символа. «При этом психологический абрис формы был прописан гораздо более
содержательно как сочетание деформирующей «фигурации» и сложной
экономической структуры, основанной на задержке (синхронная статика
«анальной» формы — прим. авт.) и движении (диахроническая динамика
«орального» содержания – прим. авт.)»[xx]. Под «задержкой» следует понимать
процесс синхронизации внутренней формы, а под «движением» — процесс
диахронизации внешнего содержания — материала.
Структура образования киносимвола содержит те же три этапа, что
последовательно включает в себя процесс «либидинальной нормализации»: 1) на
«оральной» стадии происходит де-монтаж («разрезание», разрывание,
раскусывание) дейксиса наличной реальности, объекта и создание
символической реальности; 2) на «анальной» стадии осуществляется де-монтаж
субъекта — зрителя посредством негативной идентификации на путях
«отвращения»; 3) на «генитальной» стадии происходит монтаж символического
объекта вокруг символического субъекта, благодаря чему объекты
интегрируются в единый горизонт, а субъект завершает свою символическую
идентификацию.
Сублимация, как процесс перевода и переключения индивидуально —
телесных энергий на социально-значимые в модусе «формообразования»[xxi],
эксплицируется из тех процессов, которые она призвана социализировать,
сближая их структуру со схемой лингвистических операций, — так оральное
раскусывание вещи на части соответствует центробежной операции
метонимизации, а фекальное сгущение — центростремительной операции
метафоризации.
Мы видим, что физио-логика человеческой телесности в известной степени
дублирует логику как таковую, угрожая саму ее превратить— под рубрикой
«ницшеанства без границ» — в свод ловких метафор. Так «оральное» — это
«непосредственное неопределенное» восприятие природной данности язычником,
в котором сказывается его вовлеченность в материнские культы Земли,
связанных с ритуальным «пожиранием» божества; «анальное» — это «негативное
опосредствование» мира в монотеистический символ, чьей имманентной
сущностью является небесный Отец; «генитальное» — это основанный на
самодостоверности субъекта «синтез» наличной данности как природной
«материи» и ее формально — абстрактного принципа как «отцовского» закона.
Физио-логический силлогизм образуется замыканием орального тезиса и
анального антитезиса вокруг генитального синтеза.
Именно этот последний является наиболее важным в генетическом ряду
становлении символа как символа интерсубъективного. И если на двух первых
этапах человеческое существо поочередно обнаруживает свое интеграционно —
позитивное единство с природой и свою дифференцированно — негативную
единичность, то на последнем этапе человек выступает в роли создателя,
«творца», вступая в оформленное отношение с другим, и именно на этом этапе
человек вступает в модус понимания и признания.
Эйзенштейна не удовлетворяет индивидуалистический характер фрейдовского
психоанализа, заставляя искать его социальный, и с поправкой на дух времени
«социалистический» вариант психоанализа. Тем более что его аналитический
характер никак не устраивал Эйзенштейна – диалектика. Под влиянием
психологии Л. Выготского и А. Лурии Эйзенштейн расширяет терминологию
ортодоксального психоанализа, вводя в него термины диалектики «безусловного
рефлекса» как индивидуального физиологического мотива и «условного
рефлекса» как социально — символического мотива. И здесь идеи Эйзенштейна
созвучны концепции Лакана, рассматривающего желание в качестве
«пограничной кромки», которая возникает там, где физиологическая
потребность «отрывается» от требования, приобретающего характер
«абсолютного условия»[xxii].
Генерирующее творческую энергию желание формируется под воздействием
двух разнонаправленных тенденций — центростремительного движения требования
в интеллектуальной форме «запроса» и центробежного движения потребности,
регулируемой невротическим принципом «изъятия». Желание располагается по
оси центр — периферия, вдоль которой требование сгущает и «абстрагирует» к
центру в режиме экономической «задержки» интеллектуальную форму, а
потребность разрежает к периферии «эмоциональное» содержание. Желание, с
одной стороны, путем синхронизирующего «угнетения» и «накопления» сжимает,
концентрирует «первичную психическую» энергию в знаке, в котором происходит
ее запасание, а, с другой стороны, желание разрежается непосредственной
эмоцией «освобождения»[xxiii].
Таким образом, желание как энергетический принцип творческой сублимации
связывает социальный «запрос» со стороны социума, этого большого Другого,
и «изъян», конституирующий невротическое условие всякого творчества.
