ним, обманывает, смеется, то по полю катается, то прикинется тряпкою,
лентою, веткою, флагом, тучкою, собачкою, столбом пыли на улице и везде
ползет и бежит за Передоновым...»
Существование других героев романа так же бессмысленно, как
бессмысленна жизнь городка, которая заключена в некий порочный круг
низменных интересов и побуждений. Галерея их чудовищна, это поистине
«мертвые души» русского реакционного провинциального быта. И построение
гоголевских «Мертвых душ» как бы трансформируется в этом романе: сюжет
произведения образуется посещениями Передоновым влиятельных лиц, родителей
учеников, сватовством к Малошиной.
Заостряя черты характера жителей городка, Сологуб подходит к границе
фантастического. В жизни городка приобретают реальность самые злобные мысли
и химеры Передонова, все становится злым наваждением. В гротеске Сологуба
сопрягаются отвратительное, ужасное и комическое. Сатирический гротеск
писателя явно опирается на традиции Гоголя и Щедрина, достигая огромной
обобщающей силы социального обличения. Но Сологуб, в отличие от классиков,
не дает конкретно-исторической оценки окружающего мира. Для него не только
жизнь провинциального русского городка есть сплошное мещанство, но и сама
жизнь, в его представлении, — передоновщина. Если так, то не бессмысленны
ли искания общественных перемен? Сатира Сологуба вела не столько к
раскрытию социально-исторической сущности передоновщины, сколько к
абстрактному истолкованию ее. В основе критики — ложные внеисторические
идеалы художника. Сологуб противопоставил пошлости жизни эстетизм и
извращенную эротику, декларируемые как идеал естественной «языческой
красоты», в которой и проявляется стихийная сила жизни.
Эти декадентские мотивы творчества Сологуба разовьются до полнейшего
художественного абсурда в прозе писателя 1910-х годов, когда выйдет его
программная трехтомная «Творимая легенда» (известная и по названию первого
издания первой части — «Навьи чары»). Роман открывается декларацией
Сологуба, утверждающей полный отказ художника от всяких общественных и
нравственных обязательств во имя своевольной и «сладостной» фантазии:
«Косней во тьме, тусклая, бытовая, или бушуй яростным пожаром, — над
тобою, жизнь, я, поэт, воздвигну творимую мною легенду об
очаровательном и прекрасном».
В Триродове — герое романа и воплотил Сологуб свою мечту о
преобразующей силе мечты, наджизненности «творимой легенды». Этот якобы
социалист мечтает о власти, гордом всемогуществе, становится королем
островов, устраняет врагов, спрессовывая их в кубы , которые стоят на его
столе, он связан с черной магией, предается изощренным эротическим утехам.
Вновь апология зла, утверждение могучей власти биологических начал жизни
противопоставлялись идеалам социальной революции, демократическому
гуманизму. Абсолютное отрицание мира общественности вело Сологуба к
отрицанию всякой общественной активности.
Октябрьской революции Сологуб остался чужд, кругом видел он лишь
«разрушение». Однако общая атмосфера эмоционального подъема в 20-е годы
сказалась и на творчестве Сологуба (сборники «Голубое небо», 1920; «Одна
любовь», 1921; «Свирель», 1922; «Чародейная чаша», 1922, и др.), но,
несмотря на ряд художественно завершенных стихотворений, в целом поэзия его
себя исчерпала, она как бы проходит мимо живых процессов жизни. В последние
годы жизни он занимался главным образом переводами.
Мистико-богоискательское течение в русском символизме 90-х годов
представлено творчеством А. М. Добролюбова, 3. Н. Гиппиус и прежде всего Д.
С. Мережковского.
В стихах А. Добролюбова (1876—1944) и 3. Гиппиус (1869—1945) отразились
типические черты литературного декаданса рубежа веков. Добролюбов, сразу
отозвавшись на декадентский эстетизм, который считал высшим выражением
эмансипации человеческой личности, в первых же своих литературных
произведениях стал активным проповедником символизма. Творчество его не
имеет художественного значения. Но на литературной и жизненной судьбе поэта
наглядно прослеживаются пути разрушения личности человека декаданса.
Стихотворения Добролюбова, собранные в книге «Ыа^ига па1ига!а»,
изданной в 1895 г., — это моление о смерти. Поэтический центр сборника —
стихотворение «Похоронный марш».
Работая над словом, поэт стремился к мистическому его осмыслению.
Проповедуя «освобождение личности» не только в литературе, но и в жизни,
Добролюбов намеренно отравлял себя ядами, опиумом. Он решил уйти из «мира»:
бывал у Иоанна Кронштадтского, стал послушником Олонецкого монастыря, затем
организовал секту в Поволжье, отрекся от литературы.
