морские бризы, написаны, кажется, с непринужденной, покоряющей легкостью.
Они воспринимаются как музыкальные или стихотворные импровизации. В начале
XIX столетия в поэзии и в музыке сложилась традиция публичной импровизации.
Ею увлекался Адам Мицкевич, непревзойденным и тончайшим мастером ее был
Фредерик Шопен. Айвазовский слышал легкие музыкальные фантазии Глинки. В
художественных салонах Петербурга, Москвы, европейских столиц звучали
музыкальные и поэтические импровизации. В них привлекала видимая легкость и
одновременно таинственность рождения в присутствии зрителей или слушателей
законченного произведения. Но за этим стоял высокий профессионализм.
В популярности, разрастающейся славе Айвазовского, быстроте, с
которой возникали все новые и новые закаты, восходы, лунные ночи, таилась
большая опасность – стать просто модным художником, писать, учитывая лишь
невзыскательный вкус публики, ожидавшей того, что для нее привычно, что
легко воспринимается и ласкает глаз. В сотнях, а потом и тысячах картин,
созданных Айвазовским, конечно, не все равно значимо, не всегда быстрота
работы шла на пользу картине. От возможной облегченности и поверхности в
творчестве, от излишней доверчивости похвале Айвазовского предупреждал
своими советами его петербургский друг и доброжелатель Томилов, когда писал
ему о том, что, как детей можно закормить насмерть, так и дарование можно
захвалить насмерть. Художник будет продолжать писать, «но не работать,
почитая себя гением, а то дарованию его - конец». Испытание славой – самое
тяжелое испытание. Если художник выдерживает, преодолевает его, значит,
правду, истину в искусстве он ценит выше, чем себя.
Айвазовского всегда спасала его искренняя, безграничная любовь к
искусству, феноменальная трудоспособность, неподдельность чувств, которые
выражались в его созданиях. Не случайно поэтому картины его вызывали
восхищение не только публики, но и профессионалов-художников и истинных
знатоков и ценителей искусства. Свое изумление искусством Айвазовского
выразил известный английский художник-маринист Уильям Тёрнер, живший
в 1842 году в Риме. Шестидесятилетний мастер сочинил на итальянском языке
восхищенные стихи по поводу картины Неаполитанский залив лунной ночью: «На
картине твоей вижу луну с ее золотом и серебром, стоящую над морем, в нем
отражающуюся. Поверхность моря, на которую легкий ветерок нагоняет
трепетную зыбь, кажется полем искорок… Прости мне, великий художник, если я
ошибся, приняв картину за действительность, но работа твоя очаровала меня,
и восторг овладел мною. Искусство твое вечно и могущественно, потому что
тебя вдохновляет гений».
Более спокойными и сдержанными, а потому, возможно, и более
весомыми кажутся слова великого художника и великого труженика в искусстве
Александра Иванова. В письме к родным из Рима он написал: «Айвазовский
человек с талантом. Воду никто так хорошо здесь не пишет. Айвазовский
работает скоро, но хорошо, он исключительно занимается морскими видами, и
так как в этом роде нет здесь художников, то его заславили и захвалили».
Вдумчиво и трезво оценивал Айвазовский свою популярность: «Скажу
о главном, - писал он Томилову, - все эти успехи в свете – вздор, меня они
минутно радуют и только, а главное мое счастье – это успех в
усовершенствовании, что первая цель у меня». Анализируя характер своей
живописи, манеру свои успехи, он тогда же говорил: «Теперь я оставил все
эти утрированные краски, но между тем нужно было тоже их пройти, чтоб
сохранить в будущих картинах приятную силу красок и эффектов, что весьма
важная статья в морской живописи».
С удовольствием работая над разнообразием морских пейзажей,
стремясь не повторяться в их сюжетах, Айвазовский всякий раз искал новых
оттенков освещения морской воды или облаков, состояния атмосферы. Но он
стремился найти и свою, новую тему в пейзаже, свойственную только ему.
Такой картиной стала большая композиция которую художник назвал Хаос. Она
изображает движение необузданной первозданной стихии, которую озаряет
комета, являя собою создателя стихий – неба, земли, воды. За основу идеи
картины Айвазовский взял слова из книги Бытия: «Земля же была безвидна и
пуста и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою». Картина привлекла
внимание Папы Григория XVI. Он приобрел ее для Ватикана и наградил
художника золотой медалью. Гоголь с веселой шуткой поздравил Айвазовского:
«Исполать тебе, Ваня! Пришел ты, меленький человек с берегов Невы в Рим и
сразу поднял Хаос в Ватикане».
