это скажу вот что: нет дыма без огня. А только насчёт каких подробностев
уволь, братец, не скажу. А почему? - спросишь... Да очень просто: хотим
дело начать, и дело настоящее, без всякого шума.
- А вот ещё, Григорий Ефимович, настойчиво ходят слухи, что вы
становитесь во главе нарождающейся большой народной газеты?
- А на это ответить могу вот что: подумать ещё надо, прежде чем решать
то, много и толково подумать...Не “тяп-ляп - вышел корабль”. Дело-то
большое. Одним духом не решить, и не скажешь.
- А нужна, Григорий Ефимович, народу специально для него
предназначенная газета?
- Народу всякое живое слово нужно. Живым словом он питается и о нём
жив бывает...
- А как, по-вашему, Григорий Ефимович, сокращается за последнее время
народное пьянство? Начинают ли уже складываться благие результаты,
предпринимаемые правительством, борьбы с пьянством?
- И очень даже начинают. Пьянство на убыль пошло, это так...
- Известно ли вам, Григорий Ефимович, что граф С.Ю. Витте в беседе с
одним из иностранных корреспондентов много, по-видимому, приятной для
вашего самолюбия правды говорил о ваших добрых стараниях и заступничестве
против тех, кто накликал войну?
- О приятности или неприятности там для самолюбия говорить не будем...
Это особая статья... А вот относительно противничества войне, то оно -
конечно, кто же станет желать зла себе и своим?
Достоинство своё национальное соблюдать нам надо, конечно, но оружием
бряцать не пристало. Я всегда это высказывал. Ну, а что касаемо графа С.Ю.
Витте, то он говорил очень разумно, потому что сам он разумный.
А вот, кстати, - спохватился Григорий Ефимович, - спрашивал меня об
этой, бишь, о трезвости, как её насаждать надо...
Так ещё скажу вот что: много позаботиться об отрезвлении народном
надлежит пастырям нашим, многое от них тоже зависимо, и многое можно при
желании и умении им сделать...
- Григорий Ефимович, а слыхали ли вы, что бывший иеромонах Илиодор,
ныне Труфанов, собирается выпустить за границей специальную книгу о вас?
- Ну так что же? - с философским равнодушием отвечает Распутин, -
пусть себе пишет, коль охота есть. Да пусть не одну, а хоть десять книг
испишет, потому бумага всё терпит. А что касаемо именно Илиодора, то ведь
песня его спета уж, так что, чтобы ни писал, аль не хотел там писать,
прошлого не вернешь. Все хорошо во благовремении...”
“Ну, здравствуй, здравствуй, дорогой, - тепло, с благодушной улыбкой
приветствовал в следующий раз журналиста С. Никитина Григорий Распутин. -
Ну, что опять писать надумал? Экий, братец, ты такой неугомонный, право!
Все-то тебе знать, а проповедовать надо, чтобы это в газете тискать... Ну
что ж, всяк на своём деле хорош, - весело-шутливо говорит Распутин своим
“особым и нервным, теплотонным, типично крестьянским говором”.
- Ты вот что, дорогой, напиши, коль ты так уж писать хочешь, -
оживленно заговорил Григорий Ефимович, - вот что: всяка аристократия
мужичком питается... Да, да, питается мужичком, аристократия-то, слышь,
дорогой, - с особой настойчивостью говорил Распутин.
- Мужичок, - продолжал он, - есть сила и охрана её, аристократии-то.
Мужичок - знамя, и знамя это всегда было и всегда будет высоко.
- Единство нам надо всеобщее, дорогой, - продолжал Распутин, -
единство и дружество! Остальное всё само придёт.
Что всему делу глава?
А вот что: Любовь! Она всё венчает, довершает, и она же все созидает.
Только вот любви у нас и мало, а будь её поболее, - Григорий Ефимович
сокрушенно вздохнул, - не то бы, дорогой, было...
Было бы тогда тепло и радостно, так вот совсем, как когда солнце на
заре светит, а то холодно, да...
- А вот скоро поеду на родину... На отдых... Не забываю я родину-то.
Родина успокаивает...”
А вот как описывает визит к Распутину сотрудник “Ялтинского вестника”.
“Принял он меня в высшей мере любезно. Несмотря на то, что Григорий
Распутин находился в пути довольно продолжительное время, совершив длинный
путь сначала из Тобольской губернии в Петербург, а оттуда затем в Ялту, он
выглядел довольно бодрым”.
“Увидеться со старцем, - пишет журналист, - мне пришлось впервые, и
скажу откровенно, он произвёл на меня глубокое впечатление лучистыми
взглядами своих необыкновенных глаз, проникающими, как казалось, в тайники
человеческой души.
- Правда ли, Григорий Ефимович, что вы намерены принять на себя сан
священства? - спросил я.
- Нет, это неверно, - последовал ответ, - и я, право, не знаю, кем и с
какой целью был пущен этот слух”.
