общих “теорем”, касающихся биологической, психологической, социальной
природы человека. Монтескье следует этой национально-французской традиции
моралистического психологизма, выводя ее чаще всего в пронический,
разоблачительный план. В сатирических портретах, осмеивающих ряд
общечеловеческих слабостей и пороков, - таковы типы самодовольного хвастуна
(письмо 50 и 72), смешной тщеславной кокетки (52, 63), ученого дурака,
ученого педанта и ученого шарлатана (66, 128, 142, 143), красноречивого
болтуна (82) и т. д. - Монтескье ближе всего подходит к художественному
методу Лабрюйера с его стремлением выявлять некоторые общие характеры и
типы людей своего времени. В книге Лабрюйера сильны элементы социальной
сатиры (нищета народа, пустота и развращенность двора, несправедливость
распределения жизненных благ). Монтескье, следуя критическим традициям
Лабрюйера, расширяет и углубляет осуждение всех сторон старого режима.
Жанровые формы, заимствованные им у Лабрюйера, в частности портрет,
насыщаются сарказмом, уничтожающей иронией (см. сатирические портреты
духовника и т.д. – письмо 48; капуцина, судьи - 68, вельможи – 71,
переводчика – 128 и т. д.). В этих письмах сатирический эффект чаще всего
достигается приемом невольного саморазоблачения персонажей в сценке-
диалоге. Характер главных действующих лиц точно соответствует философско-
критической цели романа. Удивленная “наивность” персов Монтескье,
трогательное незнание ими всех сторон европейского уклада, их
“безобидность” как далеких чужеземцев вызывает у собеседников реакцию
откровенности, лишенную обычного в таких случаях лицемерия. Монтескье
довольно часто вставляет в письма персов друг к другу отрывки из чужих
писем, тем самым расширяя диапазон критического осмеяния за рамки
непосредственного наблюдения героев (см. письма 51, 78, 130, 142, 143,
145).
3.3 Новый этап в классицистической прозе,
или эффект “отстранения”
В “Персидских письмах” также широко представлен жанр небольшого
рассуждения, чаще всего на традиционные для моралистов темы, касающиеся
разнообразных свойств человеческой природы: так, например, письмо 33 –
иронизирование над позицией скептиков (ср. аналогичный мотив в 3, XI гл.
“Характеров” Лабрюйера); 66 письмо – осмеяние компиляров (ср. 62, 1 гл. у
Лабрюйера); 40 письмо – ближе к Ларошфуко рассуждение о человеческой
слепоте; 99 письмо – причуды моды (ср. 13 гл. у Лабрюйера) и т. д. Наконец,
один из самых характерных вообще для просветительской литературы эпизод
“Персидских писем” - посещение монастырской библиотеки (письма 133 – 137) –
в котором Монтескье производит критический пересмотр всего культурного и
научного наследия прошлого, целиком выдержан в отточенно-афористической
манере моралистов XVII в.
Но не только сами жанровые формы, но и принцип прихотливого и подчас
неожиданного чередования этих малых форм, разработанный в “Характерах”
Лабрюйера, не только позволяющий избежать монотонности повествования, но и
создающий особые акцентные эффекты, был использован Монтескье как один из
основных композиционно-организующих принципов не только “моралистического”
пласта, но и всего романа.
Однако, не смотря на близость пласта романа Монтескье к жанровой
традиции моралистов XVII в., “Персидские письма” открывают новый этап в
классицистической прозе – просветительский. Классицистический взгляд
моралистов XVII в. преподносил учреждения, нравы, природу человека в целом,
как самоочевидные, незыблемые, вечные. В эпоху Монтескье третье сословие
уже выдвигает своих идеологов, развивающих резкую критику основ феодально-
абсолютистской Франции. Все более углубляется происходящий еще с эпохи
Возрождения процесс взаимоузнавания различных наций, различных культур,
способствовавший расширению исторического видения передовых людей того
времени.
Этот процесс нашел свое удивительно точное и художественное
преломление в первом философском романе просветителей. Советский
исследователь “Персидских писем” Н. А. Сигал *№ отмечает, что Монтескье
через своих героев осуществляет постоянное сопоставление двух миров, двух
цивилизаций – Запада и Востока. Ставшее привычным, рутинным “отстраняется”
“наивным” глазом экзотического иностранца, особенно наглядно выявляет свою
неразумность и нелепость. С другой стороны, по мере пребывания во Франции
персы начинают все более критически относиться к убеждениям. Правам,
религиозным предрассудкам своей далекой родины. Таким образом, в процессе
взаимоориентации двух миров, двух цивилизаций обнаруживается
относительность их обоих и вообще всякого претендующего на абсолютную
незыблемость начала. Принцип относительности становится тем первым шагом в
освоении исторического мышления, который сумел сделать Монтескье еще в
начале XVIII в.
