«И один из них, законник, искушая Его, спросил, говоря: «Учитель! Какая наибольшая заповедь в законе?» Иисус сказал ему: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки»[53]. Данная формулировка, в свою очередь, подверглась следующей краткой транскрипции у святых отцов: « Люби Бога больше себя, а другого человека как самого себя». Очень много нареканий вызвало требование христианской этики любить врагов своих. Однако правильно понятый данный принцип не отрицает и борьбу с врагами Бога, отечества, с личными врагами, но важно, чтобы борьба эта не сопровождалась озлоблением, превышением меры справедливости, не отрицала милосердия. Можно, оказывается, одновременно сражаться с противником и любить его по христиански.
Отличительной особенностью нравственных норм является то, что они
предполагают и особого субъекта, т.е. субъекта, выбор которого
характеризуется чистотой мотива, что заставляет субъекта «подняться» над
обстоятельствами, сделать «прорыв» условий, необходимых связей,
«опутывающих» его.
Нравственные нормы отличаются также всеобщим характером, они обращены ко всем людям. И потому в морали наблюдается тождество субъекта и объекта, когда норма, которую субъект предлагает для объекта, является обязательной и для него самого.
Нравственные нормы характеризуются как внеинституциональные. Это означает, что санкции за исполнение или нарушение нравственных норм накладываются не социальными институтами, как в праве, где подобная функция сохраняется за государством, а нравственным сознанием самого субъекта и общественным мнением.
Множество нравственных норм и принципов можно подразделить на требования и позволения. В свою очередь, требования подразделяются на обязательства и естественные обязанности. Естественные обязанности делятся на положительные и отрицательные. Позволения также подразделяются на безразличные, или адиафорные, и сверхдолжные. Таким образом, общая структура нравственных норм (принципов) выглядит следующим образом (см. рисунок) [54].
Структура нравственных норм
Требования отличаются тем, что имеют строго обязательный,
категорический характер. В то время как позволения носят желательный,
возможный характер. Отличительной чертой требования является также то, что
его отрицание невозможно, - нарушение требования выводит субъекта за сферу
добра в сферу зла. Требования могут предстать как всеобщие
(«естественные») и простые обязанности. Всеобщие обязанности должны
выполняться всеми. Примером всеобщих обязанностей являются так называемые
«общечеловеческие» нормы нравственности типа «Не убий!», «Не укради!»,
«Почитай отца и мать!». Всеобщие обязанности отличаются среди нравственных
норм наибольшей категоричностью. Естественными обязанностями предстают
обязанности следовать совести, чувству долга и т.п. В этике считается, что
большую императивность имеют отрицательные требования, начинающиеся с
частицы «не».
Обязательства как требования являются нормой только для определённых
субъектов. Императивность данных норм детерминируется условиями их
применения, т.е. обязательства выполняются при определённых условиях.
Такими обязательствами предстают, например, нормы любой «профессиональной»
этики или нормы «профессиональных кодексов», которые связаны со спецификой
деятельности или социального положения индивида. Так можно и нужно
говорить об обязательствах менеджера, преподавателя, следователя, политика
и т.п. Среди нравственных норм обязательства отличаются наибольшей
гипотетичностью, условностью.
Позволения носят возможный, желательный характер. Среди них
выделяются те, которые выходят за пределы «усреднённого долга» или
сверхдолжные. Такими, например, являются принципы самопожертвования,
«любви к врагам», безбрачия, абстиненства и т.п. Данные «сверхдолжные»
нормы предстают как идеал для человека, их исполнение есть несомненное
добро, невыполнение не является ни злом, ни грехом, и этим они отличаются
от адиафорных позволений.
Сверхдолжные позволения, как и всеобщие обязанности, очень существенны для нравственного бытия человека, ибо через них раскрывается сущность и реальная возможность духовного совершенствования личности, перспективы развития нравственного миропорядка.
Существуют также действия, качества, отношения, сущности, которые безразличны для греха, но не безразличны для добра или зла, что вообще исключено, учитывая всеобщность морали. Подобные феномены можно определить как адиафорные. Понятие адиафоры (в буквальном переводе с греч. – безразличное) играет важную роль в религиозной этике. Этим понятием обозначается здесь то, что считается с христианско-философской точки зрения несущественным и необязательным в некоторых сторонах обряда, обычая[55].
Адиафорные споры имели и имеют важное значение в жизни христианских
церквей. В самом деле, можно ли считать адиафорным богослужение на
национальном языке или ношение в церкви женщинами брюк? Является ли грехом
курение табака или это адиафорное действие? В XVI веке подобные споры
возникли между католиками и протестантами по поводу облачений, икон.
Следующий крупный адиафорный спор имел место у протестантов между
лютеранами и пиетистами относительно вопроса допустимости для христиан
посещения театра, участия в танцах и играх, курения табака. В этом споре
лютеране считали все подобные действия адиафорными и потому допустимыми для
христиан, на что пиетисты возражали, что с этической точки зрения нет
деяний безразличных.
