Карамзиным. Для Пушкина я все готов сделать, но
я не могу сравнить его в уважении с Карамзиным,
тот умирал, как ангел". Он дал почувствовать
Жуковскому, что и смерть, и жизнь Пушкина не
могут быть для России тем, чем был для нее
Карамзин.
А. И. ТУРГЕНЕВ -- Н. И. ТУРГЕНЕВУ, 31 янв.
1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 61.
Д. В. Дашков передавал кн. Вяземскому, что
государь сказал ему: "Какой чудак Жуковский!
Пристает ко мне, чтобы я семье Пушкина назначил
такую же пенсию, как семье Карамзина. Он не
хочет сообразить, что Карамзин человек почти
святой, а какова была жизнь Пушкина?"
П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1888, II, 294.
1. Заплатить долги. 2. Заложенное имение отца
очистить от долга. 3. Вдове пенсион и дочери по
замужество. 4. Сыновей в пажи и по 1500 р. на
воспитание каждого по вступление на службу. 5.
Сочинения издать на казенный счет в пользу вдовы
и детей. 6. Единовременно 10 т.
ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ. Записка о милостях
семье Пушкина. Щеголев, 217.
Традиции дома, как на комнату, в которой умер
Пушкин, указывают на угловую комнату с тремя
окнами, выходящими на Мойку, которая
составляет часть бывшего пушкинского кабинета в
пять окон, впоследствии разделенного
перегородкою на две комнаты. В большей из них, у
перегородки, поставлен теперь камин, ранее же в
этом месте много лет находилась доска с надписью
о том, что именно здесь скончался Пушкин.
Надпись эту помнит еще нынешний владелец дома,
светл. кн. П. Д. Волконский, неоднократно
видевший ее в детстве...
Л. БАКСТ, АЛЕКСАНДР БЕНУА, М.
ДОБУЖИНСКИЙ. О смертной комнате Пушкина.
(Письмо в редакцию). Русь, 1908, № 81.
29 янв. 1837 г. я зашел поклониться праху поэта.
Народ туда валил толпами, и посторонних
посетителей пускали через какой-то подземный
ход и черную лестницу. Оттуда попал я прямо в
небольшую и очень невысокую комнату,
окрашенную желтою краскою и выходившую двумя
окнами на двор. Совершенно посреди этой комнаты
(а не в углу, как это водится), стоял гроб, обитый
красным бархатом, с золотым позументом и
обращенный стороною головы к окнам, а ногами к
двери, отпертой настежь в гостиную, выходившую
окнами на Мойку. Все входившие благоговейно
крестились и целовали руку покойного. На руках у
покойного положен был простой образ, без всякого
оклада, и до того стертый, что никакого
изображения на нем нельзя было в скорости
разглядеть; платье было на Пушкине из черного
сукна, старого фасона и очень изношенное. В ногах
дьячок читал псалтырь. Катафалк был низкий и
подсвечники весьма старые; вообще заметно было,
что все устроено было как-то наскоро и что
домашние и семья растерялись вследствие
ужасной, внезапной потери. Даже комната, где
покоилось тело, скорее походила на прихожую или
опорожненный от шкафов буфет, чем на
сколько-нибудь приличную столовую. Помню, что
в дверях соседней гостиной я узнал в этот вечер В.
А. Жуковского, кн. П. А. Вяземского и графа Г. А.
Строганова.
Бар. Ф. А. БЮЛЕР. Рус. Арх., 1872, 202.
(30 янв. 1837 г.). Толпа публики стеною стояла
против окон, завешанных густыми занавесами и
шторами, стараясь проникнуть в комнаты, где
выставлено было тело Пушкина; но впуск был
затруднителен, и нужно было даже пользоваться
какою-нибудь протекцией... Мы нашли
темно-фиолетовый бархатный гроб с телом
Пушкина в полутемной комнате, освещенной
только красноватым и мерцающим огнем от
нескольких десятков восковых церковных свечей,
вставленных в огромные шандалы, обвитые
крепом. Комната эта, помнится, желтая,
по-видимому, была столовая, так как в ней стоял
огромный буфет. Окна два или три на улицу были
завешены, а на какую-то картину, написанную
масляными красками, и на довольно большое
зеркало были наброшены простыни. Гроб стоял на
катафалке в две ступеньки, обитом черным сукном
с серебряными галунами. Катафалк помещен был
против входной двери, в ногах был налой. Тело
покойника, сплошь прикрытое белым крепом,
было почти все задернуто довольно подержаным
парчовым палевым покровом, по-видимому,
взятым напрокат от гробовщика или церкви... Лицо
покойника было необыкновенно спокойно и очень
серьезно, но нисколько не мрачно. Великолепные
курчавые темные волосы были разметаны по
атласной подушке, а густые бакенбарды окаймляли
впалые щеки до подбородка, выступая из-под
высоко завязанного черного, широкого галстуха.
На Пушкине был любимый его темно-коричневый
с отливом (а не черный, как это описывал барон
Бюлер) сюртук, в каком я видел его в последний
раз, в ноябре 1836 г., на одном из Воейковских
вечеров.
В. П. БУРНАШЕВ. Воспоминания. Рус. Арх.,
1872. стр. 1809 -- 1811.
Я видал Пушкина в гробу, черты лица не
изменились, только он начинает пухнуть, и кровь
идет из рта. Он одет в черном фраке.
