опосредующего процесс творческой сублимации, необходимо обратиться к
пралогическому генезису самого знака, метки на пути генезиса которого
расставлены психоаналитическим учением.
В процессе субъективации как впадении Sein (универсальное) в Dasein
(индивидуальное) происходит возбуждение тех физиологических границ,
которыми тело непосредственно соприкасается с внешней средой[xiii]. (Эти
границы полагаются как знаки в символической функции тождества и различия
внутреннего и внешнего). Таких пограничных зон оказывается три,
последовательно выступающих сообразно трем основным этапам генезиса
символической структуры:
1) в «оральности» проецируется непосредственная дифференциация,
«раскусывание» и тем самым разрыв целокупного единства бытия, «раздвоение
Единого», «куски» которого складываются в периферию «сырого
материала»[xiv], — на этом этапе происходит интериоризирующая интеграция
человеческого организма в горизонт «съедобного» сущего. В потреблении
простой природной вещи, например, яблока, человек полагает свое
«непосредственное единство» с миром, сакральность которого усваивается в
жертвенном пожирании.
Оральной фазе как таковой соответствует активное вкушение своего права
и щедрого разрешения, переживаемого с радостью и наслаждением, присущих
ребенку, который пребывает в заботливом попечении матери. Эйзенштейн
приписывает изначальной «оральности» взрывной характер, который
становится причиной разрыва линии, и, прежде всего, линии наличного
горизонта, а «раздвоение линии через разрыв создает эффект несовпадения
контуров»[xv], вследствие чего возникает «эффект глубины». Таким образом,
разорванная линия горизонта трансформируется в радиус вертикали как
перпендикуляра, восстанавливаемого к центру той окружности, линией которого
выступает горизонт. Здесь происходит «скачок линии — в глубину», то есть
скачок линии горизонта в глубину радиуса.
2) в «анальности» проецируется та формально — абстрактная связь,
интеграция периферийного содержания вокруг «пустой» центральной формы, —
здесь происходит непосредственное выделение знака как отторгнутой части
тела, — как пишет М. Б. Ямпольский, «первоначальный садизм подвергается
сублимационной символизации»[xvi] и из него буквально выделяется
знаковость.
Именно в отрицании этого физиологического остатка идентифицируется
человек, однако идентификация эта происходит по способу негативной
экстериоризации или отвращения, переживаемого в чувстве вины, унижения и
страха. Дефекация переживается как наказание, причем преимущественно за
нарушение отцовского запрета. Отторжение фекального остатка, как результата
физиологического процесса снятия потребленного яблока и тем самым убогого
возмещения нанесенного ущерба, — это редукция природного разнообразия мира
к формальному однообразию, в котором происходит отрицание природного.
В этой фазе человеческая телесность путем вытеснения из организма того,
что было изъято извне и, таким образом, очищения обретает новый,
неприродный, культурный статус, то есть благодаря фекальному остатку
человек познает свою культурность и выясняет, что она обладает
катарсическим свойством.
Фекальный излишек представляет инстанцию принципа рассудочной
системности как формальной гомогенности, то есть фекальная прибавка
выступает, как сказал бы Гегель, во «всеобщей форме рефлективного
единства».
3) «генитальность» позиционируется как проекция синтеза центральной
формы и периферийной материи — содержания. Генитальное возбуждение являет
полный знак единства идентифицирующего отторжения, лежащего в основе
эндогенного «инстинкта самосохранения» и интегрирующего принятия, на
котором базируется экзогенный «инстинкт продолжения рода».
Здесь осуществляется парадоксальный синтез орального наслаждения и
анальной боли, «естественного» права и «искусственной» вины, материнской
любви и отцовской ненависти, агрессии и нежности и т.д. В генитальной фазе
происходит воссоединение выступившей на анальной стадии формы и орального
содержания, то есть коитальная система «фаллос-в-вагине» фиксирует
единство природного, реального содержания и интеллектуальной, идеальной
формы, тождество фаллической экстериоризации по способу анальной
идентификации и вагинальной интериоризации по способу оральной интеграции.
Генитальная фаза выявляет «средний термин» полного физиологического
силлогизма, который приводит к единству термины оральной интеграции и
анальной идентификации.