В стихах Гиппиуса бы концентрировались основные мотивы декадентской
поэзии конца века. Гиппиус определяла поэзию как «полноту в ощущении данной
минуты», считала, что подлинная поэзия сводится только к трем темам:
Тройной бездонностью мир богат.
Тройная бездонность дана поэтам.
И разве поэты не говорят
Только об этом?
Только об этом?
Тройная правда и тройной порог.
Поэты, этому верному верьте:
Ведь только об этом думает бог.
О человеке,
Любви
И смерти.
Поэтесса мечтала о примирении любви и вечности и видела единственный
путь к этому в смерти, которая спасает любовь от временного и преходящего.
К смерти было ее пафосное обращение: «О, почему тебя любить мне суждено
неодолимо?»
В 1890-е годы определяется как поэт-символист и теоретик символизма Д.
С. Мережковский (1866—1941), начавший писать под влиянием позитивной
философии, но заинтересовавшийся затем поисками религиозного смысла жизни и
«мистическим символизмом».
В 1892 г. вышел сборник стихов Мережецкого «Символы», в 1893 г. — книга
«О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы».
Тогда же Мережковский начал писать трилогию «Христос и Антихрист», в
которой отчетливо выразились его философские концепции [ч. 1 —«Отверженный.
Смерть богов» («Юлиан отступник»), 1896; ч. 2 — «Воскресшие боги»
(«Леонардо да Винчи»), 1901; ч. 3 — «Антихрист» («Петр и Алексей»), 1905].
Лирика Мережковского большого художественного значения не имеет.
Созданные им образы однообразны, лишены художественной эмоциональности. В
поэзии Мережковского постоянно звучат мотивы одиночества, усталости,
равнодушия к людям, жизни, добру и злу:
Так жизнь ничтожеством страшна
И даже не борьбой, не мукой,
А только бесконечной скукой
И тихим ужасом полна...
Или:
И хочу, но не в силах любить я людей:
Я чужой среди них...
Мережковский известен прежде всего как прозаик, критик, автор работ о
Пушкине, Толстом, Достоевском, Гоголе. И в собственном художественном
творчестве, и в критических работах Мережковский всегда ограничен узкой
философско-мистической схемой, доказательствами ее. В предисловии к первому
тому собрания сочинений он писал о мировоззренческой и психологической
целостности своего творчества, которое, по его словам, состоит в поисках
«выхода из подполья» и преодолении одиночества человека. В этом смысле,
творчество писателя — явление достаточно целостное, последовательно
утверждающее концепцию мистико-религиозного развития мира и человечества,
которое якобы движется через противоречия небесного и земного к
гармоническому синтезу.
Основные философские искания и «нахождения» Мережковским путей развития
человечества и мировой истории, представлявшейся писателю предчувствием
некоего грядущего царства, которое объединит два начала мира — языческое и
христианское, духа и плоти, — и отразились в трилогии.
В мировой жизни, по Мережковскому, всегда существовала и существует
полярность, в ней борются две правды — небесная и земная, дух и плоть,
Христос и Антихрист. Первая проявляется в стремлении духа к самоотречению,
слиянию с богом, вторая — в стремлении человеческой личности к
самоутверждению, обожествлению своего «Я», владычеству индивидуальной воли.
В ходе истории эти два потока, в предвестии гармонии, разъединяются, но дух
постоянно устремлен к тому высшему слиянию, которое, по мысли
Мережковского, станет венцом исторической завершенности. Эта довольно
плоская философская схема определяет построение трилогии — и композицию
романов, и их образную систему. Все строится на антитезах. Противостояние
двух начал жизни выражается в параллелизме судеб людей, которые идут или к
Христу — духовному началу, или к Антихристу — началу земному.
В этой философской идее опосредованно, мистифицировались социальные
противоречия эпохи, идеологической жизни. Реакционный социальный смысл ее
окончательно прояснился в эпоху первой революции, когда в общественных
движениях времени Мережковский стал усматривать взрыв этих абстрактных сил
истории, а в борьбе классов — выражение целей «грядущего хама». В трилогии
Мережковский рассматривает те поворотные моменты развития человеческой
истории, когда столкновение двух начал жизни — «духовного» и «земного» —
проявляется, с его точки зрения, с наибольшим напряжением и силой. Это
эпоха поздней античности, европейского Ренессанса и время русского
«возрождения» — эпоха Петра.
В первом романе трилогии — «Смерть богов» — изображается трагическое
распадение античного мира: на одном полюсе — светлые облики разрушающейся
Эллады, на которых лежит печать роковой обреченности, на другом —
торжествующая чернь, рабская масса, одержимая грубой и низменной жаждой
разрушения. Император Юлиан, эстет и аристократ, герой ницшеанского типа,
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14