А. П. ЯЗЫКОВ -- АЛ. А. КАТЕНИНУ. Описание
Пушкинского Музея Имп. Алекс. Лицея. СПб. 1899,
стр. 453.
Если не изменяет мне память, 30 января 1837 г.,
в 3 часа пополудни, я пошел на квартиру Пушкина.
День был пасмурный и оттепель. У ворот дома
стояли в треуголках двое квартальных с сытыми и
праздничными физиономиями; около них с
десяток любопытных прохожих. В гробовой
комнате мы застали не более 30 человек и то
большею частью из учащейся молодежи, да
отдыхавших в соседней комнате человек пять.
Пушкин был в черном фраке, его руки в желтых
перчатках из толстой замши. У головы стоял его
камердинер, -- высокий красивый блондин, с
продолговатым лицом, окаймленным маленькими
бакенбардами, в синем фраке с золотыми
пуговицами, белом жилете и белом галстухе, --
который постоянно прыскал голову покойного
одеколоном и рассказывал публике всем теперь
известные эпизоды смерти Пушкина. Никого из
близких покойному при гробе не было. При входе
налево, в углу, стояли один на другом два простых
сундука, на верхнем стул, на котором перед
мольбертом сидел академик Бруни, снимавший
портрет с лежавшего в гробу, головой к окнам на
двор, Пушкина. У Бруни были длинные, крепко
поседевшие волосы, а одет он был в какой-то
светло-зеленый засаленный балахон. Полы во всех
комнатах (порядочно потертые) были выкрашены
красно-желтоватой краской, стены комнаты, где
стоял гроб, -- клеевою ярко-желтою. -- По выходе
из гробовой комнаты, мы уселись отдохнуть в
кабинете на диване перед столом, на котором, к
величайшему удивлению, увидели с письменными
принадлежностями в беспорядке наваленную кучу
черновых стихотворений поэта. Мы с
любопытством стали их рассматривать. Прислуга,
возившаяся около буфета, конечно, видела очень
хорошо наше любопытство, но ее главное внимание
было поглощено укупоркой в ящики с соломой
столовой посуды.
В. Н. ДАВЫДОВ. Рус. Стар., 1887, т. 54, стр. 162.
31 янв., в половине второго, мы отправились на
панихиду к Пушкину. Главный ход вел в комнаты,
где находилась жена Пушкина, и отворялся только
для ее посетителей; тех же, кто приходили
поклониться телу Пушкина, вели по узенькой,
грязной лестнице в комнату, где вероятно жила
прислуга, и которую наскоро приубрали; возле
находилась комната в два окна, похожая на
лакейскую, и тут лежал Пушкин. Обстановка эта
меня возмутила.
(Е. А. ДРАШУСОВА). Рус. Вестн., 1881, т. 155,
стр. 155.
На другой день после смерти Пушкина тело его
выставлено было в передней комнате перед
кабинетом... Парадные двери были заперты,
входили и выходили в швейцарскую дверь,
узенькую, вышиною в полтора аршина; на этой
дверке написано было углем: Пушкин. 31 января, в
два часа поутру, я вошел на крыльцо; из маленькой
двери выходил народ; теснота и восковой дух,
тишина и какой-то шепот. У двери стояли
полицейские солдаты. Я взошел по узенькой
лестнице... Во второй комнате стояли ширмы,
отделявшие вход в комнаты жены; диван, стол, на
столе бумага и чернильница. В следующей комнате
стоял гроб, в ногах читал басом чтец в черной ризе,
в головах живописец писал мертвую голову.
Теснота. Трудно было обойти гроб. Я посмотрел на
труп, он в черном сюртуке. Черты лица резки,
сильны, мертвы, жилы на лбу напружинились,
кисть руки большая, пальцы длинные, к концу
узкие.
К. Н. ЛЕБЕДЕВ. Из записок сенатора. Рус. Арх.,
1910, II, 369 -- 370.
Греч получил строгий выговор от Бенкендорфа
за слова, напечатанные в "Северной Пчеле":
"Россия обязана Пушкину благодарностью за 22-х
летние заслуги его на поприще словесности" (№
24). Краевский, редактор "Литературных
Прибавлений к Русскому Инвалиду", тоже имел
неприятности за несколько строк, напечатанных в
похвалу поэту. Я получил приказание вымарать
совсем несколько таких же строк, назначавшихся
для "Библиотеки для Чтения".
И все это делалось среди всеобщего участия к
умершему, среди всеобщего глубокого сожаления.
Боялись -- но чего?
А. В. НИКИТЕНКО. Записки и дневник, т. I, стр.
284.
В первые дни после гибели Пушкина
отечественная печать как бы онемела: до того был
силен гнет над печатью своенравного опекуна над
великим поэтом -- графа А. X. Бенкендорфа.
Цензура трепетала перед шефом жандармов,
страшась вызвать его неудовольствие -- за
поблажку в пропуске в печать -- слов сочувствия к
Пушкину. В одной лишь газете: "Литературные
прибавления к "Рускому Инвалиду", -- Андрей
Александрович Краевский, редактор этих
прибавлений, поместил несколько теплых, глубоко
прочувствованных слов. Вот они ("Литературные
прибавления", 1837 г., № 5):
Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин
скончался, скончался во цвете лет, в середине
своего великого поприща!.. Более говорить о сем
не имеем силы, да и не нужно; всякое русское
сердце знает всю цену этой невозвратимой потери и
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16