Отношение к проблеме адиафоры в православии, и в частности в Русской
Православной Церкви, если судить по литературе, является противоречивым.
Русское старообрядчество можно воспринимать как учение, отвергающее
возможность внеморальных обрядов, обычаев, облачений. Более того, в среде
старообрядцев отвергались и возможные адиафорные феномены как безгрешные.
Брить бороду, курить табак, ходить женщине «простоволосой», т.е. без
платка, значит не только быть сопричастным злу, но и греху. Так же
греховно трёхперстие, совершение церковной службы по «новым» «никонианским»
книгам, пропуск в восьмом члене Символа веры слова «истинный», пение
«аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя» вместо «аллилуйя, аллилуйя, слава тебе
Боже», произношение молитвы Иисуса как «Господи Иисусе Христе, Боже наш,
помилуй нас» вместо прежней «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй
нас» и др.
Отрицание адиафор, однако, свойственно и ортодоксальному православию.
Иначе трудно рационально объяснить те жестокие гонения староверов за их
старую обрядность, которая с начала раскола, т.е. с середины XVII века,
наблюдается со стороны официальной православной церкви.
Данная консервативная тенденция, отождествляющая зло и грех и
отрицающая потому адиафоры как безразличные для греха действия, сохранилась
и в старообрядчестве, и в ортодоксальном православии до ХХ века. Так, в
изданном ортодоксальными православными богословами «Полном православном
энциклопедическом словаре», в статье, посвящённой адиафоре, читаем: «С
православно-христианской точки зрения, однако, подобное безразличие не
допустимо и адиафор быть не может»[56]. Несомненно, что не может быть
«нравственного безразличия», однако, из этого не следует, что не может быть
«греховного безразличия» или адиафор.
Однако и в ортодоксальном православии, и в старообрядчестве с самого
начала существовало и иное, либеральное направление, признающее
адиафорность, характерное для наиболее просвещенной, элитной части
верующих, и которое имело и имеет большое распространение в православии.
Либеральное, и в данном случае более верное, отношение к старым обрядам
демонстрирует и современная ортодоксальная Русская Православная Церковь.
Так, Поместный Собор 1971 года утвердил три постановления Патриаршего
Священного Синода от 23 (10) апреля 1929 года: 1) « О признании старых
русских обрядов спасительными, как и новые обряды, и равночестными им»; 2)
«Об отвержении и вменении, яко не бывших порицательных выражений,
относящихся к старым обрядам, и в особенности к двуперстию»; 3) «Об
упразднении клятв Московского Собора 1656 г. и Большого Московского Собора
1667 г., наложенных ими на старые русские обряды и на придерживающихся их
православно верующих христиан, и считать эти клятвы яко не бывшие»[57]
Поместный Собор Русской Православной Церкви 1988 года повторил
определение Собора 1971 года и подтвердил «равночестность старых
обрядов»[58] «Духовное сокровище «древнего благочестия», - говорится в
Соборном обращении, - ныне открывается не только тем, кто исповедует
спасительную веру Христову, но и тем, кто ценит в древних памятниках
проявление нашей национальной культуры»[59].
Адиафоры признавал и такой авторитетный в вопросах христианского
нравоучения и аскетики православный мыслитель, как св. Феофан Затворник.
Он отмечал, что немалое число наших действий «остаётся без определения их
значения. Они ни добры, ни злы сами по себе; потому, как безразличные,
считаются позволительными всякому»[60].
Нравственные отношения и нравственная деятельность, их анализ
Нравственные отношения – это отношения, которые складываются между людьми при реализации ими моральных ценностей. Примерами нравственных отношений можно считать отношения любви, солидарности, справедливости или, напротив, ненависти, конфликтности, насилия и т.п. Особенность нравственных отношений - их всеобщий характер. Они в отличие от права охватывают всю сферу человеческих отношений, включая и отношение человека к самому себе. Как уже отмечалось, бессмысленно с юридической точки зрения судить самоубийцу, однако с нравственной точки зрения моральная оценка самоубийцы возможна. Существует христианская традиция хоронить самоубийц вне кладбища за его оградой.
Проблемой для этики является нравственное отношение к природе.
Проблема природы в этике предстаёт как скандал. Под «этической проблемой
природы» мы разумеем проблему анализа того, что составляет моральность,
добро самой природы, а также проблему анализа нравственного отношения к
природе, в целом всё то, что связанно в морали и этике с естественным
фактором. Начиная с Аристотеля, собственно этический анализ морали имел
основным своим предметом человека, его добродетели, его поведение и
отношения. И поэтому логично, что для подобного «собственно этического»
подхода природа в лучшем случае могла осознаваться как определённые
естественные нравственные чувства, как врождённые трансцендентальные
императивы разума. Природа сама по себе, а также живые наши братья
меньшие оказывались не интересными для этики, отношение к природе
представлялось адиафорным, как это отмечено выше на примере этики Канта,
советской марксистской этики, теории справедливости Ролза.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9
