Тихомиров на этот вопрос отвечает отрицательно. "Общий тип
современной русской национальности, в психологическом типе, несомненно,
остался тот же, как был в Московской Руси. Сравнение исторически известных
личностей и деятелей, сравнение песен, пословиц и т.д. несомненно убеждает,
что в общем русский народ XX века в высшей степени сходен с народом ХVII
века".
Объясняется это по мнению Л. Тихомирова тем, что "русская
национальность и раньше сложилась, как тип смешанный. Новые примеси, —
особенно столь разнообразные — не мешали, поэтому, сохранению прежнего типа
и, быть может, даже способствовали его более яркому выражению".
"Если тип русского, — пишет Л. Тихомиров, — остался тот же, то его
характеристическая "универсальность" проявилась еще больше и сознательная
разгадка его всеми наблюдателями признавалась очень нелегкою. Русским,
ввиду указанных выше причин, в период его ученического просвещения выпали
очень тяжелые задачи в области самопознания. Усложнило эту работу еще
больше заимствование Петром западных форм государственного строительства.
Рабское усвоение образованными русскими духа и форм западной
культуры, которую они восприняли как "общечеловеческую" привело к
сильнейшей форме космополитизма и презрению ко всему русскому, в том числе
и к национальному государству и национальной власти".
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26