Можно сказать, что сублимационный символ основан на различии
«раздражителя на безусловный рефлекс непосредственного действия»
(«чувственная» составляющая) и восприятии, основанном на «базе действия на
цепи сочетательных рефлексов» как «действия по ассоциативным цепям»
(«интеллектуальная» составляющая). В данном случае, Эйзенштейн стремится
сопоставить «аттракцион театральный на «чувство»» и «аттракцион
кинематографический на «сознание»»[xxiv].
Требование инициируется изнутри той системы, по законам которой живет
социум, то есть той системы, которой является язык. То есть, «условной
рефлекс» требования обусловлен символическим знаком. Благодаря
присоединению энергии физиологической потребности к этому объективно
значимому знаку она делокализуется и существенно трансформируется в
процессе сублимации:
«Высвобождение этого, самопожирающегося в состоянии потенции, запаса
энергии, путем волевого преодоления тяги к примитивно –
непосредственному удовлетворению тенденции невроза, и определяет
сублимационный акт как механику перевода осуществления ненормального
вожделения (манифестирующегося quand meme даже в форме извращений, как
результатах вторжения в процесс деятельности элементов вытеснения
сознательного, но недопустимого, в область бессознательного) из сферы
самоудовлетворения в сферу социального удовлетворения, обращаясь к тем
факторам общественной жизни, которые, стоя на той же генетической
предпосылке ищущего удовлетворения (формально даже единство
осуществляемых!) являются уже социально — осмысленными в своей
утилитарности»[xxv].
Сублимация как «отдирание» сексуальной энергии от типичной ситуации как
«любовной ситуации» связана с абстракцией. «Десексуализирующая» сублимация,
с одной стороны, осуществляет трату энергии на «образование условных
связей», однако, с другой стороны, сам принцип, или точнее структура их
образования остаются прежними.
«Локализация эротического фонда именно на участке любви в большинстве
случаев приводит к самоисчерпыванию раздражений... Самоисчерпывание я
понимаю в том, смысле, что оно не приспособлено к образованию условных
(символических) связей, направленных во вне эротический план.
Треугольник в себе замкнут и себя исчерпывает»[xxvi]
То есть, экспансия духа, «дышащего, где хочет», с одной стороны, и
принцип онтологической устойчивости, находящегося в сфере сексуальности,
находятся в некотором противоречии в виде спора необъятного содержания, с
одной стороны, и конечной формы, с другой.
Здесь обнаруживается ключевой конфликт между индивидуально —
физиологическим знаком как знаком локальным и интерсубъективным значением
как значением делокализирующим. Этот конфликт нагнетает напряжение
творческого акта, в ходе которого создается снимающий это напряжение
символ, где эмпирический знак – форма, а содержание - интерсубъективное
значение.
Вяч. Вс. Иванов пишет: «Как современные психоаналитики школы Лакана,
Эйзенштейн соотносит переосмысление действий и символов, относящихся к этой
сфере, с изменениями значений слов: «одновременно со словесным переносом от
формы непосредственной (близость сексуальная) на понятие более отдаленное
(от той же основы — близость дружеская, или организационная) — внешняя
видимость действия (совершенно, как и внешняя звучность слова) претерпевает
такой же внутренний сдвиг переосмысления»[xxvii].
То есть, с одной стороны, Эйзенштейн говорит о метафорическом
принципе как о жизнеобеспечивающей функции человеческой деятельности, а с
другой стороны, указывает на наличие инстанции связи лингвистической
«внутренности» как переносного значения и оптической «видимости» как самого
действия по переносу. Инстанция связи, в тот момент, когда связывает,
одновременно раздваивает «недифференцированное», «бессознательно
функционирующее» бытие на внутренний смысл, чье движение направлено по
вертикали, и на внешнее действие — перенос, который совершается по
периферии, как, например, движение взгляда.
Досимволическое бытие расщепляется в двойном сдвиге — переносе в
лингвистическую внутренность (мышление) и оптическую внешность, и
расщепление актом формальной связи учреждает реальный факт их нетождества.
Мышление, будучи внутренним, движется назад, взгляд, будучи направлен
вовне, движется вперед. Лингвистический элемент, оптический элемент и
инстанция формальной связи и реального разрыва составляют структурный
треугольник.
Первичная форма структурирована изначальным расщеплением места и
значения, чей конфликт оказывается творческим принципом, который
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10