Этот принцип, выразившийся в романе через прием «отстранения», придает
всему моралистическому пласту “Персидских писем”, который целиком построен
на этом приеме, принципиально новое по сравнению с произведениями
моралистов XVII в. художественно-идеологическое звучание. Какими же особыми
идейно-содержательными потребностями был вызван к жизни этот прием именно
в философском романе просветителей? Одну из своих основных задач
просветители, как известно, видели в разоблачении существующей феодально-
абсолютистской действительности как бесчеловечной, неразумной, нелепой.
Однако часто в представлениях современников как существующая система, так и
порожденные ею отношения и нравы становились в силу их обязательного и
привычного характера чем-то
____________________________________________________
*№ . См. Н. А. Сигал, “Персидские письма” Монтескье как памятник
просветительской философской мысли, - “Уч. Зап. ЛГУ, серия филол. Наук”,
вып. 28, 1956 г.
единственно возможным, разумным. Просветители и пытались разрушить эту
“оценивающую” апатию своих современников. Первый этап просветительской
мысли – разрушительный: расшатать старые устои, прочные стереотипы
восприятия. Прием отстранения и разрешал во многом эту задачу. Как писал В.
Б. Шкловский: “Для нового познания связи вещей иногда действительно надо
разрушить сцепление, которое существовало прежде. Введение нового способа
видения при помощи героя, который, недоумевая, рассказывает про обычное, не
удивляется ему как нелепому, появляется тогда, когда писатель хочет
разрушить связность ставшего для него чуждым мировоззрения”. *№
Прием “отстранения” проводится в философском романе через особый тип
героя, будь то экзотический иностранец у Монтескье или “естественный”
человек у Вольтера и Руссо. Такой характер героя был вызван необходимостью
дать мотивировку его необычного взгляда на вещи. Под предлогом наивного
невежества героя разрушался гипноз привычного, осуществлялась профанация
всего освященного косностью обычая и официальной догмой. Однако особая
“внешность” героя скрывала за собой философа, носителя авторских
просветительских взглядов. Такой тип героя в романе Монтескье получает
выгодную возможность наблюдать эту систему снаружи, беспристрастно (как
экзотический иностранец) и осуществлять суд над ней с просветительских
позиций (как своеобразный метр-эталон естественного разума). Монтескье
первым разработал все основные формально-художественные способы реализации
данного приема, которые впоследствии были использованы французскими
просветителями. Так, вещь самая привычная, давно уже воспринимаемая почти
автоматически, описывается как увиденная в первый раз. Тем самым с нее как
бы совлекается покров социально-условных, привнесенных значений, и она
предстает в своем собственном, демистифицированном виде. Для примера можно
указать на описание «комедии» в 28 письме. Впервые присутствующий на
спектакле один
______________________________________________________
*№ В. Б. Шкловский. Художественная проза. Размышления и разборы. М., 1959,
стр. 451
из персов. Рика не может различить собственно представления пьесы от той
тщеславно-лицемерной игры, которую он наблюдает в зрительном зале. Более
того, именно зрительный зал, партер и ложи кажутся ему основной аренной
аффектацией, исключительно рассчитано на внешнее впечатление, предстают как
“плохие” актеры пустой светской комедии. Вот так “наивно” меняя местами
“театр” и “зрителей” и перенося на последних весь комплекс отрицательных
представлений о “театральности”, автор при помощи такой смеховой путаницы
добивается нужной ему разоблачительной цели.
Прием прямого описания, а не называния вещи приобретает особенно
ядовитый смысл, когда касается обрядов и догматов религии. Так, таинства
евхаристии и божественное триединство представляют в “наивным” восприятии
персов в их прямом, буквальном значении, разоблачая тем самым всю свою
“сакральную” нелепость: “Этот волшебник зовется папой. Он убеждает короля в
том, что три не что иное, как единица, что хлеб, который едят, не хлеб, и
что вино, которое пьют, не видно, и в тысяче тому подобных вещей”.*№. Четки
для персов Монтескье просто “деревянные зернышки”, а нарамник, часть
церковного облачения, описывается как “два куска сукна, пришитые к двум
лентам” (29 письмо) и т. д.
Чаще всего эффект “Отстранения” достигается особым тоном повествования
от своего предмета. Так, в описании таких высоких фигур, как папа римский
или французский король, вместо ожидаемого почтительно-пиетического или
восторженно-панегирического тона снижение его до удивленно-иронического
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14