Казалось бы, такой шумный успех, признание, слава, которые
сопровождали почти каждое новое произведение Айвазовского, могли создать
атмосферу сплошного праздника, богемности, рассеянной жизни. Но натура
художника не принимала подобного стиля жизни. И от пьянящих увлечений его
тоже спасал главный, и пожалуй, единственный интерес – его творчество,
которому было подчинено все. Первоначальные материальные затруднения –
половину скромного содержания, что он получал от Академии художеств,
Айвазовский отсылал матушке в Феодосию – вскоре закончились. Продажа картин
приносила достаточное и уверенное обеспечение. Это давало возможность
художнику много путешествовать. Он предпринял поездку в Испанию, на Мальту,
посетил Англию, Францию, Швейцарию, Германию, Голландию. Его влекли места,
где он мог пополнить свои впечатления, связанные с морем, традициями
маринистической живописи, накопить новый опыт. Айвазовский не упускал
возможности выставлять свои картины в европейских городах.
На каждой выставке ему сопутствовал успех. Один из
соотечественников записывал в своем дневнике впечатления от картин
Айвазовского на римской выставке: «С каким восторгом говорили мы это «наш»
в Риме, с какой гордостью смотрели мы на слово Russo, написанное под его
картинами». Курьезные отзывы появились неожиданно в берлинских газетах.
Мастерство в передаче воды, тончайших световых эффектов вызывало такое
изумление, что критики решили – очевидно, русский художник глухонемой.
Только при недостатке слуха и речи может так остро развиться зрение.
За выставленные в Лувре картины Айвазовский был награжден золотой
медалью. Парижские газеты писали, что при таком успехе, который имеет
русский живописец в Европе, он вряд ли захочет вернуться в Россию. Но
именно эти предположения ускорили возвращение Айвазовского в Петербург.
«Это побудило мня сократить время пребывания моего за границей на два года,
- объяснял он причину своего возвращения в Россию и продолжал – Рим,
Неаполь, Венеция, Париж, Лондон, Амстердам удостоили меня самыми лестными
поощрениями, и внутренне я не мог не гордиться моими успехами в чужих
краях, предвкушая сочувственный прием на родине».
К 27 годам он стал членом Петербургской, Римской и Амстердамской
Академии художеств.
Художник Главного Морского штаба
В середине лета 1844 года завершилось четырехлетнее пребывание
Айвазовского в Европе. Он вернулся на родину, увенчанный признанием,
европейской славой. Друзья художника с радостью отмечали его возвращение.
Академия художеств в сентябре удостоила своего бывшего ученика званием
академика, а через несколько дней последовало распоряжение Министерства
Императорского двора о причислении его к этому ведомству со званием
живописца Главного Морского штаба «с правом носить мундир Морского
Министерства и с тем, чтобы звание сие считалось почетным без производства
денежного содержания».
В истории отечественного искусства подобное причисление художника
к высшему Морскому ведомству было первым. Оно свидетельствовало о признании
исключительных заслуг молодого живописца в столь специфической области
живописи, как изображение событий, связанных с военно-морской историей. Оно
свидетельствовало и о большой заинтересованности в том, чтобы художник и в
дальнейшем искусством своим прославлял историю российского флота. В этом
интересы художника и Морского министерства во многом совпадали.
Художник любил и умел писать корабли. Еще мальчиком он рисовал
безымянные парусники на случайных листах бумаги. Позже, в Петербурге,
будучи учеником Академии, он населял свои морские пейзажи большими и малыми
кораблями, военными бригами с наполненными ветром парусами. Он изображал
контрабандистов на шхунах, подплывавших к одиноким кораблям, или целые
флотилии, входившие в порт.
Впервые девятнадцатилетним юношей Айвазовский был официально
прикомандирован в качестве художника на корабли Балтийского флота в 1836
году. Великий князь Константин Николаевич, тогда еще ребенок, а в будущем
генерал-адмирал русского флота, со своим наставником Ф. П. Литке совершал
плавание для учебных практических занятий на военных кораблях по Финскому
заливу и Балтийскому морю. Это было первое знакомство молодого живописца с
русским военным флотом, начало его привязанности и творческой связи с
военными моряками. Он близко сошелся с замечательным талантливым человеком
адмиралом Литке, бывшим не только выдающимся мореплавателем, но и ученым-
географом. Общение с ним обогащало Айвазовского, вызывало желание не только
видеть, но понимать, узнавать суть явлений, выстраивать знания в логическую
цепь. Судьба не раз еще сведет знаменитого ученого-мореплавателя и
художника. В этом первом плавании Айвазовский узнал уклад жизни на боевых
суднах и в деталях познакомился с конструкцией парусных кораблей, со всей
сложной системой их управления.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9