Коснувшись затем тех статей, которые появлялись в столичной печати,
корреспондент “Ялтинского вестника” также спросил:
“- В петербургских газетах на днях были напечатаны заметки о том, что
вы, Григорий Ефимович, намерены в скором времени выступить в печати с
какими-то сенсационными разоблачениями. Правда ли это?
- Нет, неправда... Я далек от всяких выступов... Да и на что мне это.
Незадолго до покушения почитатели Распутина, встревоженные слухами о
готовящемся покушении, уговаривают его принять меры или по крайней мере
приобрести пистолет.
- Я не городовой, - ответил Распутин, - и носить оружие смерти дело не
моё. Оружие мира, а не смерти должен носить я. Смерти не боюсь. Напротив,
буду рад, что Господь Бог прекратит мои земные страдания. Конечно, приятнее
умереть не от руки злодея, да и вряд ли, чтобы кто-нибудь мог поднять на
меня свою руку.
Вместе с тем готовящееся злодейство он по-своему предчувствовал и
говорил своим почитателям:
- Чувствую, что вскоре придется пережить опасную болезнь, но я не
боюсь. Господь страдал больше за наши грехи, так почему же и мне не
пострадать за свои”.
ПОКУШЕНИЕ НА УБИЙСТВО
Распутин, конечно, заблуждался, когда говорил, что не найдется
человека, способного поднять на него руку. Он рассуждал по себе: “Если
любишь, не убьёшь”. Но в России того времени была масса людей, живших не
любовью, а ненавистью, и прежде всего ненавистью к исторической России и ко
всем, кто её поддерживал. Больше всего их было в образованном обществе,
которое в значительной своей части одобрило кровавый бандитский террор
революционеров. Акции убийства, как правило, не осуждались, а считались
вполне приемлемыми способами борьбы с представителями “реакции и
мракобесия”. Как это ни странно, значительное число убийц-террористов вышло
из среды священнослужителей и людей, считавших себя близкими к Церкви. Дух
ненависти проникал в самые глубины национальной жизни, парализуя духовные
идеалы Святой Руси.
В те тревожные предвоенные месяцы в России было немало групп людей,
мечтающих о физической ликвидации Распутина. Своей неуемной деятельностью и
близостью к царю Распутин ущемил интересы определенной части высших слоев
госаппарата, духовенства и даже некоторых представителей Дома Романовых.
Не в меньшей степени в ликвидации Распутина были заинтересованы силы,
втягивающие Россию в мировую войну - от “военной партии” при царском дворе
(прежде всего Великого князя Николая. Николаевича и К°) до зарубежных
поджигателей будущей бойни, от революционных кругов, мечтающих о разрушении
России (Ленина и К°) до масонских членов Государственной думы (Гучкова,
Керенского и К°). Каждый из этих сторонников войны помнил роль Распутина в
балканских событиях, убедившего царя не участвовать в военных действиях.
Поэтому нити заговора на жизнь Распутина неизбежно тянутся к одной из
этих сил.
Первая попытка физического устранения Распутина предпринимается ещё в
1912 году. “В последние месяцы моего директорства при Н.А. Маклакове, -
пишет Белецкий, - когда августейшая семья находилась в Ливадии и Распутин
был вызван в Ялту, от Ялтинского градоначальника, покойного генерала
Думбадзе, пользовавшегося особым расположением Государя и бывшего под
большим воздействием генерала Богдановича (входившего в ближайшее окружение
В.к. Николая Николаевича), который протежировал Думбадзе, мною была
получена шифрованная телеграмма с надписью “лично” приблизительно
следующего содержания: “Разрешите мне избавиться от Распутина во время его
переезда на катере из Севастополя в Ялту”. Расшифровал эту телеграмму
работавший в секретарской части департамента полиции А.Н. Митрофанов,
посылая мне на квартиру шифровку, предупредил меня по телефону, что
телеграмма интересна. Я, подписав, препроводительный бланк, послал её
срочно с надписью: “В собственные руки Н.А. Маклакову” - и затем по особому
- для разговоров только с министром - телефону, спросил его: не последует
ли каких-либо распоряжений, но он мне ответил, что “нет, я сам”. Какие были
посланы указания Думбадзе и были ли посланы, я не знаю, но приезд в
сопровождении филеров состоялся безо всяких осложнений. Этой телеграммы в
деле нет, так как Н.А. Маклаков мне её не возвратил, а Митрофанов по
расшифровке порвал подлинник...”
Думбадзе хотел привезти Распутина в железный замок, стоявший за Ялтой
над морем, и сбросить его оттуда.
По каким-то причинам это покушение сорвалось.
Новое покушение на убийство Григория Ефимовича Распутина произошло в
селе Покровском в три часа дня 29 июня 1914 года. До начала первой мировой
войны оставался месяц и два дня.
Через несколько часов исправник Скатов направляет прямо в Петербург в
департамент полиции телеграмму. (Хранится в ГАРФ.)
“Петербург, департамент полиции.
Три часа дня 29 июня Покровском Григорию Ефимовичу Распутину Новому,
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15