Здесь важно то, что благодаря знаку как телесному остатку человек
получает цель и средство своей идентификации, в результате которой он
получает и осваивает свою телесность, более того само тело выступает знаком
его бытия, и значит «его тело есть им же созданное выражение его самого и
вместе с тем некоторый знак, который не остался непоосредственной сутью
дела, но в котором индивид дает только знать, что он есть в том смысле, что
он осуществляет свою первоначальную природу в произведении»[xvii]. Однако,
чтобы знак стал подлинным знаком, в котором является человеческое
существование, он должен быть воспринят другим, для кого он собственно и
предназначен, поскольку только другой наделяет его в признании значением
как значением интерсубъективным.
Нарциссческий знак как граница внутреннего мира (Innenwelt) и мира
внешнего (Umwelt) последовательно переносится, — сначала он полагает
объективный горизонт «конкретной» и содержательной потребности, который он
затем центрирует вокруг «абстрактности» фекального остатка, являющего
негативную и «всеобщую» форму пустого желания как разницы от вычитания
горизонта потребности из бытия, чтобы выступить напоследок в виде
фаллического знака как формы наполненного желания. То есть, желание
генерируется как экономия обмена между бытием как энергией и
субъективностью как формой. Этот обмен результируется в знаке на первом
этапе как отрицательном остатке, а затем – как положительном остатке от их
вычитания.
Содержанием знака как символической прибавки от выгодного обмена
является наслаждение. Собственно знак и является главной целью всякого
обмена, — отсутствие знака делает обмен бесполезным, невыгодным и
неуспешным. Всякое наслаждение — избыточно, и именно эро-генная, то есть
«доставляющая наслаждение», прибавка, будучи выгодным результатом экономии
физиологического обмена, переживаемым в наслаждении, выделяет человека из
бытия. И если непосредственное удовлетворение, сохраняющее энергетический
гомеостаз и целиком следующее природному закону сохранения не выводит
человеческое существо из природного круга его бытия, то именно эрогенной
прибавкой человек прорывает круг бытия, и выходит в мир чисто человеческих
символов, в исторический мир.
Нарушение онтологического равновесия производится введением принципа
символического равновесия, который позиционируется в нулевом символе.
Теперь сам избыток становится инстанцией уравновешивания и центром тяжести,
регулирующий процесс символического обмена. Символический избыток берет на
себя роль судии, арбитра, инстанции справедливости, приводящего к
примирению враждующие стороны. Символический избыток, который сразу же,
«вдруг» становится центром, выступает и «точкой опоры» переворачивания
вселенной смысла или Имени.
Очевидно, что другой стороной генезиса знака является факт исчезновения
вещи, ее изъятие из вещного горизонта сущего. Изъян, лишенность становится
причиной сублимационного предприятия по восстановлению нарушенного
единства[xviii]. Реальное отсутствие вещи замещается идеальным знаком ее
имени. Сублимационный акт есть процесс создания символической связи взамен
утраченной первичной связи, причем этот подлинно творческий акт
высвобождает индивида, поскольку здесь человек вырывается из природного
круга, — мерой этой свободы является знак.
Однако здесь, по Эйзенштейну, важно не остановиться на создании чисто
формальных связей, характеризующихся «эстетизмом» и «асоциальностью»[xix]
как результатах «недосублимированности», — необходимо получить подлинно
социальный, «социалистический» символ. Такой символ возникает в результате
соединения полученных на оральной стадии «сырого материала» и на анальной
стадии чистой формы как «очищенного сублимата» или фетиша. Эти крайности
«недосублимированности» Эйзенштейн иллюстрирует фильмами Михаила Роома и
Льва Кулешова, — и как фильм первого представляет собой активную динамику
разорванного нарратива, не замкнутого на какой — либо интегрирующий символ,
так фильм второго основан на «пассивной» статике пустой формы.
Выход из этих крайностей как крайних терминов психоаналитического
силлогизма видится Эйзенштейну в создании полного символа как символа
генитального, завершающего процесс «либидинальной нормализации» в
психоанализе и преодолевающего разрыв между диахронической динамикой
нарративного материала («садизм») и синхронной статикой формы («мазохизм»)
в кинотеории Эйзенштейна. И если на оральной стадии материал возникает в
результате активного, садистского воздействия на реальность, а на анальной
стадии форма возникает в результате пассивного отношения к реальности, то
на генитальной стадии происходит объединение активного и пассивного
отношения к реальности.
На «генитальном» уровне происходит символическая гармонизация
«оральной» диахронизации и «анальной» синхронизации киноэстетического
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10
